Описание земли Камчатки

Не слыхал я таких примеров, чтоб сидячие убили когда оленного коряка, чего ради ясачные наши сборщики к олюторам никогда без них, как без надежной обороны, не ездят; в противном же случае нередко от несовершенно покоренных бывают убиваемы; и сие тем наипаче удивительно, что сидячие коряки гораздо сильнее оленных и отважнее.

Но сего почтения к опасности кажутся мне две причины: 1) застарелый обычай почитать и служить богатым, который они, может быть, имели, будучи сами оленными, так как и ныне убогие оленные коряки; 2) что они, получая от оленных коряков все свое одеяние, раздражить их опасаются, чтоб не претерпеть холода.

Оленные кормяки всех их называют своими холопами, а особливо олюторов: ибо олюторы – испорченное имя из корякского алютоклаул, что значит «холоп». Да и сами сидячие коряки почти от того не отрекаются.

Одни чукчи их не почитают, но вместо того столь им ужасны, что двадцати человекам чукчам пятьдесят оленных коряков противиться не отважатся, и ежели бы не было им защищения из Анадырска, то чукчи бы разорили их до основания и из господ всех бы претворили в холопов, лишив табунов их, принудив жить в земляных юртах и питаться кореньем и рыбою, по примеру сидячих коряков, как то в 1738 и 1739 годах учинили они с катырскими и апукинскими коряками.

Впрочем, как всякий народ имеет пред другим в чем-нибудь преимущество, так и у коряков сии особливые от камчадалов добродетели, что они правдивы и трудолюбивы, знают стыд и от блудодеяния удаляются, хотя, может быть, и поневоле. Сколько родов оленных коряков и сколько числом их, о том на Камчатке неведомо, потому что они подсудны Анадырскому острогу; однако думать можно, что сей народ, купно с сидячими, многочисленнее камчадалов.

Живут по таким местам, где моху довольно, которым питаются олени их, невзирая на то что водою и лесом скудно, а наипаче в зимнее время: ибо они снег тогда вместо воды употребляют, а варят мохом или сырым сланцем, которого везде довольно. Я могу сказать, что зимнее их житье в сравнении с камчатским гнусно и беспокойно.

В юртах, с которыми они часто кочуют, от сырых дров и оттого, что земля от огня тает, до самого пола такой дым, что человека на другой стороне не можно видеть, а притом столь едкий, что непривычный глаза потеряет в один день. Я не мог пробыть у них ни пяти часов; и хотя между тем от дыма часто выходил вон из юрты, однако без глазной болезни не обошелся.

Юрты у них подобны юртам других кочевных народов, каковы, например, калмыцкие, токмо гораздо меньше. Зимою покрывают их оленьими новыми кожами для тепла; а летом старыми ровдугами [421] , которые юртовые крышки чумами называются.

421

Ровдуга – баранья, козья или оленья шкура, выделанная в замшу.

Внутри юрт их нет никаких полов, ни перегородок, токмо посредине четыре колышка с поперечинами вколочены, между которыми огнище [422] . К колышкам обыкновенно привязываются собаки, которые во время стряпанья и из котлов мясо таскают, и с лотков, когда оное вынимается, несмотря на то что хозяйки бьют их половником и отнимают.

Причем сие можно утвердить за истину, что крайний голод человеку надобен, чтоб есть мясо их варения. Котел и лотки у них вместо мытья собаки лижут; бабы и собак бьют половником, и в котле мешают; мясо немытое в шерсти как в коже, а о чистоте стряпающих и упоминать нечего.

422

Крашенинников ошибается: в корякских юртах обязательно имелись меховые спальные пологи по числу семейных пар, проживавших в юрте.

Копоть в чукотских зимних юртах не меньше чем в корякских, однако сии в том имеют преимущество, что весьма теплы. Делаются, наподобие камчатских, в земле, но несравненно больше: ибо живут в них по множеству народа. Каждая семья имеет особливый свой полог из оленьих кож, в которых пологах и сидят, и спят [423] . Во всяком пологе денно и нощно огонь горит в поставленной среди полога плошке.

Жгут жир различных морских зверей, а вместо светильни мох употребляют. И хотя для выхода копоти оставляется наверху продушина, однако такой же дым бывает, как в корякских юртах, но притом столь тепло, что в холодных оных и самых северных местах бабы сидят всегда нагие, как выше показано, прикрыв токмо срам свой пятою, красуясь узорами на теле, как бы богатым или покойным платьем.

423

Чукотские зимние юрты не имели пологов. Пологи они устанавливали в ярангах.

Платье все носят из оленьих кож, в котором нет никакой отмены от камчатского, ибо и камчадалы от них же получают оленье платье, как уже выше объявлено.

Питаются оленьим мясом, которых у богатых коряков тысяч по десяти, по тридцати и больше, а у тойона Этеля Соплякова сына до 100 000 считают; однако при всем том они столь скупы, что оленя для себя убить жалеют, а довольствуются звероядиною и мертвечиною, чего в таком великом множестве случается с излишеством.

Расхожим гостям не стыдятся они говорить, что у них потчивать нечем, для того что, по их несчастию, олени у них не падут и от волков не давятся. Для других убивают оленей, и в то только время сами досыта наедаются. Впрочем, они не доят своих оленей, и молоком пользоваться не знают.

Едят наибольше вареное мясо, а за излишеством сушат и коптят в юртах. Лучшая у них пища – ямгаю, которая следующим образом приготовляется. Когда убивают оленя, тогда кровь из него вливают в желудок с калом и, положив оленьего жира, сбивают вместе и несколько времени квасят, после того коптят и едят вместо колбас копченых.

Казаки называют оную пищу манялом, и многие едят, похваляя. Едят же коряки и других зверей, каких ни промыслят, кроме собаки да лисицы.

Трав, коренья и коры с дерев не употребляют в пищу, разве бедные, и то в случае голода; рыбу также одни пастухи ловят, и то весьма мало. Ягод в зиму не запасают же, но токмо едят в летнее время. Большей сладости в пище понять не могут, как голубика, толченная с оленьим жиром и сараною.

Мне самому случилось видеть, как знатный корякский князец, который приезжал в Большерецкий острог по случаю, дивился, когда дали ему сахар.

Сперва назвал он его солью, но как ему прикушать велели, то он изумился от такой чрезвычайной сладости и хотел отвезти его несколько жене своей для опыта, однако не имел столько терпеливости, чтоб не истратить его в дороге; жене своей хотя он и клялся, что ему в российском остроге дана такая сладкая соль, которой он ни к чему применить не может, однако она ему в том не поверила, утверждая, что ничего на свете не может быть слаще объявленной толкуши.

Ездят на оленях токмо в зимнее время, а летом – по примеру тунгусов – верхами, как сказывают, не умеют ездить. Сани называют они чаучу-уетик. Длиною делаются они около сажени. Полозья под санями шириною в полтреть вершка, токмо у головашек, где загибается, несколько уже. Копылье, из одного дерева гнутое, прямо ставится, выключая передний, который несколько назад наклоняется.

При каждом копыле пришивается поперек брусочек, на брусочки кладутся во все сани широкие дощечки вместо нащепов, которые к головашкам полозья прикрепляются. На каждом бруске по две дырочки, сквозь которые во все ж сани батожки продеваются. Как сии батожки, так и доски назади изогнуты кверху и покрыты особливым нащепом; и таким образом бывают они будто с козырем, в котором месте сидят обыкновенно женщины.

Впрягают в сани по два оленя. Лямки, которыми они тянут, подобны собачьим алакам; надеваются обоим оленям на правую лопатку. Правого оленя потяг, или ремень, к лямке привязанный, прикрепляется к санной решетке близ правой стороны, а после привязывается к левому нащепу, а левого – к левой токмо, а за правой нащеп не утверждается. Потяг правого оленя дольше левого, чего ради правый олень немного впереди ходит, а оба по левую сторону саней.

Узды оленьи подобны обратям конским. У узды правого оленя бывает на лбу по три и по четыре косточки, наподобие коренных зубов, с четырьмя шипами, а накладываются на узду для того, чтоб оленя на бегу остановить скорее; ибо в таком случае коряк крепко за узду тянет, а шипами оленя в лоб колет и удерживает от бега.