Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
Робб: «Подчинились ли вы решению президента, принятому в январе 1950 года, не выражать протест против производства водородной бомбы из нравственных побуждений?»
Оппенгеймер: «Я могу вообразить, что называл ее ужасным оружием или чем-то в этом роде. Однако я не помню конкретных случаев и предпочел бы, чтобы вы уточнили вопрос или напомнили мне, какую именно ситуацию вы имеете в виду».
Робб: «Почему вы думаете, что могли такое сказать?»
Оппенгеймер: «Потому что я всегда считал это оружие ужасным. Хотя в техническом плане работа была выполнена красиво, аккуратно и блестяще, я по-прежнему считал, что само оружие
Робб: «И заявили об этом?»
Оппенгеймер: «Допускаю, что заявлял, да».
Робб: «То есть вы испытывали моральное отвращение к производству столь ужасного оружия?»
Оппенгеймер: «Слишком сильно сказано».
Робб: «Прошу прощения?»
Оппенгеймер: «Слишком сильно сказано».
Робб: «Что вы имеете в виду? Определение оружия или мою фразу?»
Оппенгеймер: «Вашу фразу. Я испытывал серьезную тревогу и беспокойство».
Робб: «Было бы точнее сказать, что вы испытывали моральные колебания?»
Оппенгеймер: «Давайте опустим слово “моральные”».
Робб: «Вы испытывали колебания?»
Оппенгеймер: «А кто их не испытывал? Я не знаю ни одного человека, не испытывавшего колебаний по этому поводу».
Через некоторое время Робб представил письмо, написанное Оппенгеймером Джеймсу Конанту и датированное 21 октября 1949 года. Этот документ был изъят ФБР из личного архива Оппенгеймера в декабре предыдущего года. Адресованное «дяде Джиму», письмо сетовало, что «за работу взялись два опытных лоббиста, Эрнест Лоуренс и Эдвард Теллер», агитирующие за создание водородной бомбы. После сердитой перепалки Робб спросил Оппенгеймера: «Согласитесь, доктор, что ваши отзывы о докторе Лоуренсе и докторе Теллере… несколько пренебрежительны?»
Оппенгеймер: «Доктор Лоуренс приезжал в Вашингтон. Он даже не вступил в контакт с комиссией, а прямиком отправился на аудиенцию с членами комитета конгресса и военного истеблишмента. Мне кажется, такое поведение заслуживает пренебрежительного отношения».
Робб: «То есть вы признаете, что ваши отзывы в письме об этих людях были пренебрежительными?»
Оппенгеймер: «Нет. Как пиарщики они заслуживают всяческого уважения. Я не думаю, что оценил их по достоинству».
Робб: «Слово “пиарщики” было использовано вами в оскорбительном смысле?»
Оппенгеймер: «Я не понимаю, о чем вы».
Робб: «Когда вы сегодня так называете Лоуренса и Теллера, вы намеренно отзываетесь о них негативно?»
Оппенгеймер: «Нет».
Робб: «То есть вы считаете, что их усилия по продвижению проекта заслуживают восхищения?»
Оппенгеймер: «Я считаю, что они проделали восхитительную работу».
К пятнице всем в зале было понятно, что Робб и Оппенгеймер ненавидят друг друга. «У меня сложилось впечатление, — вспоминал Робб, — что я имею дело с разумом в чистом виде, холодным, как рыба, я никогда не видел столько льда во взгляде человека». Оппенгеймер, в свою очередь, не питал к Роббу иных чувств, кроме омерзения. Во время короткого перерыва они случайно оказались рядом, как вдруг Роберта одолел приступ хронического кашля. В ответ на высказанное Роббом участие Оппенгеймер сердито оборвал его и сказал что-то такое, отчего Робб немедленно развернулся и ушел.
В конце каждого дня Робб и Стросс без свидетелей подводили итоги. Исход
дела не вызывал у них сомнений. Стросс сообщил агенту ФБР о своей убежденности в том, что «ввиду полученных на данный момент показаний комиссия не видит иной возможности, кроме как рекомендовать отмену секретного доступа Оппенгеймера».Адвокаты Оппенгеймера предчувствовали тот же результат. Чтобы избежать вопросов журналистов, Оппенгеймер ночевал в джорджтаунском доме Рэндольфа Пола, партнера Гаррисона по юридической фирме. Журналисты целую неделю не могли обнаружить его убежища, зато агенты ФБР наблюдали за домом и докладывали, что Оппенгеймер до поздней ночи расхаживает по комнате.
Каждый вечер Гаррисон и Маркс проводили в доме Пола по нескольку часов, отрабатывая тактику защиты на следующий день. «Нам хватало энергии только на подготовку, — жаловался Гаррисон, — мы слишком уставали, чтобы заниматься аутопсией. Естественно, нервы Роберта были расшатаны до предела. Нервы Китти тоже, но с Робертом дело обстояло хуже».
Пол внимал отчетам Оппенгеймеров о каждом дне слушания с растущим предчувствием беды. Происходящее скорее было похоже на судебный процесс, чем административную процедуру. Поэтому вечером 18 апреля, на пасхальные праздники, Пол для консультации пригласил к себе домой Гаррисона, Маркса и Джо Вольпе. Когда подали напитки, Оппенгеймер сказал бывшему главному юрисконсульту КАЭ: «Джо, я хотел бы, чтобы эти ребята рассказали вам, что творится на слушании». В течение следующего часа Вольпе с растущим негодованием выслушивал рассказ Маркса и Гаррисона о враждебном поведении Робба и атмосфере, царящей на ежедневных допросах. Наконец Вольпе повернулся к Оппенгеймеру и сказал: «Роберт, скажите им, путь катятся ко всем чертям, бросьте, не продолжайте, вы ни за что не выиграете это дело».
Оппенгеймер слышал такой совет не впервые, то же самое раньше говорили Эйнштейн и другие люди. Однако на этот раз совет давал опытный юрист, составлявший правила проведения дисциплинарных слушаний КАЭ и считавший, что дух и буква этих правил попирались самым возмутительным образом. Но даже после этого Оппенгеймер решил, что у него нет иного выхода, кроме как довести процесс до конца. Он отреагировал стоически и в то же время пассивно — как в то время, когда еще мальчишкой его заперли в леднике летнего лагеря.
Глава тридцать шестая. «Проявление истерии»
Я очень обеспокоен — и полагаю, что вы тоже, — делом Оппенгеймера. Мне кажется, с таким же успехом можно было бы расследовать угрозу безопасности со стороны Ньютона или Галилея.
Когда Оппенгеймеру в пятницу наконец разрешили покинуть роковой стул, Гаррисон смог выставить более двух дюжин свидетелей защиты, готовых поручиться за положительный характер и благонадежность Роберта. В их число входили Ханс Бете, Джордж Кеннан, Джон Дж. Макклой, Гордон Дин, Ванневар Буш, Джеймс Конант и другие видные деятели науки, политики и бизнеса. Одной из наиболее любопытных фигур был Джон Лансдейл, бывший начальник службы безопасности Манхэттенского проекта и нынешний совладелец юридической фирмы из Кливленда. То, что главный сотрудник службы безопасности Лос-Аламоса выступал свидетелем защиты, должно было произвести существенное впечатление на членов комиссии. К тому же в отличие от Оппенгеймера Лансдейл прекрасно знал, как противостоять агрессивной тактике Робба. Под перекрестным опросом Лансдейл заявил, что «твердо» считает Оппенгеймера лояльным гражданином. И добавил: «Меня крайне расстраивает нынешняя истерия, проявлением которой, похоже, является это слушание».