Опавшие листья
Шрифт:
— Andre, я девушка. Я честная девушка, из хорошей семьи. Неужели вы… Я уже переехала от вас… Оставила письмо Варваре Сергеевне…
— Куда?
— Не все ли вам равно? — невольная кокетливая улыбка скользнула по губам Suzanne.
— Да, конечно, мне это решительно все равно, — сказал Andre. — Но как вы объяснили маме причину вашего отъезда?
— Я написала, что очень расстроились нервы от спиритических сеансов. Мне… страшно жить. Это правда, Andre, мне страшно жить… Я решила…
Она потянулась к сумочке и заметила отсутствие
— Andre, отдайте!
— Вы принесли их мне.
— Нет. Это я себе приготовила. Я прошу вас: отдайте!
— Давно ли вы стали курить? — насмешливо сказал Andre и лениво поднялся со скамьи.
— Отдайте, Andre. Я требую!.. Это нечестно… Вы украли их!
— Это становится забавным… Что вам эти папиросы?
— Andre. Молю вас.
Он протянул ей руку и сказал чуть в нос: До свиданья, Suzanne. Прощайте. Две параллельные линии никогда не сходятся. Отныне мы — две параллельные…
Острым, пронизывающим взглядом смотрела Suzanne в глаза Andre. Хотела проникнуть в душу его и рассмотреть, что там. Холодно было худощавое замкнутое лицо, и скорбная складка резче легла вдоль щеки.
— Прощайте, Suzanne!
Она до боли любила его и до боли ненавидела. "Пусть умрет, — серым трусливым зайцем прометнулась мутная мысль, — пусть умрет".
Краска прилила к лицу, и лицо ее стало коричневым. Каждая жилка дрожала в ней от волнения, гул стоял в ушах, она сама не чувствовала себя. Точно это была не она, а другая, страшная женщина, совсем ей незнакомая…
— Andre, — сказала она глухим голосом и не слышала себя, — я заклинаю вас: отдайте папиросы!
Andre положил коробку в карман и иронически улыбнулся.
— Беру на память о вас, Suzanne, и буду хранить, как святыню!
Она резко повернулась и пошла по дорожке. Влажный песок расступался под ее неровными, то торопливыми, то медленными шагами. Она шла, не видя куда, и светлая шляпка нелепо колыхалась на ее голове. Со спины, с ее худыми лопатками и очень тонкою талией, она казалась еще старше. Andre смотрел ей вслед.
"Фатальная женщина, — подумал он. — В ней что-то есть не от мира сего, если только существует какой-то мир, помимо здешнего".
Andre криво усмехнулся… "Что-то есть… Нездешнее… Фатальная женщина!.. Женщина… "шикрокобедрый, низкорослый, коротконогий пол могло назвать прекрасным только раздраженное чувственное воображение мужчины…" — вспомнил он из Шопенгауэра… — Я выше этого!.."
Он долго бродил по Михайловскому саду, ни о чем не думая. Когда он вернулся домой, няня Клуша таинственно передала ему запечатанное сургучом письмо.
— Посыльный принес, — прошептала на, — наказывал с рук на руки передать.
Andre хмуро взял письмо. На нем карандашом был написан адрес и крупно стояло: "Няне Клуше. Передать Andre.
В собственные руки".Он пошел в свою комнату. В углу за столом сидел Ипполит и зубрил. У него завтра был экзамен.
Andre сел к своему столу, развернул все ту же геометрию. Открылась опять на том, что две параллельные никогда не сходятся.
Осторожно, тихонько вскрыл конверт.
Нервным почерком было написано:
"Andre, умоляю всем святым!.. Папиросы отравлены!.."
Саркастическая улыбка скривила его губы. Andre не сомневался, что Suzanne хотела его отравить. Он долго думал, потом медленно, стараясь не шуметь, разорвал записку и конверт пополам, еще и еще, разодрал на крошечные клочки, перемешал в руке и подошел к раскрытому окну. Было тепло. Ветер завивал пыль на дворе, куры бродили по куче в мусорном ларе. Звонко пел светло-желтый с черным, отливающим в зеленое хвостом петух. На дворе не было никого. Andre бросил кусочки бумаги, и они закружились по ветру, стали падать в ларь, полетели через желтый деревянный забор соседнего дома. Куры жадно бросились на них и стали клевать, затаптывая в навоз. Andre самодовольно улыбнулся.
Ему казалось, что он стал выше ростом, старше, важнее… Ему стало жаль Suzanne.
XXVII
За два дня до Троицы Кусковы переезжали на дачу. Для детей… Михаилу Павловичу, занятому ежедневной службой, без каникул, было не до дачи. Но дети поправлялись на свежем воздухе, набирались сил и это был обычай всех петербургских семей покидать на лето душный Петербург, с его раскаленным асфальтом, известкой, пылью и навозными ямами, и уезжать в деревню на дачу.
С первого года замужества Варвары Сергеевны — каждую весну, — дача была ее заботой. Они жили сперва на прекрасных дачах в Петергофе и Стрельне, со стеклянными балконами, старыми таинственными садами, с барской мебелью… Но прибавлялась, росла семья, уменьшались доходы, и они перекочевали сначала в Удельную, потом в Парголово и Коломяги. Дачи нанимались уже без мебели, с голыми стенами из барочного леса, с щелявыми жидкими переборками из тонких досок, заклеенных продранными обоями.
Теперь они ехали в Мурино, за Лесным. Сообщение с Лесною конкою поддерживал тяжелый дилижанс «кукушка», или "двадцать мучеников", за сорок копеек лениво тащивший пассажиров по каменной дороге восемь верст до Муринской церкви.
В день переезда встали в пять часов утра. Туман клубился над городом. Варвара Сергеевна и няня Клуша, стоя в столовой у окна, глядели на мокрые крыши и гадали: поднимается туман кверху или опускается… Бели опустится — будет для переезда хорошая погода.
— И, матушка барыня, — говорила няня Клуша, — хорошая будет погода. Была бы худая — самоваром бы пахло… А чу! — и не пахнет совсем… Глянь, и камень на дворе мокрый… Опять и голуби гулькают. Они зря не станут гулькать — знать, солнышко чуют. Доедем, барыня, Бог даст, без дождя.