Операцию «Шторм» начать раньше…(1992)

– Говорят, сам Брежнев здесь охотится. А по моим сведениям, там незахороненными лежат сотни, если не тысячи солдат из московского ополчения. Охотиться по их костям… – Лена передернулась.

Факт, конечно, был жуткий, но Борис все-таки попытался уточнить:

– Вы знаете это точно или только говорят об этом?

Спросил не зря. Разговоры и слухи про Брежнева, буквально вспыхнувшие в последнее время, выводили его из себя. Язвят про те же награждения – но сам он, что ли, себя награждает? Тем более если присваивают звания, дают ордена чехи, монголы, бразильцы. Не Брежнева ведь почитают, а в первую очередь страну, которую он представляет. Как этого не понимают?! Советский Союз уважают, и почему мы должны смеяться над этим? Книги пишет? Но ведь и так всем ясно, что не сам Брежнев их писал. Тем более интересные книги, там есть что почитать, не то что в некоторых. А сколько лет страна без войны? И что, это тоже все без Брежнева, само собой получилось? Да был бы другой, еще неизвестно, что бы было в стране и со страной. И если каждый Желторотик…

В этот момент и стала для него Лена Желтикова Желторотиком. Попадание в яблочко – и по фамилии созвучно, и по пустой напыщенности и многозначительности.

Пионервожатая, еще не знавшая, что она уже Желторотик, хмыкнула на его вопрос об охоте: конечно, она не знала ничего толком, но дыма-то без огня не бывает. Ну, не Брежнев, так кто-то другой, какая разница. Главное, там люди не захоронены, а ее отряд за ограду не пускают.

– Товарищ старший лейтенант, что открывать? – Курсант приподнял рюкзак с продуктами.

Женщина хороша у плиты в домашних условиях, когда все под рукой и есть выбор. А если в запасе пачка галет да несколько консервных банок, ее лучше приглашать к столу с уже поделенными порциями. Словом, с изобилием женщина лучше справляется, а вот с экономией – не всякая и не каждый раз. Поэтому пусть лучше собирает цветочки.

– Подогрей тушенку и две банки – с рисом и гречкой. Фляжки полные?

– Так точно.

– Вскипяти одну.

– Есть, понял.

– Извините, – подошла этим временем Лена, – а вы… работать к нам приехали или… – она кивнула на дымок, уже поднимавшийся гибкой тонкой лентой к небу.

– Извините и вы, – повернул к ней голову старший лейтенант и любезно улыбнулся. – Но в армии, будет вам известно, не работают, а служат.

– Какая разница!

– Не скажите, очень большая, – подперев голову рукой, начал рассматривать Желторотика Борис. Появившиеся, видимо, по весне крапинки вокруг носа и сам носик, вздернутый, а если смотреть вот так снизу – то вообще две темные дырочки, острый подбородочек, чуть ли не детская фигурка – Господи, неужели она и вправду подумала, что ему захотелось ущипнуть ее за ногу? Он потер щеку, и Лена, поняв, о чем он подумал, хмыкнула. Гордая, присела на свою штормовку, отвернулась. – Большая разница, – вернулся к теме разговора Борис. – Понимаете, – как маленькой, начал растолковывать он девушке, – под словом «работа» подразумевается какое-то определенное время. Допустим, у нас в стране восемь часов. Вся остальная деятельность – сверхурочно, но, кажется, уже и оплачивается по-другому. А армия тем временем служит, то есть она все двадцать четыре часа двадцать пять лет подряд имеет право владеть мной, им, – он указал на курсанта. – А вот когда кто-то посторонний начинает предъявлять к армии и к ее офицерам свои права… – Борис вновь потрогал щеку.

– Вы меня извините, конечно, – виновато – наконец-то! – посмотрела в его сторону Желторотик. – Я просто подумала, что вы…

Не стоило, наверное, Борису так откровенно улыбаться ее наивности. Лена вспыхнула, отбросив букет, резко встала и пошла в лес.

«Ишь ты, обиделась. И впрямь гордая», – подумал старший лейтенант, но, чувствуя на этот раз вину за собой, поднялся. Синий костюмчик Лены еще был виден среди зелени кустов, и Борис поспешил за девушкой. Догнал ее около заросшего рва, извивающегося среди деревьев.

– Траншея, – тихо сказала Лена, словно между ними ничего не произошло. – Здесь сильные бои были. И все заросло. Вот так и память зарастет.

– Пока есть вы, не зарастет, – желая сделать девушке приятное, сказал Борис. Боясь, как бы это не прозвучало слащаво, торопливо добавил: – Время просто свое берет. – И, продолжая тон примирения, произнес: – Но сколько же надо отрядов, чтобы поднять всех павших?

– Знаете, пока последний солдат не похоронен, война считается неоконченной. Кажется, это Суворов сказал. Но страшнее другое: пока они… здесь, – Лена присела перед траншеей, – они считаются не погибшими за Родину, а пропавшими без вести.

– Многих удалось установить?

– Три человека. Мало? Но все дело в том, что, когда солдаты попадали в окружение, они старались уничтожить все. Чтобы, если попадут в плен, это никак не отразилось на их родных.

– А как могло отразиться? – не понял Борис.

Теперь уже Лена посмотрела на него как на неразумного малыша. Но, поняв, что удивление старшего лейтенанта неподдельное, ответила вопросом на вопрос:

– А вы что, не знали, как относились во время войны к семьям тех, у кого муж, отец или брат попадал в плен, и это становилось известным?

– Ну, сочувствовали.

– Ага, аж до Колымы.

Ледогоров удивленно посмотрел на девушку. Нет, не Желторотик она, никакой не Желторотик. А какие-то вещи знает и понимает глубже и основательнее его самого. И судит жестко.

– А вы давно работаете с отрядом?

– Четвертый год. Я сначала бухгалтером работала, а когда первый раз сходила на раскопы, перешла в школу – и к ребятам своим поближе, и пальцем меньше тыкают, что занимаюсь якобы не своим делом. И сверхурочные мне не платили, всё в свои выходные да отпуска. Одним словом, тоже служила.

– Извините, – присел рядом Борис.

– Вы меня тоже.

– Товарищ старший лейтенант, – послышался голос курсанта. – Ау, обед готов.

– Пойдемте, – подал руку девушке Борис. – Попробуем солдатской каши.

– У меня бутерброды есть, не беспокойтесь.

– Да нет уж, придется. Потерпите недельку.

– Как недельку? – Лена даже остановилась. – Я просила вас на все лето.

– Меня?

– Ну, не вас лично, а хороших саперов.

– Значит, все-таки меня. Но предписание у меня только на неделю. Похожу с вами, оценю обстановку, доложу командованию, а уж оно будет принимать окончательное решение.

– Я вас не отпущу. – Лена стала перед старшим лейтенантом, уперла руки в бока, словно Борис должен был уехать сию минуту. – Я за себя не боюсь, но у меня ведь ребята, школьники. Мы вам покажем, как работаем. Им же ни битлов, ни сигарет, ни водки, ни в конечном счете хлеба не надо – дайте кусок земли с поля боя. Они ж анатомию человека своими пальцами изучают, очищая каждую косточку от земли. Они же песни у костра поют, они… они прошлым летом красноармейских лошадей хоронили, когда раскопали их кости – вот какие они! И я не хочу, чтобы кто-то из них подорвался.

– Знаете, я тоже, – серьезно ответил Борис. – Меня сюда за этим и прислали. Разберемся, и, может быть, еще больше людей пришлют, кто знает.

– Правда? – обрадовалась Лена.

– А почему бы и нет? У вас здесь и в самом деле такие огромные непроверенные площади, и это спустя столько лет после войны. Просто удивительно.

– Что же удивительного, некоторые села до сих пор отстроиться до конца не могут, руки не доходят. А… командир кто будет? Вы?

Лена напомнила о висящей в воздухе должности ротного. В самом деле, надо побыстрее определиться здесь и ехать в полк.