ОПГ «Деревня»

— Да там все, Михаил Павлович, англичане с американцами в застрельщиках. И вся Европа с ними. А война, она и не прекращалась, как лезли на Русь иноземцы встарь, так это у них в привычку вошло. Раз в пол-сотню лет собираются всей оравой на русского медведя, потом расползаются по своим норам, без зубов. Необучаемые! А оружие, если б вы знали — благодаря этому оружию сорок пять лет мира было у страны, боялись применить. — Егор махнул рукой. — Давайте не будем об этом, приедем, с руководством всё обсудите. Я и так вам лишнего наговорил.

— Ништо, — успокаивающе произнес купец, — мне ваш беглый немало поведал, только веры его словам нет. Пустой человечишко, чаю — повесите его, за предательство?

— Сразу точно нет, разбираться будем. Да и потом, найдут как наказать, у нас ведь давно смертной казни нет. — Несколько самоуверенно заявил Егор. Потом, вспомнив слетевшего с нарезки за последние дни брата, поправился. — А может и вздернем, нашей то России с её законами нет, будем соотносится с местным судопроизводством.

— В кнуты! — Экспрессивно заявил Михаил Павлович. — А затем четвертовать, голову на кол и затем сжечь! Как бунтовщика Емельку! Такие речи поносные вел, и на императорскую фамилию, и на честных мужей!

Егор, видя что беседа сворачивает совсем не в то русло, которое ему обозначил Серёга, решил свернуть на нейтральную тему — избегая политики. Поломал голову и зашел издалека:

— А вы не еврей часом, Михаил Павлович? Поймите меня правильно, опасения имеются, хотелось бы сразу всё выяснить.

— Вот те крест! — Истово перекрестился купец. — Сам с этим племенем воюю! Пять лет назад генерал-губернатору московскому Еропкину прошение подавали от купеческого общества дабы пресечь их козни! Так эти Лехаимы и Мойши всем кагалом принялись встречные кляузы строчить, ажно новому генерал-губернатору князю Прозоровскому продолжали писать! Добились — высочайшим указом воспретили евреям записываться в купеческие общества внутренних губерний! Только они ведь не унимаются, продолжают, где подкупом, где лестью — в купечество лезть!

Егор, в восхищении отбивая такт ладонями по коленям, затянул, безбожно фальшивя:

«Всюду киоски кавказской диаспоры

Всё на бесстыжем вранье

А на заборе размашисто краскою

„Питер“, „Зенит“, „РНЕ“

Руны и свастика

Правая классика

Или родной коловрат

Слышишь, брат

Если себе не врать

Можно ещё всё переиграть!» (М. Елизаров)

Потом, смутившись вспомнил, что не обладает ни голосом, не слухом. И поет в основном только в бане, чтоб не позориться перед Ксюхой, откашлялся:

— Не обращайте внимание, Михаил Павлович, это из песни. К сожалению — к музицированию не склонен, не могу достойно передать всё очарование и красоту этих строк. Но покажу! И с вами, чувствую — найдем общий язык!

— До сих пор они воду мутят!? — Вознегодовал купец.

— Мутят — не то слово, через сто с лишним лет всю Россию кровью умоют, чудом страна выстоит. А через сто пятьдесят лет жиды богатые своих соплеменников из бедноты в жернова бросят, и долго ещё будут спекулировать на их смерти, раздувая жалость к еврейскому народу. До пяти миллионов жертв раздуют цифры погибших евреев в той войне. А русских и народов из России в той же войне — до двадцати семи миллионов погибнет, однако жалеть будут только евреев. Мы поговорим ещё с вами, Михаил Павлович об этом, я вам такое расскажу! Только нашим не говорите, что с вами это обсуждали. Предвзято они несколько к этому относятся, оболванены пропагандой еврейской!

Губин скинул шубу с плеч и срывающимся голосом спросил:

— Это что за война такая была и с кем, что столько мильенов людей истребили?! И как русь выстояла, под корень извели почитай!?

— Как обычно, Михаил Павлович, с Европой просвещенной, объединились и пошли наши поля удобрять своими тушками. Как это у них заведенно. Не волнуйтесь вы так, Михаил Павлович, прогнали тогда врагов. До Берлина русские солдаты дошли! — Егор помрачнел. — Только не добили и из этих недобитков новая поросль выросла. Там и евреи свою звериную натуру успели показать, перед тем как мы сюда перенеслись, а весь мир погиб. Я не антисемит, есть среди евреев и нормальные люди, того же Хазина — всегда с удовольствием смотрю, умнейший мужик. Но вот когда в религии народа прописано, что только их племя угодно богу, а все остальные народы не люди и их безвозбранно следует грабить, обманывать и за скот считать — на хуй такой народ! Ладно, вот уже и подъезжаем, ни слова больше о жидах, Михаил Павлович, прошу!

Руководящий состав с примкнувшими к ним врачами — судорожно готовились к приему гостя. Сдвинули столы в учебном помещении, где по вечерам устраивали кинопоказы. Толян кивнул на висевшую на стене плазму, обращаясь к Захару: «Убрать может, Михалыч, или задрапировать?» Тот отмахнулся: «Он уже с телефоном знаком, лучше подберите что-нибудь, типа музыки ненавязчивой, клипы может есть — сообразно эпохе, включим фоном». «Найдем!» — Обнадежил тот и озадачил этим Марину со Светой. Те ушли, взяв флешку, поискать в ноутбуках.

Приперся воинственно настроенный Анисим, с СВТ за плечом: «Где этот гусь? Ужо не позволим пить кровь рабоче-крестьянского народа, не договоримся — к стенке контру!» Еле угомонили. Консультировались с Митенькой, как купца встретить полагается. Тот пожимал плечами, говоря что Губин ему показался человеком деловым и без спеси. Пресмыкаться и угождать не собирались, но вежливость обозначить стоило. Посетовали, что так и не озаботились устройством красного угла в больничном комплексе. «Хоть одну икону на божничку стоило поставить. Да лампадку перед ней, на будущее не забудьте!» — Поставил на вид врачам Председатель.

— Посидим здесь, встретим гостя, а спать я его к себе определю, две комнаты пустые стоят. — Объявил Захар, при упоминании пустых комнатах сморгнув набежавшую слезу. Там, в потерянном для них будущем, в городе остались его дети, давно выросшие и покинувшие отчий дом. Он не знал, к лучшему или худшему они, часто навещавшие родителей — в эти выходные не приехали.

Придирчиво оглядел столы, заставленные едой, проворчал: «Начальство в прежние времена так не приваживали, как к встрече с этим купцом готовимся» На водруженный в центр стола электросамовар одобрительно хмыкнул. «Едут, едут» — закричали от входной двери. «Ну, пошли встречать, что-ли!» — скомандовал Захар, одеваясь «Картина маслом — барин приехал!» — Невесело схохмил про себя.

Встретили подъехавшую процессию, из кибитки вылез перекошенный купец, вслед за ним выпрыгнул Егор и тут же скромно отошел в сторонку. Нестройно поприветствовали, Захар Михайлович ухватил Михаила Павловича по руку и со словами: «Пройдемте, Михаил Павлович, откушаем с дороги, чем бог послал — по русскому обычаю. О делах потом». — увлек того в импровизированный банкетный зал. Губин последовал за ним. Не вырывался, но несколько дико озирался по сторонам, с сдерживая любопытство и рвущиеся с языка расспросы. «Чо это он взъерошенный такой!?» — Подозрительно спросил Егора брат. — «О чем вы там чирикали по дороге!?» Тот огрызнулся: «Ни о чем, о девках и о пряниках! Устал! Проедь с Москвы на лошадях, месяц добирался поди! А тут мы — футурошок у него, не видишь?!»