Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Опергуппа в Лукошкине. Трилогия
Шрифт:

Мы оба выдохлись. В дверь постучали встревоженные охранники и, убедившись, что кровопролитие не состоялось, шепотом поинтересовались, не подать ли чего откушать? Мы переглянулись с царем и решили выпить мировую, но только чай – вечером серьезное дело. В таких случаях слуги не утруждают себя длительным соблюдением этикета, а накрывают на стол с налету в две минуты. Чай разливал государь:

– Тебе с медом или с вареньем?

– С вареньем. Спасибо, я сам положу.

– Во сколько начинать думаешь?

– После обеда надо загнать в католическую церковь весь отряд художников. До ночи они должны расписать ее, как пасхальное яичко. После

десяти, к моменту выхода ночной стражи, ваши молодцы должны незаметно оцепить всю слободу по периметру. Ружей и пушек не брать, только сабли. Думаю, до прямого сражения дело не дойдет, в основном все жители слободы – честные, законопослушные немцы и к черной мессе никакого отношения не имеют. Но вот пастор, шестеро монахов и, возможно, трое-четверо охранников представляют серьезную опасность, нельзя дать им сбежать. Мы с Ягой, Митькой и Еремеевым попытаемся укрыться внутри, в самом храме. Если все пройдет по плану, то демон не вырвется. Если будут накладки, то у ворот слободы, на всякий пожарный, разместится сводная бригада священников под командованием отца Кондрата. Они готовят молитвы и псалмы, так что Вельзевула мы в любом случае скрутим.

– Мудреный план, но верный, – поддержал государь. – А как иконописцев обратно выводить будешь?

– Яга обещала позаботиться.

– Ну, тут и я подмогну. Сделаем второй визит с обыском. Пущай пастор поволнуется… Пока я шорох наводить буду, твои богомазы и проскользнут.

– Годится, – кивнул я.

– Но на засаду в храме меня с собой возьмешь. И не перечь! Я по-простому оденусь, никто и не признает. Не спорь, сыскной воевода, я тоже отродясь живого демона не видел. Не одному тебе интересно…

Дальше все шло как по маслу. Горох кликнул верховую бригаду и вместе со мной отправился в немецкую слободу. Баба Яга с командой художников уже ждала в установленном месте. Пока царь со стрельцами шумел внутри, изображая активный обыск, моя хозяйка что-то пробурчала, помахала руками, и в надежных бревнах дубового забора образовалась мерцающая дыра.

– Быстро внутрь! – приказала бабка. – Церковь ихняя задним крылом как раз сюда приходится. А ну, смелей, тараканы безусые, один шаг – и вы на месте.

Понукаемые иконописцы, груженные красками, кистями и лестницами, лезли в дыру. Старший замыкал колонну, и Яга напомнила ему, строго подняв палец:

– Как в десять часов пушка бумкнет, чтоб все здесь же были, я вас обратно выпущу. Кто не успеет – сгинет смертью безвременной! Качество работы я уж потом сама погляжу, но ежели что не так, ноги у святых кривые али глаза косят…

– Побойся Бога, бабушка! – возмутился мастер. – Мы ж – люди крещеные, нешто не понимаем…

– Ну, то-то же… Новичкову приказ передашь, как я велела. Скажешь, от участкового. Он спорить не будет. Ну, в добрый час!

Вскоре на том же месте так же незыблемо стояли надежные тесаные бревна.

– Куда теперь, Никитушка?

– В отделение, – взглянув на часы, решил я. – Времени только половина первого, раньше десяти нам здесь делать нечего. Митька-то где?

– Все Шмулинсона ловит. У него уж какой-то пунктик по этому поводу. Ох, да вот и он, легок на помине. Только, что ж это, Никитушка, его стрельцы под белы ручки ведут?!

– Сейчас выясним. – Мы суровым шагом направились навстречу шестерым стрельцам, ведущим под прицелом нашего младшего сотрудника.

– Здравия желаем, сыскной воевода!

– Здорово, молодцы. Что у вас тут за конфликт, опять к милиции придираетесь?

– Никак нет! –

гаркнули стрельцы. – А только заприметили мы парня твоего, когда он в колодезь какой-то порошок горстями сыпал. Божится, что не яд…

На углу улиц Плешивой и Волконской шло натуральное сражение. Жители окрестных домов яростно выговаривали друг другу что накипело. Мужья лепили женам пресвятую истину, бабы в свою очередь откровенно докладывали благоверным тако-о-о-е… Ну, честное слово, в личной жизни любой семьи есть моменты, о которых стоит умолчать по причине сохранения нормальных отношений. Старики и старухи, друзья и соседи, даже дети малые и те периодически оглашали улицу какой-нибудь страшной тайной… Кое-где вовсю дрались, в других местах каялись и плакали, почти все просили прощения, причем у всех. На фоне происходящего разгула правды-матушки горькие исповеди дьяка Филимона казались цветочками. Ягодки – вот где!

– Митька-а-а!

– Да я всего горсточку! – жалобно выл он, валяясь у меня в ногах. – Случай-то какой… Шмулинсониха за водой собралась, то ли баню топить, то ли белье стирать, а только раза три с ведрами бегала. Я уж как просек, так рысью в отделение, порошка Кощеева взял да у колодца и жду. Думаю, сейчас опять придет, воды наберет, а я сзади в ведерко и сыпану! Пусть потом попробует скрыть, в какой щелке муж прячется… а ее нет и нет. Вдруг сзади как хлопнут по плечу! У меня аж сердце захолонуло… Обернулся – стрельцы! Че в колодезь сыпешь? Ниче не сыплю! Ну, глядь… а в руке-то… уже и впрямь ничего…

– Я с тобой дома разберусь.

– Не надо…

– Поздно. Довел ты меня. Так, ребята, – я обернулся к стрельцам, – народ здесь сам успокоится, особо буйных волоките в отделение, а вообще… ну пусть люди выскажутся.

И началось… Пока мы с Ягой пробились сквозь толпу, чего только не наслушались:

– Смилуйся, батюшка сыскной воевода, уж прикажи, Христа ради, дурака моего в тюрьму посадить! Сколько крови мне выпил… А вчерась слова бранные про власть говорил и песни орал сплошь разбойничьи. Посади, а? Не то мой полюбовник совсем ко мне бегать перестанет, мужнина голоса дюже пугается…

– Грешен, грешен я, гражданин участковый! Вяжите меня, в суд волоките, да первым этапом – на каторгу… Маму свою я ограбил! Мамку родную! Она себе червонец на Рождество скопила, а я унес да пропил… Вяжи меня, участковый!

– Так вот кто деньги мои спер… Отойди, сыскной воевода, я сама энтому паршивцу задницу надеру! Ах ты аспид бессовестный, пьянь подзаборная! Вот тебе, вот тебе, вот!…

– Простите меня, бабы! Простите, люди добрые! Прости, милиция родная! Много зла я в жизни сделала, а ноне нет моего терпения молчать. Все скажу! Про всех своих полюбовников поведаю… и про Замохина-портного, и про Кольку-мясника, и про Банина-купца, и про… Ой, бейте меня, бабы-ы-ы!

– А у меня батяня вчерась хвастал, будто они с тети Маниным мужем на двоих ведерную бутыль самогону выпили и яблоками ворованными закусывали. А яблоки те из боярского двора Шмыгаловых. А шмыгаловский сын к нашей Верке-распутнице нечестно бегает…

– Ужо ты прости меня, старую… я ить сокрыла, что сынок наш осьмнадцатый – не твой будет… Не твой, Па-шень-ка! Ан и не твой… от Сеньки Рыжего али от Борьки Кривого, но не твой, грешная я! А может, и твой? Не помню…

– Суди меня, участковый! Своей рукой суди! Казнью лютой, смертью безвременной, пытками страшными… А только не один я был! Погодь, щас всех поименно перечислю…

Поделиться с друзьями: