Операция «Крепкий поцелуй»
Шрифт:
– Черт! – стукнул кулаком по столу генерал. – Мне же сказали: до утра время есть.
– Товарищ генерал, – выглянул из подсобки Клюев, – звонят из нашей комендатуры: граница с Западным Берлином перекрыта.
– Вовремя звонят! – саркастически заметил Плужников.
– Говорят, немцы поторопились, – виновато, словно боясь, что гнев генерала перекинется на него, сообщил Клюев, – на несколько часов раньше перекрыли.
– На несколько часов! – фыркнул Плужников. – У нас тут каждая минута на счету.
Плужников вытащил папиросу из пачки «Казбека», понюхал ее, засунул
– Ну и что думаешь: где он сейчас-то?
Зорин растерянно пожал плечами.
Там, где секунду назад скользнул по воде луч прожектора, вынырнул Олейников. До Павлиньего острова, где начиналась американская зона оккупации, оставалось еще более ста метров. Лет двести назад король Фридрих Великий, по прозвищу Старый Фриц, возвел на этом острове замок, да непростой – строился изначально в виде руин, словно уже разрушенный какими-то варварами – и теперь его странные очертания, напоминающие кривые зубы громадного хищника, зловеще проглядывали в сумрачном небе.
Петр оглянулся на описывающий круги за его спиной сторожевой катер и, несколько раз глубоко вдохнув, погрузился под воду.
Последние метров двадцать, уже вынырнув, Олейников проплыл на спине, наблюдая, как сторожевой катер скрывается за изгибом реки. Наконец, почувствовав под собой землю, он встал на ноги и, стараясь не шуметь, выбрался на сушу. Олейников устал – река Хафель здесь весьма широка, да и большую часть пути пришлось плыть под водой. Петр сделал несколько шагов и в изнеможении опустился в густую траву. На мгновение он закрыл глаза.
И тут рядом с ним в траве что-то шевельнулось и ночную тишину прорезал душераздирающий крик: то ли испуганно закричал младенец, то ли завыло привидение. Олейников вскочил на ноги.
– Тьфу ты, – с облегчением улыбнулся он, разглядывая толстого павлина, невозмутимо копошащегося в зарослях. – Опять к дождю, что ли?
В комендатуре американского сектора Западного Берлина царила суета на грани паники. Надрывно звонили телефоны, пулеметами стучали телетайпы, под окрики офицеров сновали взад-вперед посыльные.
Военный комендант генерал Альберт Уотсон, словно восковое изваяние, неподвижно сидел в глубоком кожаном кресле и угрюмо смотрел в одну точку на потолке.
Двери его кабинета то и дело хлопали, на пороге возникали встревоженные офицеры и, нервно жестикулируя, докладывали:
– Господин генерал, со стороны Восточного Берлина идет установка бетонных и проволочных заграждений!
– Господин генерал, на территории Восточной Германии наблюдается активное передвижение колонн советских танков!
– Господин генерал! Четыре советские дивизии подошли к Берлину с запада и окружили его…
Но генерал лишь изредка кивал, безвольно махал рукой и продолжал в прострации разглядывать все ту же точку на потолке.
– Господин генерал, там к вам журналист рвется, – с опаской поглядывая на Уотсона, доложил вошедший в кабинет адъютант.
– Кто? – слегка качнув головой, переспросил генерал.
– Журналист.
– Пошли его к черту!
– Господин
генерал, он настаивает. Говорит, что вы его обязательно примите. Его зовут Питер Грин.– Ты не понимаешь, что сейчас происходит?! – рявкнул выведенный из себя Уотсон. – Мы в полдюйме от войны с русскими. Гони его в шею!
– Слушаюсь, господин генерал! – крутанулся на каблуках адъютант и уже в дверях тихо, остерегаясь новой вспышки генеральского гнева, произнес: – Только он зачем-то просил обязательно передать вам, что его любимая песня: «Бесаме мучо».
– Как ты сказал? – с удивлением поднял брови генерал.
– «Бесаме мучо» – его любимая песня.
– Зови немедленно!
Глубокая ночь спугнула с вашингтонских улиц последних прохожих, разогнала по парковкам и гаражам автомобили, задула огни в окнах домов, и лишь в Белом доме, в его западном крыле, все еще ярко пылал свет.
Игла легко пронзила кожу и нежно вошла в вену. Несколько секунд – и желтоватая жидкость, наполнявшая шприц, уже струилась по сосудам самого молодого за всю историю президента США Джона Фицджералда Кеннеди. Президент открыл глаза и с благодарностью посмотрел на доктора Джекобсона – странного субъекта с брюшком, со всклокоченными волосами, в очках с толстыми стеклами – ловко складывающего в маленький чемоданчик свои принадлежности.
– Спасибо, Макс, – выдохнул Кеннеди. – Благодаря твоему «коктейлю» я вновь чувствую себя прекрасно. Пожалуй, я и впрямь, как все, буду звать тебя доктор Неболит.
– Всегда к вашим услугам, господин президент, – поклонившись, хрипловатым голосом с небольшим немецким акцентом ответил Джекобсон.
– Для тебя Джек, просто Джек, – улыбнулся Кеннеди. – Меня так все близкие зовут. Старая традиция.
Президент оперся на стол и, слегка поморщившись от еще не отпустившей до конца боли в спине, медленно поднялся с кресла-качалки.
– Если вдруг тебя не окажется рядом… – Кеннеди бросил умоляющий взгляд на Джекобсона, – ну, на всякий случай… можешь дать мне хотя бы одну ампулу?
Джекобсон покачал головой:
– Я готовлю препарат вручную, прямо перед введением. Но…
Он порылся в своем чемоданчике и протянул Кеннеди пузырек с красной крышечкой, заполненный сине-белыми капсулами:
– Здесь семь капсул. Одну, максимум – две в день. Поможет на пару часов. И зовите сразу меня.
Кеннеди с благодарностью поглядел на доктора и спрятал пузырек в карман.
– Спасибо, доктор Неболит, – пожал он руку Джекобсону. – Меня ждут.
Держась за спину и пошатываясь, Кеннеди вышел из Овального кабинета, сделал несколько шагов по коридору, свернул за угол и остановился у дверей зала заседаний Кабинета министров. Собравшись с силами и глубоко вдохнув пару раз полной грудью, Кеннеди изобразил на лице уверенную улыбку и распахнул дверь.
– Прошу извинить за вынужденный перерыв, – бодро входя в зал заседаний, бросил Кеннеди участникам совещания, расположившимся вокруг массивного дубового стола, по форме чем-то напоминавшего громадный гроб.