Опоздавшая молодежь

Я не могу сказать, что рассказ Асако Исихара вселил в меня надежду, но, когда она сказала: «Только давай ванну примем», я не отказался. В ванной комнате было светло, как в телевизионной студии, и я наблюдал, как она старательно моется.

Асаки Исихара излечила меня от бессилия. Мне казалось, ее голос шепчет мне: «Ты вырвался из мошенничества, ты вырвался из лжи. Ты сказал “нет” Тоёхико Савада и поэтому уже не скован мошенничеством, не скован ложью». Ее слова придали мне силы. Меня даже оставил страх, что я убил того подонка. Я успокоился. Золотая женщина, о которой я мечтал, вернула меня в лоно правды, и я был прощен.

Глава 9

Утром я отправился за своими вещами в дом Савада. В моей комнате на диване спала, не раздеваясь, в кофточке и брюках, Икуко Савада. На полу, обнаженный до пояса, в одних брюках, спал лже-Джери Луис. Они тихо посапывали, свернувшись калачиком, как упругие водяные змеи, и это было довольно трогательно. Они напоминали брошенных матерью зверят. Когда я, сняв ботинки, вошел в комнату, оба проснулись, но остались лежать, лишь приподняв головы и следя за мной глазами. Они смотрели на меня снизу, и я, видно, казался им громадным. У них были бледные, опухшие лица и недовольные, красные спросонья глаза.

— Меня отсюда выгоняют. Я пришел за своими вещами. Я не собирался вам мешать спать или любить друг друга.

— Слышала. От политика, — сказала Икуко Савада, плеснув из кувшина воды на лицо, ставшее безобразным от вчерашней ночной гонки в автомобиле, от разгула и от того, что ее разбудили, ну точно осунувшаяся морда загнанной собаки, покачала головой и безнадежно вздохнула. — Ужасное лицо. Прямо тайфун по нему пронесся. Ужасное лицо.

— Ох, и забавный же был этот комикс «Дед Альфа-альфа». Я его видел в конторе автозаправочной станции, — сказал лже-Джери Луис.

Простодушный шестнадцатилетний мальчишка. Он хмурился, но все равно ямочки у него на щеках не исчезли, и он был привлекательнее восемнадцатилетней девушки, хоть и весь грязный…

— Рад, что он доставил тебе удовольствие. Бедненький лже-Джери, — сказал я снова, в который раз раскаиваясь, что тогда, в заснеженном Асакуса, повредил ему ногу.

— Я все-таки думаю, что тебе нечего сразу же и съезжать отсюда. Прекрасно можешь пожить.

— Нет. Я решил отвести свои войска утром, — упорствовал я.

— Но ведь и со старой квартиры тебя, наверно, уже выгнали? — сказала ставшая вдруг крайне заботливой и предупредительной Икуко Савада, и ее черные глаза, глубоко спрятанные под набрякшими веками, забегали. — Куда же ты пойдешь сейчас? У тебя подготовлены позиции для отступления?

— Не знаю. Никто из моих бывших товарищей не примет ни меня, ни даже мои вещи. Придется искать комнату, другого выхода нет, — сказал я. Я не должен был показывать своей слабости — штыки противников сразу пронзили меня. Я стоял одинокий, весь исколотый.

Молча я стал собирать свои пожитки, которые зачем-то притащил сюда, в комнату над гаражом. Я хотел взять с собой в жалкую каморку сделанную в Италии клетку с птичкой, пушистым белым комочком, за которым без конца охотилась жирная кошка, но, вздохнув, отдернул руку, ведь клетка и птичка в ней принадлежали Икуко Савада. И у меня мелькнула комичная мысль, что я похож на мужчину, который разошелся с женой и собирает свои вещи. За то короткое время, что я жил в этой комнате, мой жизненный опыт вырос. Я вдруг испугался своей мечты, загнавшей меня в эту грязную, маленькую, плохо проветриваемую комнатку, откуда я сейчас, в солнечный летний день, вынужден бежать. И мне захотелось напрочь избавиться от своей мечты. Видимо, я был слишком сентиментален.

Лже-Джери Луис тоже грустно молчал и носил вниз мой жалкий скарб, который мы должны были погрузить в «фольксваген». Многострадальный «фольксваген» стоял около гаража, и его палило беспощадное июльское солнце. «Сегодняшний день будет, несомненно, зарегистрирован как самый жаркий. Я истекаю потом. Хоть еще и утро. Ночью я, наверно, не сомкну глаз, обливаясь потом. Хорошо бы мне не привиделся тот бродяга». Я еще с детства днем конструировал в своем воображении сны, которые мне не хотелось видеть ночью. Правда, это бывало хлопотно. Я это делал потому, что один старик из нашей деревни сказал, будто ни за что во сне не увидишь то, о чем думаешь. Но это оказалось враньем.

Когда мы с лже-Джери Луисом, усталые, молча отдыхали, закончив работу, и слушали по транзистору сонату для скрипки Бетховена, Икуко принесла нам на поздний завтрак бутерброды. По мнению лже-Джери Луиса, бывшего еще совсем ребенком, когда американские комиксы не сходили со страниц японских газет, бутерброды — это еда, которая призвана достойно утолять первейшую потребность человека. Он это вычитал, он в это верил. Прекрасная радуга. Бриллиант. Икуко Савада именно это любила в мальчике. Но дело в том, что и самой Икуко нравилось помыкать им, как мать помыкает ребенком. Я устал, и они казались мне детьми какого-то бесконечно далекого звездного мира. Я смотрел на них со стороны, будто сам находился в темном и жарком аду. Может быть, меня сделала таким Асако Исихара? Во всяком случае, теперь я даже помыслить не мог о физической близости с Икуко Савада. «Это было бы не чем иным, как насилием без желания, без радости», — подумал я, вздрогнув.

— Почему ты не ешь? — сказал я ей, когда она села на диван, сложив руки на вытертых на коленях брюках, и глядела на пальцы грязных ног с облезшим лаком на ногтях.

— Нет аппетита, — ответил вместо нее, точно молодой супруг, лже-Джери Луис. — Просто ужасно. Ничего не ест. Наливается одним кока-кола.

Мы с Икуко Савада переглянулись. С некоторых пор Икуко Савада лишилась жизненных сил, как это ужо было с ней однажды, после операции. Она, точно больной зверек, стала бессильной, утратила природную энергию, глаза ее потеряли блеск, стали тусклыми и невыразительными. Птицей мелькнуло в голове подозрение: «Уж не беременна ли она снова?» Но мне не хотелось говорить о своем подозрении. Беременна Икуко Савада или нет — какое мне дело? Первым заговорил о нашей женитьбе Тоёхико Савада, и после этого началась наша безрадостная связь, пока наконец возмущенный крик Тоёхико Савада не вернул нас в безбрежную пустыню, где между мной и Икуко Савада уже не существовало никаких отношений. В общем, клинический случай неудавшейся женитьбы по сговору старомодного, слишком старомодного молодого карьериста, подумал я спокойно и решил не допытываться у Икуко Савада о ее беременности, Даже если теперь сердце дочери политика сплошь будет утыкано стальными шипами, все равно она не попросит меня помочь ей. Она не имеет ко мне никакого отношения!

Покончив с едой, я, Икуко Савада и лже-Джери Луис сели в раскаленный «фольксваген» и, обливаясь потом, поехали в университет по улицам, над которыми плыло жаркое марево. Асфальт плавился, и колеса издавали звук, будто мы ехали по хрустящим кукурузным хлопьям. Хотелось, чтобы толпы людей на перекрестке таяли, как мираж. И Икуко Савада давала полный газ, и мираж действительно таял, взывая ультравысоким воплем, недоступным для ушей.

— Правильное сравнение вычитала я в одном иностранном романе: «…точно поджаривают в тостере», — сказала Икуко Савада, у которой по щекам стекал на шею пот.

— Когда делают тосты, хлеб пропекается с двух сторон. И поэтому «делать тосты» употребляется и в другом значении. Я это в одной эротической книжке прочел, что делают там, за границей. Пьер Лоти и еще другие делали тосты. Ух и здорово они это делали, — сказал лже-Джери Луис, заливаясь смехом. Нас с Икуко неприятно резанул его смех.

В это нестерпимо жаркое июльское лето один лишь лже-Джери Луис сиял и не выглядел измученным. Ему было всего шестнадцать лет, и он не страдал ни от жары, ни от пота. А у меня было такое состояние, будто через мокрую рубаху мне проглаживают спину раскаленным утюгом. И, чувствуя себя стариком, дряхлым и обессилевшим, я закрыл глаза и отдал себя теряющемуся во мраке будущему, пропитанному влагой и жарой. «Чувство счастья, испытываемое после чудесной ночи, проведенной с женщиной. Оно должно длиться беспрерывно, заполнять всю жизнь». Не помню, где я вычитал эту фразу. Может быть, это и составляет веру людей какой-то страны? В те минуты, когда на меня до головокружения навалилась невыносимая тяжесть июльской жары, вчерашний жар, который вызвала у меня близость с Асако Исихара, казался далеким и нереальным. Я даже не мог бы вспомнить ее лицо.