Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

Профессор достал трубку из кармана куртки и торопливо раскурил ее. Маленькие облачка дыма, выпускаемые им часто, как из локомотива, свидетельствовали о его волнении.

— Но не может ведь одна деревня, населенная фанатиками, терроризировать целый город!

Блюститель закона пожал плечами, почти полностью погрузив свою маленькую голову в воротник костюма.

— При любой попытке начать расследование в Дейр эль-Медине словно на стену натыкаешься. Днем на улицах только пожилые женщины, а ночью никто не рискнет туда сунуться. — С покрытой пылью полки, на которой хранились свертки документов, помощник мудира достал папку и бросил ее на стол:

— Все дела не раскрыты. Люди, бесследно пропавшие ночью. Последние — немец с женой. Inscha’allah.

— И вы не нашли ни одного пропавшего?

— Ну почему же. Одного американца. Но, если быть честным, его нашла не полиция, а коршуны, кружащие по утрам и вечерам над Долиной Царей. И у него не хватало одной важной части тела — а именно головы.

Шелли затянулся. Наконец он спросил почти умоляюще:

— Что вы собираетесь делать?

Эль-Навави вытер тыльной стороной ладони пыль с папки и смущенно посмотрел на письменный стол.

— Я доставлю вам удовольствие и пошлю людей в эль-Медину, но могу сразу предупредить, что это мероприятие не увенчается успехом.

Профессор попрощался и направился к выходу, однако помощник мудира остановил его:

— Сэр, послушайтесь меня, не пытайтесь достать никаких планов захоронений. Вы же видите, что любая попытка заканчивается смертельным исходом.

Профессор насторожился:

— Что вы хотите этим сказать?

— О, ничего особенного! Исчезновение вашего слуги, — и он похлопал ладонью по пыльной папке, — можно только по одному принципу отнести к этим делам: все эти люди занимались поисками тайных планов захоронений в Долине Царей.

Шелли с недоверием посмотрел на эль-Навави. Что может быть известно этому человеку?

Дом консула Мустафы Ага Айата располагался за городской чертой на невысоком холме и был окружен эвкалиптами и пальмами, украшенными светящимися шарами и латунными светильниками. У высоких въездных ворот стояли привратники в форме и с факелами, как две капли воды похожие друг на друга. От дома, походившего со всеми его башенками, остроконечными резными окнами и освещенной огнями террасой скорее на один из дворцов «Тысячи и одной ночи», веяло запахами мяса и острых приправ, сладких орехов и терпкого конского навоза. Трио музыкантов играло на камангах душераздирающие мелодии. Гости, в основном мужчины, одетые в сюртуки и цилиндры, и немногочисленные дамы в длинных европейских платьях, отделанных кружевами, подъезжали в каретах. Профессор Шелли подал руку госпоже Клэр, и они пошли, приветствуя окружающих, к лестнице из белого камня, перед которой ожидал хозяин, окруженный свитой одетых в ливреи слуг.

Мустафа Ага Айат был низким, полным мужчиной неопределенного возраста. Он носил европейскую одежду. Свои короткие черные волосы он скрывал под красной феской, кисточка которой постоянно болталась в разные стороны. Круглое лицо обрамляла кустистая борода, а над его непропорционально маленькими глазами уходили вверх пышные темные брови.

— Вы, конечно, профессор из Кембриджа, — приветствовал Мустафа вновь прибывших с распростертыми объятиями, — добро пожаловать, добро пожаловать! — Произношение консула было резким, он удваивал все согласные и проглатывал гласные.

Шелли представил консулу свою супругу, которую тот и взглядом не удостоил, и похвалил его роскошный дом.

Мустафа Ага кивнул:

— Он еще не закончен! Я уже сомневаюсь, что когда-нибудь доведу замысел до конца. Вероятно, я иду по стопам отца: тот воздвиг дом на колоннах храма Амона, но пришли археологи и попросили покинуть культурное наследие. — И консул затрясся от смеха.

Заметив недоверчивые взгляды гостей, Мустафа Ага вежливо осведомился:

— Вы не верите моим словам? Но клянусь бородой Пророка, я говорю правду! Храм был погребен под холмом, наружу выступали лишь верхушки колонн. Они прекрасно подходили в качестве фундамента. Но это было давно. А вы теперь смеетесь!

Властным движением руки Мустафа подозвал к себе назира Луксора и попросил представить англичан прочим гостям.

— Он бургомистр, — пояснил консул, — он знаком с людьми лучше, чем я.

Среди гостей, а их было около сотни, присутствовали примерно дюжина консулов разных стран, начальник вокзала, носивший официально титул «директора вокзала», начальник телеграфа, помощник мудира Ибрагим эль-Навави, американский боксер с любовницей, нефтяной магнат из Калифорнии и половина команды его корабля, фотограф из Парижа, постоянно подкручивавший усы, и множество авантюристов и бонвиванов, обычно проводящих лето на Лазурном Берегу, в октябре же каждый год перебирающихся в Египет, а также кучка археологов и исследователей со всего мира, которых от прочих гостей отличала поношенная одежда и серьезность бесед.

Внезапно все взоры привлекло появление дамы в белом мужском костюме с красным галстуком. «Леди Доусон», — представил ее назир. Она поднесла к губам мундштук с сигаретой, затянулась и выдохнула через плечо облачко дыма. Смерив профессора взглядом, она коротко спросила:

— Англичанин или американец?

— Кембридж, — ответил Шелли.

— Повезло, — ответила леди Доусон. — Вы, наверное, знаете, что американцев здесь не жалуют. У них излишек денег при недостатке манер. В Луксоре до сих пор рассказывают о том, как один американский полковник купил себе жену-пигмейку в Нубии. Она была всего метр ростом, но хорошо откормлена и обычно нага. Полковник держал ее как собачку. Итальянцев и французов считаю мошенниками, что недалеко от правды, им ведь достались все лучшие захоронения. А немцы — боже мой, они надежны и трудолюбивы, однако, к сожалению, также скупы и горды, иногда они поселяются в разграбленных могилах, чтобы сэкономить на плате за отель. За это их не слишком любят. Мы, англичане, наиболее соответствуем образу культурных европейцев, сложившемуся у египтян.

— Вы живете здесь, в Луксоре? — спросил профессор Шелли. Леди стряхнула пепел в пепельницу и неопределенно повела рукой.

— Сегодня в Луксоре, завтра в Асуане, следующий месяц в Александрии…

— Как это понимать?

— Очень просто, я живу на яхте. Быть может, вы ее видели, она называется «Изис». — И леди Доусон рассказала о том, что ее муж, сэр Арчибальд Доусон, владелец многих хлопковых фабрик в средней Англии, умер от малярии в Египте пять лет назад во время их медового месяца. С тех пор она не покидала Египта и на яхте, на которой провела лучшие часы жизни, то поднимается, то вновь спускается по Нилу. Почему, она навряд ли смогла бы объяснить. У леди Доусон был низкий бархатный голос, а когда она говорила, то кокетливо запрокидывала голову и вскидывала взгляд к сводчатому потолку, выкрашенному в синий цвет с желтыми звездами.

— Своенравное существо, — заметила Клэр Шелли, когда они отошли в сторону, и профессор кивнул. Несмотря на разговорчивость, эту женщину окружала аура таинственности; казалось, она осознавала это и наслаждалась.

Жак Жильбер, фотограф — сам он предпочитал называть себя дагерротипистом — был горд, как павлин; он сновал между гостями, держа перед собой фотокамеру из красного дерева и, не успев заметить что-нибудь интересное, уже устанавливал камеру на штатив, исчезал под черным покрывалом и поднимал вспышку, появление которой каждый раз вызывало восторг хозяина, так что тот начинал хлопать в ладоши, как дитя.

Естественно, профессору и его супруге не удалось избежать объектива камеры, и, не успели они опомниться, как их окружили матросы, боксер, директор железной дороги и еще с полдюжины гостей, которых Жильбер поместил перед камерой, дав указание стоять прямо и не двигаясь, подняв подбородок. Жильбер расставил свои фотографические объекты настолько ненатурально, что один из матросов, стоявших в заднем ряду, не удержался, оступился и повлек за собой остальных, как фишки домино. В этот момент сработала вспышка.