Операция «Переброс»
Шрифт:
– Ты, писатель, даже не представляешь себе, что мы нашли! – весело сказал он. – Это нечто невообразимое! Пир духа! Именины сердца!
Артём недоуменно хмыкнул, но позволил затащить себя за невзрачную зелёную дверь. На его взгляд, пир духа должен выглядеть как-то иначе – крашенные зелёной масляной краской стены, советского образца казённые письменные столы и унылые табуреты, наводящие на мысль о неизбежном геморрое, – помещение выглядело как занюханный паспортный стол в каком-нибудь Мухосранске. При виде такого у Артёма часто возникала мысль о существовании где-то глубоко засекреченной государственной группы антидизайнеров по антиинтерьерам, которые специализируются по созданию неуюта. Это страшные люди, работа которых видна в любой государственной конторе – от военкомата до районной поликлиники. Именно они подбирают этот удивительный зелёный цвет для стен, который раздражает глазной нерв и навевает мысли вовсе не о травке и листочках, но о болотах и плесени. Именно они рассчитали тот необходимый градус тусклости освещения, свойственный казённым конторам, когда всё вроде видно, но глаза всё равно напрягаются, не в силах охватить все грани этого
– Борух, свет-то тут откуда?
– А чёрт его знает – автономка, скорее всего, запустилась автоматически. Да неважно, ты на это глянь!
Прапорщик буквально подтащил Артёма к серым металлическим картотечным шкафам, стоящим рядами вдоль стен, и ткнул ему в нос вытащенными папками. Глаза его блестели сумасшедшей недоверчивой радостью, как у ребенка, которому подарили магазин «Детский мир», да не какой-нибудь, а центральный московский.
– Я тут буквально по верхам поглядел – это что-то с чем-то!
Артём послушно раскрыл серую казённую папку – в ней были какие-то плохо отпечатанные бумажки с абсолютно абстрактными, на его взгляд, наборами цифр и латинских букв.
– Ни черта не понимаю… – протянул он скучным голосом, – что это такое: «эф эн эр девяносто»? Или это латинское «пэ девяносто?» И цифры какие-то… И от этого у тебя чуть оргазм не случился?
– А, чёрт! Ты что, не понял? FN-90 – это бельгийский автомат такой, маленький, под пистолетный патрон. Пластиковое барахло, с виду на фигурную какашку похож. А пять и семь на двадцать восемь – это калибр. Ну и дальше там характеристики всякие… Специальная пукалка для танкистов или лётчиков, кому нормальное оружие деть некуда.
– Ну и на хрена нам этот… как его… фен девяностый?
– Да на фиг он нам не сдался! Дурацкая машинка и патрон нестандартный. Это только пример – ты себе не представляешь, какой ассортимент тут складирован! Да я этот эфэн и в глаза не видал, на картинках только, а тут – дай-ка погляжу – аж пятьдесят штук хранится! Не зря я про этот склад вспомнил, но не думал, что тут так богато, – такие экземпляры попадаются – закачаешься! И все, судя по картотеке, с боеприпасами!
– Да нет, Борь, ты не понял – я не про этот конкретный пулемёт, а вообще – зачем нам все эти стрелялки? В принципе?
– Что значит зачем? – Борух непонимающе уставился на Артёма, как Карлсон из мультика, которому сказали, что не в пирогах счастье.
– Ну подумай, с кем ты воевать собрался, а? С крокодилом, который солнце проглотил? Так это, похоже, не нашего масштаба фигура… С собаками? Так в этом вообще смысла никакого. Ну сколько может быть собак в нашем городе? Мы их наверняка уже положили больше половины перед собором, а на остальных и дробовика хватит. Нет, я понимаю твою чистую детскую радость при виде этого богатства и даже частично разделяю – столько добра на халяву! Но зачем оно нам надо – не пойму. На-фи-га? Ты вот изо всех сил делаешь вид, что готовишься к осаде – оружие там, боеприпасы, продовольствие… А кто нас осаждать-то будет? Собачки? Так им замка штурмом не взять, даже если мы вообще ничего делать не будем, – на стену не запрыгнут. Можем сидеть, ножки свесив, да сверху поплёвывать, пока им не надоест. А другого противника я что-то в упор не наблюдаю… Что-то ты, товарищ прапорщик, крутишь непонятное. Либо ты что-то знаешь, чего я не знаю, либо это обычный армейское раздолбайство с целью занять руки, чтобы голова не думала. Так что давай колись, военный, что задумал?
Радость в глазах Боруха потухла, и он, бросив небрежно папки на стол, с тяжёлым вздохом взгромоздился на табурет.
– Нет, писатель, ничего такого прям уж конкретного я не знаю. Но мысли некоторые таки да – имеются. Вижу подляну грандиозную, догадываюсь, откуда ноги растут, но, в чём она конкретно состоит – так сразу и не скажу. Все улики косвенные.
Артём понял, что разговор наконец-то пошёл всерьёз, и присел на край стола.
– Ну давай выкладывай свои косвенные улики. Будем вместе думать.
Свою ссылку в захолустный гарнизон Борух воспринял с некоторой досадой, но без глобальной обиды. Понятное дело, было бы много приятнее, если бы Родина не забыла своих героев и пролилась бы златоносным дождём чинов и наград – но этого всерьёз ждали только махровые оптимисты, которых в войсках практически и не бывает. Те редкие экземпляры, которые ухитрились сохранить этакую наивность, несмотря на участие во многих странных, чтоб не сказать больше, операциях, попытались выразить своё разочарование – и больше о них никто не слышал. Прочие же были рады и тому, что не получили в качестве награды за верную службу пулю в затылок, – и такие варианты в этой жизни бывают. Много знающие долго не живут… А потому Борух со смирением принял затхлую рутину военной жизни, от которой успел уже поотвыкнуть. Не запил, не впал в депрессию, не взбунтовался – пример полковника Кузнецова, с которым они прибыли вместе, его не вдохновлял. Философски решив, что и такая жизнь предпочтительнее безымянной могилы, он успокоился и начал настраиваться на тихое ожидание пенсии, развлекая себя нехитрыми мужскими радостями вроде рыбалки. Через пару лет ему уже и самому казалось, что он всю жизнь
просидел сиднем в каптёрке, отращивая пузо, и никогда не носил звания выше старшего прапорщика. Что было – то прошло, и пусть забудется как страшный сон. Он своё отвоевал.Первые признаки некоего многозначительного шевеления прапорщик не то чтобы заметил – ощутил, как гипертоники ощущают приближение атмосферного фронта. Народное выражение «жопой чую» для Боруха имело самое что ни на есть конкретное содержание: жопой не жопой – но тягостное сосущее чувство внутри, появляющееся при приближении опасных событий, не раз спасало ему жизнь. Вот и теперь под сердцем что-то ёкнуло, хотя событие было, можно сказать, ординарным – подумаешь, очередная проверка боеготовности. Приезжают пяток штабных, окидывают начальственным взором нагуталиненный плац, покрашенную в зелёный цвет траву и выбеленные бордюрчики, оценивают чёткость строевого шага и гостеприимство командира, а там – баня (если есть баня), рыбалка (если есть водоём) и уж непременно – водка. О такой «неожиданной» проверке становится известно минимум за неделю, и личному составу приходится побегать с мётлами, швабрами и краской, но для офицеров, в принципе, это проходит по разряду немногочисленных развлечений, разбавляющих скучную гарнизонную жизнь. А отчёты этой комиссии никто всё равно не читает, да и не дураки они, чтобы плохое чего писать, – сами же виноваты выйдут, что не добдели и боеготовность в округе не на высоте. Да и какая, к чёрт у, боеготовность в степном гарнизоне посередине страны, где ничего не происходило со времен татаро-монгольского нашествия? Тут даже в самоволку не бегают – некуда.
Впрочем, на этот раз с проверкой прибыл аж целый генерал. Конечно, эка невидаль – генерал – подумаешь… Чего в нашей армии хватает – так это генералов. Однако найти уж настолько ненужного генерала, чтобы его было нечем занять, кроме как отправить пьянствовать в этакую дальнюю задницу, – это тоже надо постараться. Но чего только на службе не увидишь – так что и генералу Борух не очень удивился. А вот тому, что в генеральской свите, среди сытых штабных бездельников, затесалась одна знакомая физиономия, – поразился изрядно. Поскольку этого человека он полагал давно уже мертвым и, откровенно говоря, ничуть этому не огорчался. Хотя, чему удивляться – говно, как известно, не тонет. А Сергей Карасов, по прозвищу Сутенёр, был как раз из разряда вот таких плавучих субстанций. Бывший руководитель той службы, где обретался некогда и Борух, и прямое в те времена начальство полковника Кузнецова, он, несмотря на небольшое звание, находился на несколько ступенек повыше, в том неприятном ранге среднего командования, которое получает задания от большого начальства с чистыми руками и государственными идеями и решает, какое говно и какой ложкой будут хлебать ради этих идей непосредственные исполнители. Должность, что и говорить, самая что ни на есть сучья, но подполковник Карасов и на ней ухитрился выделиться просто редкостным сволочизмом. Своё прозвище он получил благодаря меткому выражению одного из боруховских сослуживцев, который выразился по поводу очередного задания: «Карасов, сука, сутенёр, – продает нас оптом, как гостиничных лядей». Сослуживец того задания не пережил, как, впрочем, и почти вся группа, но прозвище прилипло. Сутенёр потом продавал исполнителей ещё не раз – оптом и в розницу, умело выбирая из всех возможных способов самые мерзкие, и потому слух о том, что «Сутенёр доигрался», был воспринят как должное. Каждому, как говорится, воздастся мерой его. Однако, похоже, мировая справедливость в данном конкретном случае дала сбой – вот он, Карасов, уже полковником выступает. Так что «жопный барометр» у Боруха сработал не зря – где появился Сутенёр, там жди неприятностей. Опять же, не та это фигура, чтобы в генеральской свите с инспекциями ездить. Не верилось, чтобы он вдруг угомонился и в штабные дармоеды пошёл, а значит – не так всё просто с этой проверкой.
Впрочем, начиналось все рутинно – качество окраски заборов, чистоты сортиров и консервации техники было оценено как удовлетворительное, солдатики на плацу чеканили шаг и дружно ревели что-то маршевое, а водка ждала своего часа в холодильнике. Потный красномордый генерал важно кивал и начальственно супил бровь, свита поддакивала, а Сутенёр отмороженно молчал, как будто его тут и нет. Боруха он вроде как лично не знал, однако пару раз косил в его сторону змеиным глазом. То ли случайно, а то ли имея какую-то мысль на его счет. Борух же, как всегда, старался не светиться, дабы избежать неприятных вопросов по поводу неуставной бороды. Хотя эту мелкую фронду ему позволяли, но каждому штабному хлыщу объяснять – увольте. Тем не менее ощущение, что он как-то учтён и в каком-то качестве посчитан, его не покидало. Оставалось понять, в каком именно? Между тем официальная часть подходила к концу, в красном уголке штаба накрывались столы, и подполковник Кузнецов, ещё почти трезвый, уверенно направлял комиссию в нужную сторону, чтобы в подходящий момент предложить «откушать чего бог послал».
И откушали, и выпили «за нашу армию» – причём не раз и не два. Борух практически сразу смылся: рядом с Карасовым у него появлялось чувство, будто он держит в руке гранату без чеки, – чуть расслабишься, отвлечёшься – и привет… Тут и водка в горло не полезет. Однако, уже уходя, он заметил, как Сутенёр, покинув быстро пьянеющего громогласного генерала, незаметно увлёк подполковника Кузнецова в его кабинет. Оставалось только радоваться, что он, прапорщик Мешакер, теперь слишком мелкая фигура, чтобы привлекать внимание такой акулы, как Карасов, – Борух этому искренне порадовался и лёг спать, чтобы через несколько часов быть разбуженным обалделым дневальным. Оказалось – господин подполковник изволят немедленно требовать прапорщика к себе. Борух глянул на часы – полтретьего ночи. Дневальный был смущён, но решителен – сразу было видно, что начальник гарнизона отправил его не просто так, но с изрядным напутствием, на которые был мастак, и возвращаться без прапорщика для него хуже расстрела. Пришлось одеваться и тащиться в штаб, благо гулянка уже закончилась, а начальственных гостей увезли в город.