Оперативный псевдоним

Маленькая юркая женщина с ярко выраженной южной внешностью заглянула в зал, но тут же испуганно захлопнула дверь. И она, и вся остальная обслуга, и даже Аня-Анджела пребывали в состоянии тревожной неопределенности. Все они, включая молодую супругу, не были самостоятельными фигурами, а только приложениями к Эльхану Тахирову, обеспечивающими различные стороны его жизнедеятельности. Со смертью вожака их судьбы повисли в воздухе. И особняк, и богатая обстановка, и автомобили, и сигнализация, и охрана – все это принадлежало не Анджеле, а группировке, ибо оплачивалось из общей кассы. Группировка могла отдать имущество вдове, а могла решить и по-другому. Многое зависело от нового лидера: если он захочет, то просто вселится в дом, прибрав к рукам то, что здесь находится, включая и номинальную хозяйку. Поэтому Анджела тихонько сидела в спальне у телевизора, домоправительница, дворник, уборщицы, подавальщица, повар, водители тоже забились по углам, ожидая решения своей участи. Но все знали – этот вопрос будет вторым на повестке дня. Первоочередным является вопрос о мести.

С него и начался тяжелый вечерний разговор. Кондрат попытался, как всегда, задавать тон, но что-то ощутимо изменилось, будто в сорокатонном «БелАЗе» отказал гидроусилитель руля, и то, чего удавалось добиться легким движением кисти, стало требовать титанических усилий – до хруста позвоночника и треска спинных мышц.

Обычно атмосфера «столов» была доброжелательной и непринужденной. Если Тахир отсутствовал, руководил Кондрат, его внимательно слушали, кивали головами, соглашались с предложениями или осторожно высказывали другое мнение, бурно возмущались действиями недоброжелателей или противников. Сейчас в зале висела настороженная, чтобы не сказать враждебная, тишина. Предложение отложить месть на месяц-другой, дабы отвести от себя подозрения, явно не понравилось.

– Когда все ждут нашего ответа, а мы молчим – это расценивается как слабость, – гулко сказал полный, с красным от избыточного давления лицом Эльяс. – Чего бояться подозрений? Сейчас все друг друга подозревают. Мы на них думаем, они на нас пусть думают. Побеждает не тот, кто больше думает, а тот, кто сильнее.

– Думать тоже надо, – возразил Кондратьев. – Они сейчас настороже, всех своих вояк подняли по тревоге! До Юмашева и остальных никак не доберешься!

Это был серьезный аргумент. Боевые группы «Тихпромбанка» состояли из отставных десантников, афганцев, спецназовцев. Очень серьезный народ. В другое время такой довод стал бы решающим. Но не сейчас. Когда он говорил от имени Тахира – было одно дело, когда от своего имени – другое.

Тахир являлся гидроусилителем его распоряжений. Теперь приходилось колоссальным напряжением воли и сил удерживать руководство группировкой.

Но руль то и дело заклинивало и выбивало из рук.

– Очень просто доберемся! – резко сказал Гуссейнов. Нижняя губа у него была разбита и заметно распухла. – Стрельнем ночью из «мухи» три раза – всю квартиру разнесем, ничего от него не останется!

– По многоэтажному дому в центре города из «мухи»? Ты с ума сошел?!

Вся передняя стена рухнет, сколько людей погибнет!

Гуссейн зло усмехнулся и поморщился от боли.

– Их ты жалеешь, нас – нет! Эльхана тебе не жалко, хотя сколько ты с ним хлеб-соль ел! А Юмашева жалко. Почему, интересно?

– Да, интересно! – поддержал соплеменника Эльяс. И Мирза Ибрагимов закивал узкой, как дыня, головой. И остальные зашевелились, словно одобряя своим движением заданный вопрос. Они все были своими, а он – чужим.

Тут Кондрат и взорвался.

– Я знаю, вы давно хотите меня убрать, давно за глаза зовете чужаком!

Думаете, пришел момент! Вот вам хрен! Подавитесь! Мы не в Азербайджане, мы в Тиходонске! И все связи Эльхана замкнуты на меня! Вы вообще ничего не знаете о сложных делах! – Кондратьев распалялся все больше и больше.

– Что у нас с речным портом? Кто убрал Баржу?

– Это весь город знает, – сказал Гуссейнов, по-прежнему глядя в сторону. – С армянами не поделились.

– Вот и все, что ты знаешь? – страшно улыбнулся Кондрат. Получилась не улыбка, а звериный оскал. – Тогда слушайте все! – Он обвел присутствующих взглядом, призывая в свидетели. – Гуссейн всегда был против меня, он думает, что самый умный. Если он такой умный, он должен знать, что делали мы с Эльханом в интересах Организации. А он пересказывает городские слухи. Те слухи, которые я сам запустил. Больше он ничего не знает. Поэтому сегодня я возьму его с собой и кое-что покажу. И хочу, чтобы поехал кто-то еще и увидел – кто умный, а кто дурак.

– Куда ехать хочешь? – спросил Тагиров. Он был лояльно настроен к Кондратьеву и недолюбливал Гуссейна, а потому лучше других подходил на роль арбитра.

– Тут близко, Анлар. В центре. Поехали. Никто не возражает?

Возражений не последовало. Хотя и с треском мышц, но ему удавалось рулить. Его слушались. Это ничего не значило. Восточный менталитет...

Будут кивать, улыбаться, а сзади набросят удавку и задушат к чертовой матери с такой же улыбкой. Только если почувствуют силу, прижмут хвосты...

Внезапно в голову пришла удачная мысль. Четыре трупа – очень хорошая демонстрация силы. Чем больше людей их увидят, тем больше будет впечатление.

– А еще лучше, давайте все поедем! – предложил он. – И каждому станет ясно, что к чему!

– Поедем! – охотно вызвался Кулиев. Остальные наклонили головы в знак согласия.

* * *

Генералы КГБ всегда располагали возможностями большими, чем те, что вытекали из их официальной компетенции. Переименование ведомства ничего не изменило, а если и изменило, то только в сторону расширения границ дозволенного, вызванного всеобщим бардаком и окончательным расшатыванием устоев всего того, что еще сохранило устои.

Мотя Лизутин и Семка Гагулин дружили еще тогда, когда не носили штанов с лампасами, да и лейтенантских погон не носили, а были зелеными слушателями Высшей школы КГБ СССР и жили в одной комнате строгого военного общежития. В те годы их дружба была самой искренней, не омраченной сравниванием жен, квартир, служебных достижений, завистью и расчетливостью. Линия карьеры Гагулина восходила покруче: он быстро попал в аппарат, где и проработал всю жизнь, дослужившись до заместителя начальника управления кадров ВГУ, а потом и до начальника кадров внешней разведки.

Отношения простоты и равенства незаметно исчезли, хотя оба старательно делали вид, что ничего не изменилось. Но теперь Лизутин первым поздравлял однокашника с праздниками и юбилеями, отправлял с нарочным тугих серебристых, исходящих янтарным жиром рыбцов, плотно набитые банки с черной икрой, корзинки шелестящих, переложенных мокрыми листьями раков. В ответ товарищ сердечно благодарил и отдаривался сувенирами: английской шариковой ручкой, макетиком Эйфелевой башни, настенным календарем с красавицами в легких нарядах. Такой расклад, в общем-то, свидетельствовал, что Гагулин тоже испытывает к Моте дружеские чувства: по аппаратным правилам подарки идут только в одном направлении – снизу вверх.

Визит человека со звериными ушами всерьез встревожил начальника Тиходонского УФСБ. В особенности потому, что была непонятна его причина. Кем должен быть неизвестный Лапин-Карданов, чтобы к его поиску был косвенно подключен Директор Службы? Фигурантом чрезвычайно важной оперативной разработки? Причем не просто фигурантом, а ключевой фигурой! Резидентом закордонной агентурной сети, решившим сыграть в свою собственную игру?

Перевербованным разведчиком – двойником"? Если так, то все получает логическое объяснение и волноваться не о чем. Если не так...