Опасный дневник

— Пишите приказ. Или нет, не станем разглашать нашу беду. Я буду говорить с каждым офицером по этому поводу…

Другой темой беседы с офицерами послужило их отношение к солдатам. Некоторые командиры били своих подчиненных, пуская в ход собственные кулаки, приказывали бить капралам; бывали наказания строже — прогоняли сквозь строй солдат, наносивших своему товарищу удары длинными, толстыми прутьями — шпицрутенами. И хотя жестокое обращение не выглядело в полку системой, лучше всего, был убежден Порошин, людей не бить, над ними не издеваться, а воспитывать с помощью доброго слова и разумного наставления.

Многие офицеры находили эти требования Порошина чудачеством, но так как о его петербургских связях — учитель его высочества! — и о близости к генералу Румянцеву было всем известно, то полковнику перечить не решались и поступали, как было приказано, срывая гнев на солдатах без крика и подальше от полкового двора.

На площади у собора стоял дом, занятый командиром Ахтырского гусарского полка, и Порошин нередко бывал там. Командовал гусарами генерал-майор Иван Михайлович Подгоричани. Родом серб, он прибыл на русскую службу с берегов Адриатического моря, из Далмации, и со званием бригадира принял Молдавский гусарский полк. Во главе его Подгоричани сражался с пруссаками в Семилетнюю войну, отличился при взятии Берлина и арестовал своего начальника, генерала Тотлебена, заметив его тайные сношения с неприятелем.

Ахтырские гусары жили весело, вели знакомство с помещиками и казацкой старшйною. Сделать это им было не мудрено, потому что гусарский подполковник Михаил Боярский происходил из местных дворян. Брат его Василий занимал должность полкового обозного и от дворянства Ахтырской провинции был выбран в Комиссию нового Уложения.

Порошин, желая расширить свое понятие об Украине, расспрашивал Боярского о настроениях дворян, сравнивая его ответы с тем, что было известно ему из поездок по южным губерниям.

Разницы большой не было — господа дворяне смотрели на вещи везде одинаково.

— Беда здешних мест в том, — объяснял депутат Боярский Порошину, — что казаки наши, не желая нести службу ее величеству, разбежались со Слободских полков, опустошив свои заимки, закрепляются за помещиками либо тащатся в Польшу, прельщенные праздностью и льготами, которые там обещают. Пьянство и леность, Семен Андреевич, — вот народа нашего господствующие, так сказать, пороки. От них все зло.

— Я знаю другое, — возразил Порошин. — Казаки бегут со своих мест оттого, что старшина — все начальники и богатые люди — жить им не дают, обременяют нестерпимою работою, отнимают жалованные земли, покосы, дома, — словом, немалое грабительство и утеснение чинят. И вольные украинские люди находятся за ними, владельцами, будто их купленные крестьяне.

— Слышали мы не один год, — сердито сказал Боярский, — что в уходе работников будто виновата казацкая старшина. Ничуть не бывало! Не раз приезжали комиссии от правительства, и те по рассмотрении за старшинами никаких провинностей не отыскивали. И старшины штаб- и обер-офицерскими чинами одаривались. А земли и угодья, которыми казаки без крепостей доныне пользуются, надлежит отобрать и за нами, дворянами, и детьми нашими оставить.

— Казаки думают иначе, — ответил Порошин. — Они считают земли своими и предлагают от всех, кто поселился на казачьих землях в противность законам и жалованным грамотам, те слободы, села и хутора отобрать и вернуть в общество, отчего и казне будет немалое приращение, и мы здесь обретем тишину и спокойствие.

В конце августа Порошин лишился своего собеседника — Боярский уехал в Москву, где должны были начинаться заседания Комиссии нового Уложения. А затем выступили в поход и ахтырские гусары. Путь их лежал на границу с Польшей. Правительство императрицы Екатерины собирало армию, показывая готовность направить ее в сопредельное королевство.

Генерал Подгоричани, очень довольный перспективой вероятных боевых действий, — он любил войну и скакал вперед своих гусар в кавалерийских атаках, — дружески простился с Порошиным.

— Мы скоро встретимся опять, — сказал он, — не на севере, так на юге. Сердце мне подсказывает — большие будут бои, не с поляками, так с турками.

Порошин не сердцем, но разумом понимал, что военные события ждать себя не заставят: тревожны были известия, приходившие из Польши, не веселее их новости с турецкой стороны.

Россия воевала с Турцией около тридцати лет назад — в 1735–1739 годах. Война закончилась мирным Белградским договором, который не был удачным для России: Северное Причерноморье и Кавказ почти целиком оставались за Турцией. Такую границу Россия не могла признать незыблемой — она была невыгодна и опасна. Полуостровом Крым владели татарские ханы, подчиненные турецкому султану. Они совершали разбойные набеги на русское Приазовье и на Украину.

Отсутствие у России черноморских портов затрудняло вывоз хлеба, задерживало развитие сельского хозяйства на юге страны.

Европейские державы после побед русской армии в Семилетней войне опасались возросшего могущества своего северного соседа и потому искали силу, способную ему противостоять. Английские, французские, прусские министры подговаривали Турцию начать войну с Россией, обещая затем помощь — денежную, во всяком случае.

Они расчетливо назначали время — правительство Екатерины Второй было по горло занято польскими делами. Русские дипломаты в Польше стремились добиться установления гражданского равноправия православных с католиками и униатами, то есть верующими по правилам объединившихся православной и католической церквей. Униатство, возникшее в самом конце XVI века, было распространено в Польше, и с его помощью римский папа пытался усилить свое влияние на славянский мир.

Польские вельможи, шляхта и духовенство сопротивлялись признанию за православными гражданских прав, которыми обладали католики. То там, то здесь на территории Польши возникали отряды, готовые выступить на борьбу за вольность и веру, как было принято говорить. Участники этих объединений, или конфедераций, желали свергнуть короля Полыни Станислава Понятовского за его преданность России и уничтожить в Польше православную церковь. А для начала — победить русские войска, кое-где стоявшие в королевстве.

Старооскольский пехотный полк всю зиму находился в состоянии боевой готовности. Порошин вел занятия с офицерами, те учили солдат, время летело быстро. Привыкнув непрерывно думать о своем полку, Порошин все реже вспоминал прошлую жизнь в петербургском дворце. Новые впечатления захватывали его. Бедность и бесправие народа, грубость и жадность местных властей, религиозный фанатизм, злодеяния разбойничьих шаек, бродивших то по одну, то по другую сторону границы в поисках легкой добычи, — все это никак не походило на те представления о России, которые сложились у Порошина еще в корпусе. И, следовательно, не было похоже на ту картину, что рисовал он, беседуя со своим державным воспитанником… Но теперь уж ничего с этим не поделаешь!