ОПГ «Зосима Тилль»: АПЧХИ!
Шрифт:
Новогодней ночью, с двенадцатым ударом курантов Глашка взмыла над суетой и очутилась в ночной Москве. Столица встретила её праздничной иллюминацией и веселящимися тинэйджерами. Аглая пила с ними «коктейльчики» из алюминиевых банок, курила тонкие сигареты со вкусом клубники и всё время спрашивала: «Вы не знаете, как мне найти Мефа? Он, знаете, такой необыкновенный, вы должны его знать». Но тинэйджеры Мефодия не знали. А так как непосредственность и открытость Аглаи их завораживающе притягивала, а «запиленные» на коленях джинсы, непонятно как на ней в эту ночь оказавшиеся, для малолеток означали в ней чемпионку мира в марафоне на четвереньках и олимпийских игр в спринте на коленях, то, на словах, Мефодием хотел быть каждый из них.
Внезапно ночное новогоднее небо озарила андромедина радуга – верная предвестница подпускаемой
Однопомётные миры вошли в иную веху. У Андромеды, вращаясь в пространстве, они стырили чистые листы, у Космоса, под очередной глоток портера, слямзили чернила. И вообще, однопомётным так хотелось, чтобы у Космоса и Андромеды всё срослось, что могло бы означать и их скорую встречу, а посему помогали они чем и как могли.
Первого января Аглая проснулась с жуткой болью в, как ей сейчас настойчиво казалось, ещё существовавших мозгах. Ещё вчера она была готова к классике жанра и классику жанра же готовила – оливье, холодец из свиной головы и сельдь под шубой. Сегодня нетронутые тарелки с этими блюдами на накрахмаленной скатерти вызывали в ней отвращение. В голове майонезной заправкой растекалось ферментированное шампанское, щедро разбавленное ещё чёрт знает чем. «Хочу втебиться я, любя», – хриплым голосом сквозь щелчки и скрип патефонной пластинки рефреном звучало в её голове. «Что это было?», – пыталась заставить себя думать Михална, но голос не унимался и осколки мысли, не смотря на все её усилия, уходили никого не застав.
«Я не гусар. Я промолчу», – внезапно раздался властный окрик Голоса с потолка. «Я! Я – гусар! Я молчать не буду!», – вторил ему голос Гусляра-самодура, и где-то тихонько струны треньками стали выводить не выходившую из головы Аглаи с самого момента пробуждения мелодию. С восьмой цифры вступил вкрадчивый тенор: «Хочу влюбиться я в тебя» … «Мефодий?», – Аглая огляделась по сторонам, воздух вокруг возбужденно дрожал, переливался всеми цветами радуги и пах тонкими сигаретами с клубникой.
«Хотел зайти в свой мозг – не подошёл пароль. Похоже, что меня, пока был пьян, взломали…», – очнувшись, спросонья произнёс Космос. Мир просыпался, убирал тазики с салатами в холодильники, подсчитывал убытки и напрасно потраченные деньги. Вспоминал откуда взялись «бланши» под глазами, допивал уже выдохшиеся, но всё ещё спиртопахнущие жидкости, мыл посуду, выпроваживал гостей, и было ему невдомёк, что в эту ночь как по смазанному случилось чудо. Пока Космос и Андромеда мерились достоинствами, Меф и Аглая, незримо друг для друга, вновь были вместе. По кривизне параллелей, переворачиваясь в пространстве, вращаясь спинами вперед в позе эмбрионов, но они столкнулись в этой турбулентности, пусть пока что и не посмотрев друг другу в глаза. Они вновь, хоть и до первых петухов, но жили друг у друга в мирах однопомётных.
А на следующий день, как в обратной съемке, начался новый год, оставив в своём первом дне сполна недосказанности и недоосмысленности. Мир так просит чудес, но, как и положено слепцу, в упор их не замечает. Хотя, может статься, просто так он делает вид?
Впереди Бесконечность
(Александр Чащин, Лёля Панарина)
Четвертая высоко материальная часть радио-спектакля на коротких волнах. Ароматизированная и соусированная лёгким ароматом шизофрении снов.
«Не получают они удовольствия от жизни, – бурчал себе под нос Космос, – Не удовлетворяет их жизнь, видите ли. А пробовали ли они сами доставить жизни удовольствие? Поцеловать её в шейку, прихватить зубками за загривок, нежно схватить за «любовные рычажки» и не двузначно притянуть на себя, удовлетворить её так, чтобы ноги в дрожь и мысли в вату? Нет, на это у них ума не хватает. Им как? Раз жизнь далась, то все тридцать три удовольствия должна им разом! А они ей что? Жизнь – не мать. Это мать завсегда накормит, примет, обогреет
любого ссаного-сраного. А жизнь? Жизнь – богиня, причём в самом расцвете своих женских сил. Не она, её любить надо. И то, если будет на то высокоблагосклонное позволение. А они: «не мы такие, жизнь такая», «жизнь – боль», «жизнь дала трещину» … И ведь ещё на что-то претендовать пытаются! Эээх…!»Космос сидел на пороге дома Вселенной и смотрел в её бездонные глаза. Плутовка пригласила его на аудиенцию. Ему хотелось портера и курить, но в ассортименте был только чай, дурацкий индийский крупнолистовой чай. Космос встал, стряхнул звёздные крошки от космических круассанов со своих индиго и, пройдя на открытую веранду, насыпал себе заварку прямо в кружку. Нажал на клавишу термопота и, когда края кружки встретились с кипятком, как самый заядлый перфекционист, расставил на кофейном столике всё по своей, никому не ведомой методе. Листья никак не желали разворачиваться, сколько бы он не хороводил их ложкой. Глядя в самый центр этой «бури в стакане», он вдруг подскочил и так, как положено всем гениальным изобретателям, возопил: «Эврика! В смысле – они обязаны вернуться!»
Времена… Хорошие, добрые времена… Они имеют разные свойства. Свойство кануть в Лету, свойство быть забытыми, свойство быть желанными… Но есть самое прекрасное их свойство. Возвращаться.
Глашка вытирала пыль с каминных часов. Массивная вещь никак не хотела вписываться в интерьер крохотной девичье светлицы. Откуда они появились, Аглая уже не помнила, но, слушая их мерный ход, вечерами она мечтала. О чём? Да обо всём сразу! И вот сейчас, стирая с них пыль, она вновь мечтала обо Всём.
Вдруг что-то попало в глаз. Она с зажмуром моргнула. В тот момент фигурные стрелки сложились и стали кружиться, выписывая на циферблате ленту Мебиуса. Чем дольше они это делали, тем причудливее менялась обстановка в комнате. Спящая Аглая вышла на лоджию, сняла москитку, влезла на окно и.… пару раз вдохнув полной, третьего размера грудью, полетела. Куда и почему? Спрашивать – лень. Она летела, просто летела…
За окном дышала весенняя ночь. В пруду жабий хорал снова и снова начинал с третьей цифры, давно ушедший на покой почтовый Филин лениво ухал в чаще, с неба сыпался серпантином золотой метеоритный дождь. В воздухе пахло ночной фиалкой и чем-то неотвратимым… Позади растворялся бой каминных часов. «Как странно», – думала последовательница Икара, – «Вроде бы ночь, но какие яркие краски! Какие чёткие запахи, резкие звуки! Шизофрения снов, ей Богу, евпатий-коловратий!»
Можешь ли ты себе представить, большинство окружающих тебя людей видят исключительно чёрно-белые сны. Без звуков, без запахов, без ощущений. Большинство людей во сне смотрят черно-белое немое кино. Немое кино, не сопровождаемое даже расстроенным пианино тапёра, немое кино начисто лишённое каких-либо эмоций. И когда они просыпаются, они ничего не помнят. Ведь какой смысл запоминать то, в чём ничего не было, какой смысл запоминать пустышку?
Помнишь, бабушка в детстве тебе говорила «как поспишь, так побежишь»? Вспомнил? А теперь ответь на вопрос, как, проснувшись, побегут все эти люди. И главное, куда? Не иначе, как в свою, лишённую даже намёка на градиент, реальность. Реальность без вкуса, реальность без запаха, реальность без осязания. Реальность, в которой начисто отсутствуют чувства и ощущения. Реальность, в которой не надо любить, но строить отношения. И это существование они называют жизнью?
Твой конфликт с ними состоит уже в том, что твои сны – цветные. В них есть запахи, вкусы, звуки и ощущения. Твои сны пронизаны чувствами и эмоциями, нашпигованы идеями и тайными смыслами. Теми, которые ты помнишь по пробуждению, которые преследуют тебя до тех пор, пока на смену им не приходят другие тайные смыслы. И зачастую, твои цветные сны гиперреальней самой реальности. Так зачем ты меряешь себя по ней, а её по себе?
В одном из фильмов ты слышал, что «человек с фантазией живет сто жизней сразу». Человек с цветными снами во сто крат больше. Именно поэтому ты выгораешь изнутри и сгораешь снаружи в разы быстрее остальных. И это затягивает. Тебе постоянно требуется всё более и более сильнодействующий допинг, ведь твою жизнь наяву никто не отменял, а без участия допинга ни дофамин, ни серотонин в удовлетворяющих тебя дозировках уже не вырабатываются. Ты всё чаще находишь себя снаружи и изнутри неудовлетворенно опустошённым и вновь ищешь своё спасение во снах.