Операция «КЛОНдайк»

– Ты с таким пониманием говоришь об этом, почему же ты сам одинок? – спросил Леонид.

– Потому и одинок, что понимаю, – Федор помолчал и нехотя добавил: – Помнишь, я как-то уже говорил тебе, что была у меня женщина? – он посмотрел на Леонида.

– Помню, – кивнул тот. – Ты тогда меня еще ошарашил, сказав, что убил ее. И что между вами произошло? Чем она не подошла тебе?

– Знаешь, как говорят: «всем была хороша»? – спросил Федор. – Вот именно, что всем… то есть для каждого. А как бабу мужики начинают осаждать, то не всякая искушение вынести может. Вот и принесла однажды на себе не мой знак… А я измены не прощаю. Хоть и смотрела на меня потом, как умирающая собака, молила простить и вернуться, но не смог я себя перебороть. Видел я ее потом еще несколько раз. Вроде и не было на ней новых знаков, и замуж она не вышла, насколько я знаю, до сих пор… Но как подумаю, что она отдала тогда свое лоно другому, да еще без любви, а так, на слова купившись, так и сейчас сердце переворачивается! – у Федора даже костяшки на руках побелели, с такой силой он сжал колени руками, переживая, видимо, не утихшую с годами душевную боль.

– А ведь ты ее до сих пор любишь, – заметил Леонид. – А говорил, убил…

Федор оторопело посмотрел на него, Леонид даже почувствовал некоторое удовлетворение, что вот и он смог наконец-то чем-то озадачить Федора.

– Да, да, и не смотри на меня так, – сказал он, кивая. – Любишь ее и душа у тебя за нее болит. Говорил: «из памяти выкинул», а сам до сих пор помнишь. И не в обиде дело. Ну, обидела она тебя, так сам говоришь, что потом пыталась загладить свою вину перед тобой. Неужели у вас, офеней, нет милосердия? Почему ты не дал ей шанс доказать тебе свою любовь и верность?

– Раз оступившись, потом всю жизнь падала бы, – угрюмо буркнул Федор.

– Так ты решил ей ноги совсем повыдергивать, чтобы она вообще не ходила! – заключил Леонид, возмущенно глядя на Федора.

– Ничего я ей не сделал, – отмахнулся тот.

– Не сделал! Да если она тебя любит, так ты ее просто убил, действительно, убил! – сердито возразил Леонид. – Представь, каково жить женщине, зная, что ее любимый никогда не будет рядом и виновата в этом она сама. Да другая бы руки на себя давно наложила! А твоя еще, видимо, ждет, надеется… На твое милосердие надеется…

– Ладно, Лёньша, оставим это! Дело прошлое, так что не трави мне душу, – попросил его Федор.

– Звать-то ее как было? – поинтересовался Леонид, игнорируя его просьбу.

– Аграфена, – нехотя ответил Федор, а самого вдруг как теплым ветром обдало: память неожиданно выдала медвяный запах ее волос – она всегда мыла их густым травным настоем. «Грушенька, Грушенька, что же ты с нами содеяла…»

В этот момент ожил динамик, сообщавший, что пора занять свои места и пристегнуться, потому что самолет идет на посадку, и разговор пришлось оборвать. Тем более что проснулась Есения, и Леонид стал помогать ей застегивать ремень, который нужно было пристроить выше ее торчащего живота. Если бы, не дай Бог, что и случилось, то в такой ситуации этот ремень беременной женщине вряд ли бы помог, скорее, наоборот – вызвал бы у нее преждевременные роды, выдавливая ребенка. Подумав об этом еще при взлете в Абакане, Леонид порадовался, что собственный живот у Есении еще не велик. Однако беспокойство не оставляло его – все эти взлеты и посадки, воздушные ямы вряд ли были полезны для беременной женщины. У него была когда-то знакомая стюардесса, которая пожаловалась ему, что через несколько лет этой работы из-за перепадов высоты и давления у нее началось опущение матки и влагалища. Это привело к тому, что она не могла даже чихнуть на людях, боясь «писнуть» в трусы. Да и в постели это вызывало определенные сложности, потому что ей было больно «общаться» почти во всех известных позах… Все ее любовники постепенно разбежались. Он тоже «разбежался», потому что их близость не приносила ни ей, ни ему радости. Она ложилась с ним, почти скукоживаясь в ожидании боли, а он «проваливался» в ее лоно словно в пустую кастрюлю, не чувствуя ни влажной упругости, обычно обхватывающей мужскую плоть со всех сторон, ни встречного движения…

Леонид виновато покосился на Есению, но зато эти воспоминания отвлекли его от разговора с Федором, а потом суета, начавшаяся перед посадкой, и вовсе заставила забыть о том, что они обсуждали.

Выходя из самолета, приземлившегося в аэропорту Благовещенска, Леонид поежился от холода. Яркие огни вокруг только усиливали предутреннюю промозглость, и пока они шли от самолета к зданию аэровокзала, то изрядно промерзли. Леонид не мог отделаться от мысли, что это их последняя остановка перед расставанием с родиной. Здесь оставались его мама, сын, друзья, его детство и молодость…

Леонида охватила тоска, и даже Есения, неожиданно взявшая его за руку, не сразу смогла отвлечь его от грустных мыслей, но, взглянув на нее, он вдруг почувствовал такой сильный прилив нежности и надежды, что даже остановился.

– Что?… – спросила Есения, тоже останавливаясь и непонимающе глядя на него.

– Ничего, все нормально, – успокоил он ее и, взяв крепче за руку, пошел дальше.

Однако дойти до аэровокзала им не дали – неожиданно подъехала «ауди», из нее выскочил мужчина в черном пальто и, осмотрев идущих пассажиров, быстро направился прямиком к Кондратюку. Федор придержал Леонида и Есению, встав перед ними. Однако Кондратюк не выказал никакого беспокойства, а, наоборот, повернувшись к ним, призывно взмахнул рукой, показывая, чтобы они следовали за ним к машине. «Ауди», явно не ожидавшая такого количества пассажиров, просела, как только в нее забралась вся прибывшая группа.

Встречавший их мужчина, озадаченно посмотрел на сложившуюся диспозицию и сказал:

– Вы поезжайте, я поеду за вами на такси, – и, захлопнув дверцу, направился ко входу в аэровокзал.

Водитель «ауди», вероятно, зная куда ехать, молча рванул с места.

Через полчаса они подъехали к трехэтажному дому.

– Приехали, первый подъезд, последний этаж, квартира десять. Вас там ждут, – сказал водитель и, дождавшись, пока они выйдут, тут же уехал.

– Что это за дом? – спросил Федор у Кондратюка.

– Не волнуйтесь, надежный, – усмехнувшись, ответил тот. – Это мои знакомые. Здесь мы переждем время до отправления автобуса.

Они поднялись на третий этаж, Филипп позвонил в звонок рядом с пошарканной дверью. Она тут же бесшумно распахнулась, и на пороге оказался встречавший их в аэропорту мужчина, только уже без пальто, в джинсах и свитере. Леонид ошарашено уставился на него – тот никак не мог приехать раньше них, поскольку водитель «ауди» гнал всю дорогу. Но Кондратюк, улыбаясь, поздоровался, как будто видел его в первый раз:

– Здравствуй, Василий.

Тот, скупо улыбнувшись в ответ, отступил в сторону, приглашая войти.

Когда они, уже раздевшись в тесной прихожей, прошли в комнату, где, несмотря на раннее утро, был накрыт стол к завтраку, раздался звонок в дверь. Вошедший в квартиру мужчина в пальто развеял недоумение – хозяин квартиры, Василий, и встречавший их в аэропорту мужчина, Владислав, оказались братьями-близнецами.

Владислав разделся, и они тут же уединились с Кондратюком, а Федора, Леонида и Есению Василий пригласил за стол.

Не смотря на ранний час, они с удовольствием перекусили, после чего Василий отвел их в соседнюю комнату и, показав на три постели, сказал, что они могут, если хотят, еще поспать, поскольку автобус уходит только через четыре часа.

Однако сон уже был перебит, и спать, да еще в этом непонятном, чужом доме, никому не захотелось. Только Есения прикрыла глаза, сев на кровать и откинувшись спиной к стене. Сидеть прямо ей мешал довольно большой, хотя теперь и легкий живот. Она хорошо держалась, и было не понятно – испытывает ли она сейчас волнение, удачно его скрывая, или, действительно, настолько спокойна.

Леонид же испытывал смешанные чувства. Во-первых, каждый раз, когда он переводил взгляд на Есению, внутри у него что-то вздрагивало от радости, из-за чего он начинал чувствовать себя совершенно отупевшим от счастья. Ему даже приходилось одергивать себя, потому что эта разнеженность чувств сейчас, когда их будущее было еще не определено, могла привести к какой-нибудь непоправимой оплошности с его стороны. Во-вторых, он не мог избавиться от волнения, в которое ввергал его предстоящий переход границы, хотя он и понимал, что этот переход будет совершенно цивилизованным, не в пример проползанию на брюхе по дну замерзшей реки, как ему рассказывал Федор. А с третьей стороны, ему было грустно. Грустно оттого, что предстояло расставание с Федором, которого он за время их приключений успел полюбить как друга. Но он сидел сейчас рядом с Федором и не знал, что ему сказать. Вроде все, что нужно было сказать, сказано, а то, что осталось невысказанным, в слова облечь было трудно… Их оборвавшийся в самолете разговор поразил Леонида, приоткрыв душевную боль Федора, до этого казавшегося невозмутимым и спокойным человеком. И судя по той горечи, с которой Федор рассказывал о своей потерянной любви, – боль эта была немалая.