Операция "Змей"

 Катер отчалил от пирса ровно через две минуты и резво двинулся в открытый океан.

 Зинка сидел на открытой веранде морского вокзала за чашечкой кофе и, глядя вслед удаляющемуся катеру, увозящему его друзей в логово Штольца, вспоминал тот момент, когда фактически началась эта операция…

 Это было в Джамалтаре.

 Миссию свою они выполнили (помогли местным патриотам, участникам сопротивления, спасти от репрессий некоторых известных людей Джамалтара) и теперь ожидали собственной эвакуации. Но вместо эвакуации резидент в Джандже поручил им новое задание – выкрасть из зиндана Басмангалея Пророка. Пророк, так называли этого человека в народе, сам по себе, какой-либо значительной фигурой в политике не являлся. Он был лечащим врачом семьи Ташира: успешно врачевал нетрадиционными методами – травами и заговорами, предсказывал будущее и имел огромное влияние на правителя и его семью. Короче говоря, он был Гришкой Распутиным джамалтарского разлива. В народе особой популярностью Пророк не пользовался, даже наоборот, его недолюбливали, и было совершенно непонятно – за-чем его потребовалось спасать. Но приказ – есть приказ. Зинка со товарищи приступил к разработке операции, которая через месяц была успешно завершена. Но при проведении операции они потеряли одного человека – Герцогиню. Девочка заигралась с Басмангалеем и сама не заметила, как попала в его гарем. Нужно было ее вытаскивать оттуда и как можно скорее. Конечно, в спасении Герцогини особо отличился Аристократ, но попался в лапы Басмангалея он, Зинка. Попался по-глупому. Прикрывая отход Аристократа с Герцогиней под мышкой, он скользом получил по лбу отрикошеченную от стены пулю и потерял сознание. Очнулся Зинка после контузии в дворцовом зиндане, а на следующий день его куда-то перевезли, видимо Басмангалей после двух неудач (с Пророком и с Герцогиней) стал сильно сомневаться в прочности стен своего дворца. Перевозили его тайно. Зинка был закован в цепи, и на его голову натянули мешок. Куда его везут, Зинка не знал. Оста-валось надеяться на помощь друзей, но эта надежда была слабой - Басмангалей не идиот, наверняка принял меры предосторожности.

 Камера, куда втолкнули Зинку, смахивала на больничную палату (как позже выяснилось, она ей и являлась, все это здание прежде было больницей переоборудованной в тюрьму). Окно оказалось замурованным, а вместо обычной деревянной двери была установлена металлическая.

 Пытки начались с тривиального избиения. В первый день заточения его ни о чем не спрашивали, просто колотили резиновыми дубинками почем зря, а после оставили лежать на кафельном полу. Когда Зинка очнулся, он про-анализировал свое состояние и определил: сломаны два ребра, выбиты четыре верхних зуба, в нескольких местах рассечена голова и какие-то проблемы со спиной. Более ничего серьезного – одни гематомы и ссадины. Зинка настроил свой организм на восстановление и, осмотрев камеру, принялся размышлять о вариантах освобождения. Ничего более-менее стоящего в го-лову пока не приходило.

 Вечером ему дали еду – лепешку и кувшин воды. Лепешка была засохшей, и жевать осколками зубов было больно. И все же Зинка съел все до крошки – силы ему были нужны для дальнейших испытаний.

 Вопросы и пытки начались на следующий день. Спрашивали его об одном и том же: кто он и кто его сообщники? Пытали тоже вполсилы, как бы не-хотя: подвесили за ноги к потолку и били дубинкой в такт задаваемым вопросам. Зинка быстро приспособился к подобной методике допроса, и, умело управляя мышцами, гасил силу ударов. Тяжко ему пришлось, когда в тело стали тыкать раскаленным прутом.

 Пытки продолжались четыре дня. Басмангалей на допросах не присутствовал ни разу, но в конце четвертого «рабочего дня», как называл про себя Зинка свои избиения, диктатор неожиданно появился в камере. И не один. Басмангалея сопровождал высокий худощавый мужчина в европейском костюме. Зинка, с трудом разлепив заплывшие глаза, внимательно посмотрел на незнакомца, запоминая его внешность – профессиональная привычка. Не-знакомец так же внимательно разглядывал Зинку своими черными глубокими глазами.

 - Европеец. Скорее всего, русский, их интерес в Джамалтаре вполне понятен. Но может быть и прибалт, даже немец. – Эти слова незнакомец произнес на танийском языке, предполагая, что пленник не знаком с этим почти мертвым языком, который и на своей родине употреблялся все реже и реже, вытесняемый английским. – Молчит?

 - Молчит, как рыба, уважаемый Иоганн, - ответил Басмангалей. – Может быть он немой? Или не понимает джамалтарского?

 - Sprechen Sie Deutsch? – обратился незнакомец к Зинке по-немецки.

 - Ja, aber ser schlecht, - решил нарушить четырехдневное молчание Зинка. Он пойдет на контакт с немцем, потому, что любое изменение ситуации представляет собой шанс для осуществления побега. Хуже всего, когда ни-что не меняется.

 - Вот видите, господин Басмангалей, он вовсе не немой, - снова на танийском сказал герр Иоганн, обращаясь к диктатору. – Джамалтарским он на-верняка тоже владеет. Просто он не хочет с вами разговаривать. Но это ничего, мне он скажет все. У меня есть средства, посерьезней сыворотки правды. Единственная просьба: не пытайте его пару дней. И подкормить паренька не помешает, мне он нужен относительно здоровым, иначе не вы-держит действия препарата. – Немец взглянул на Басмангалея, и тот кивнул, соглашаясь.

 Посетители ушли, а через некоторое время Зинке принесли еду. Лепешка оказалась свежей, вместо воды был айран. Кроме того, сегодня он получил большой кусок баранины. «Жизнь налаживается!» - подумал Зинка и, превозмогая боль, набросился на мясо.

 Его не трогали обещанных два дня. Последний ужин оказался с сюрпризом. Толстый тюремщик, поставив на пол еду, выразительно посмотрел на Зинку и, прижав палец к губам, указал на лепешку. Потом он потрогал ухо и подмигнул, затем провел рукой по глазам и сделал отрицательный жест. Зинка понял: камера прослушивается, но визуального наблюдения нет. Лепешка была с начинкой: небольшой нож (его размер не позволял нанести смертельный удар в сердце, но был вполне достаточным, чтобы перерезать горло или сухожилие), универсальная отмычка (она могла открыть любой замок, но, к сожалению, не могла справиться с могучими засовами, которыми была снабжена входная дверь). Еще в лепешке находилась записка. Незнакомым почерком было написано: «Когда освободишься, передвигайся согласно плану». На обороте был начертан план здания. Зинка запечатлел в памяти план и уничтожил записку, просто съел ее, запив айраном. Нож и отмычку он спрятал на теле – его этому обучали.

 За ним пришли рано утром, Зинка незаметно достал отмычку и зажал ее между большим пальцем правой руки и ладонью. Его долго вели по коридорам с высокими потолками. Все окна были зарешечены и забиты снаружи досками. К концу путешествия, сопоставляя увиденное воочию с начертанным в записке планом, Зинка легко сориентировался, только не мог определить на каком этаже находится. Наконец его втолкнули в помещение, напоминающее процедурный кабинет, а может, оно некогда было операционной – под потолком была закреплена большая круглая установка с несколькими галогеновыми светильниками. Посреди комнаты стояло пыточное кресло с подлокотниками в виде трубчатых захватов. Основание кресла тоже было оснащено металлическими фиксаторами для ног. «Если меня сюда пристегнут – это конец, никакая отмычка не поможет, это, пожалуй, только Шваценегеру по зубам, да и то в лишенном здравого смысла боевичке», - подумал Зин-ка и повернулся лицом к конвоирам. Они стояли, скрестив руки на груди, и невозмутимо смотрели прямо перед собой – видимо ожидали кого-то, скорее всего того самого немца, герра Иоганна, который давеча обещал Басмангалею развязать Зинке язык.

 Пленник стал незаметно освобождаться от наручников, что ему уда-лось сделать легко и быстро. Достать нож – дело одной секунды, два шага к охранникам – еще секунда. Конвоиров было двое – на каждого по секунде. Итого - четыре секунды. Зинка рванулся к тюремщикам. Тому, который стоял слева, он полоснул острым, как бритва, ножом по горлу, тому, что справа, воткнул нож по самую рукоятку прямехонько в сонную артерию. Два отработанных движения слились в одно; нож, описав плавную кривую в виде знака бесконечности, остался в теле второго тюремщика-халуя, упавшего к Зинкиным ногам.

 Неожиданно открылась дверь, и в проеме возникла худощавая фигура немца. Черные глаза герра Иоганна округлились, скорее от удивления, чем от страха. Не раздумывая, Зинка схватил немца за шиворот, втянул внутрь пыточной камеры и, рубанув ребром ладони по тонкой шее, отправил в глубокий нокаут. Потом Зинка вытащил из шеи мертвого тюремщика свое единственное оружие, отпрыгнув в сторону от хлынувшей крови, и, оглянувшись на безжизненное тело немца (о том, что он тогда его не прикончил, Зинка еще пожалеет), выглянул в коридор.

 В коридоре никого не было.

 Неслышно ступая, Зинка продвигался к свободе, четко следуя маршруту, намеченному в плане. Без помех он добрался до лестничной клетки. Ему по-везло: пыточная камера находилась на втором этаже, поэтому до выхода из тюрьмы беглеца отделял только один лестничный марш. Он уже стал спускаться, как вдруг снизу послышался шум шагов и джамалтарский говор. Зиновий отпрянул назад и спрятался за пилястру лестничного портала. Мимо него в сопровождении трех с виду бравых телохранителей прошествовал Басмангалей. Они свернули в тот коридор, из которого только что вышел Зинка, наверное, диктатор хотел присутствовать при допросе неразговорчивого пленника. Сейчас он увидит побоище, которое устроил Зинка и поднимет тревогу; нужно торопиться. Зиновий быстро, но осторожно спустился вниз.