Операция «Остров Крым»
Шрифт:
Раскинув руки, закрыв глаза, Саша словно неслась над темным залом, хотя и не сместилась ни на миллиметр, и даже лицо ее было бесстрастно, как у танцовщицы
Арт слушал так, как будто это последняя хорошая песня в его жизни. Чтобы вывести его из этого состояния, я наступила ему на ногу.
– В первый раз слышу такую аранжировку, – сказал он, когда песня закончилась, и взмокшая Саша смущенно поклонилась посетителям. Потом были еще песни – очень сильные, очень хорошо спетые, но та, первая, почему-то вонзилась в меня глубже всех.
В общем, все это было здорово, и когда концерт закончился и вновь пошли звякать вилки, а передо мной на столе оказалась изящная коробочка, обтянутая синим бархатом, я почувствовала себя как будто обманутой. Дешевая сценка из дамского романа. Ах ты ж господи…
Я отодвинула бархатный гробик.
– Арт, ну от кого-кого, но от тебя такой банальности не ожидала. Или ты решил, что меня переубедит girls’best friend?
Арт потер затылок. Потом подбородок.
– Тэм, я… я видел, чем кончают армейские семьи, поэтому не давил. Не хотел быть идиотом, который похерит свое счастье ради карьерных амбиций. И я ждал, и готов был ждать еще. Но нам не дают времени. Вторжение – вопрос ближайших двух дней.
– И ты полагаешь, что свадьба что-то изменит?
Он кивнул.
– Они там – большие любители формальностей, Тэмми. Я не знаю, чего от них ждать, но если мы станем мужем и женой, появится чуть больше надежды на то, что… ну, например, нас не пошлют в разные концы страны. Или ты сможешь, в случае чего, получить свидание со мной.
Мне захотелось взять бутылку и шарахнуть его по башке.
Нет, я не была в восторге от ИОС, не кричала «Вместе с Россией!», не рыдала при звуках советского гимна… Я достаточно много знала об СССР, чтобы понимать: жить станет хуже. Но беспросветный пессимизм Арта меня убивал сильней, чем радостный кретинизм некоторых подруг и мамино «А, все уже без нас решили».
– Перестань, – почти простонала я. – Перестань вести себя так, словно через два дня тебя поволокут в камеру 101 и будут пытать, чтоб ты от меня отрекся. Сейчас не тридцатые и даже не пятидесятые, с нами вряд ли поступят так же, как с твоим отцом.
Он разлил бутылку до конца и отдал пустую официанту.
– В Одессе и Новороссийске уже грузится бронетехника.
Я знала. В армии сплетничают не только насчет того, кто с кем спит. Но это не укладывалось в голове. Зачем высаживать десант в страну, которая присоединяется добровольно?
– Тэмми, давай хотя бы попробуем, а? Ведь нам почти нечего терять.
Я вздохнула и примерила кольцо. Оно оказалось как раз впору, кто бы сомневался.
– Ты никогда не останавливаешься, пока не добьешься своего?
– Сто двадцать пятая попытка удается. Как правило.
Да.
И в этом тоже он весь. Я достала его кольцо и надела ему на палец. Ладонь – вся в заусенцах и царапинах, как обычно бывает, когда он возвращается со своих гор. Да и в обычное время руки у него покрыты мозолями, как не у всякого работяги. Просто удивительно, как эти руки умудряются быть такими нежными.И я отчаянно захотела стиснуть эту ладонь бедрами. Как можно скорее.
Зверь с двумя спинами метался по скомканному шелковому покрывалу, и огромная постель отеля «Севастополь-Шератон» была ему тесна. Зверь дрожал, стонал и вскрикивал, и затихал в последней блаженной судороге… И, вдохнув тишины, умирал, распадался надвое в шелковых синих сумерках.
Запах шалфея. Запах сухого степного лета. Она пользовалась маслами вместо духов – и в этом он тоже находил что-то особенное. Разве эти темные волосы могут пахнуть иначе? Разве можно представить себе эти серые глаза в собольей опушке ресниц – на другом лице? Разве такая женщина может носить иное имя? «Тамара» – алый бархат, серый дикий камень. Древнее, как пески Синая, как шатры Иудеи у той дороги, где Фамарь соблазнила Иуду, своего мужа, переодевшись блудницей (а вы полагали, этот трюк выдумали дамочки из журнала «Вог»?).
Они познакомились два года назад на армейском рождественском балу. С первого взгляда на нее (полуоборот, темный гранатовый блеск сережек, темно-красное платье из «мокрого шелка») понял: это будет. И это будет больше, чем профилактика застоя крови в малом тазу.
После первого же танца, после минуты разговора: она. Та женщина, с которой он хотел бы каждое утро просыпаться в одной постели. Та женщина, чей цвет волос или глаз, или овал лица, или трезвый практический ум, или все это вместе он хотел бы видеть у своих детей.
Он встречался с ней два года и никак не мог добиться ответа: а тот ли он мужчина, чьи черты она хотела бы видеть у своих детей?
(Слушай, ну почему ты из всего делаешь проблему? А просто трахаться ты не можешь?
Нет, Гия. Просто трахаться я не могу.)
Он готов был добиться перевода в Качу, выдержать весь драконовский курс тренировок их коммандос, отказаться от грядущего капитанского звания, пройти via dolorosa новичка в другом роде войск, лишь бы оказаться рядом. Ты с ума сошел, говорила она, мне не нужны такие жертвы. Да какие, к черту, жертвы, а отказ от причастия – это не жертва? Хорошо, давай поговорим об этом в следующий раз…
Артем был убежден, что здесь не обошлось без ее матери. Анна Михайловна принадлежала к породе потомственной прислуги. Она не одобряла того, что дочь пошла в армию, а не «подыскала себе хорошее место». Она давала Верещагину навязчивые советы, как подменить контрацептивы аспирином и «подарить Тэмми маленького». Неудивительно, что брак для Тэм казался хуже сифилиса.
Но день настал. Мир должен был перевернуться для этого – и все же день настал.
Правда, больше он не сулил ничего хорошего.
Тем не менее, капитан Верещагин был счастлив в этот вечер, последний вечер прежней своей жизни. Он накрепко запер дверь, за которой стояло будущее, и вышвырнул ключ. Утром будущее все-таки высадит дверь прикладом, но к этому моменту все свое драгоценное настоящее Артем превратит в прошлое, целую ночь он будет превращать настоящее в прошлое, а когда закончит, завернет его в чистые холсты и положит на дно памяти, но не очень далеко – чтобы всегда можно было дотянуться, прикоснуться и наполниться теплом…