Оправдание Иуды

Старик набрал в грудь воздуха:

– Я вошёл в дом. Со мной вошёл мой писец… вот он…

Торговец ткнул в молодого писца трясущейся рукой, и Первый фарисей веско наклонил голову. Второй фарисей, опекающий писца, не шевельнулся.

– Мы увидели… я увидел! Она открыла любодею своё лицо! И то, что ниже! И нечестивец трогал её! Всю! Он надел плащ раба, но под ним был хитон из тончайшего виссона, он не раб! А я разбираюсь в тканях…

Его достоинства хватило ненадолго… Заклокотала и поднялась по горлу горькая желчь, и его дыхание, выжатое торгами и прибылью, измельчённое гневом и побитое старостью, сбилось в душные, спекшиеся комки. Первый фарисей положил ему руку на плечо, и начавший задыхаться Торговец, пришёл в себя.

Но только для того, чтобы сорваться в визг: – …Мы вошли… да, вошли! Она закричала, и любодей сразу закрыл своё свиное рыло плащом! Он так сильно толкнул меня, что я упал! Я не смог его разглядеть! Сбежал, сбежал!

Первый фарисей снова положил ему на плечо руку, но Цадок уже не чувствовал, продолжая визжать:

– Они… смеялись! Они пили моё вино!!!

Цадок снова начал задыхаться, обслюнявились уголки рта, он захрипел, стиснув немощные кулаки.

– Пусть признается! Пусть назовет имя… Имя!!!

И принародно обличив блуд, стал навечно посмешищем. Он судорожно ловил ртом воздух, и Первый фарисей, подняв руку, прервал его: – Ты сказал!

Первый глянул на Второго. Тот выступил вперёд и обернулся к Писцу, чтобы смотреть и видеть в упор. Писец уводил взгляд в сторону, ложно упирал в землю, поднимал трусливо, украдью, взгляд его бегал, как лисица под стрелами…

Но поймал Второй фарисей те бегающие глаза, и поймав, начал жёстко вколачивать в них слово за словом: – Ты говоришь против чужой жены. Чей ты сын? Чем ты занимаешься? Что ты видел?

Писец растерянно прошептал. Второй фарисей был неумолим:

– Тебя только видно. Громче!

Писец выдавил еле слышно: – Я Захария, писец… сын Бен-Акибы…

– Громче! Закон не слышит!!!

Писец, было, начал громче, но запнулся, и уронил голову. Фарисей положил руку на его плечо и взглядом поднял подбородок. И вытянул изо рта писца раскалённый, сдавленный шёпот:

– Она была нага, когда… я вошёл…

Толпа выдохнула, как похотливая собака. Хотела вдохнуть, но Второй фарисей поднял руку, оставив открытыми рты:

– А зачем ты вошёл?– Мне передали, что господин возвращается. Он заказал новые описи, и я старался сделать быстро. И выполнил раньше… я хотел получить оплату… и ждал у ворот…

Писец смолк, его губы задрожали. Второй фарисей встряхнул его, как куклу, плетённую из соломы: – Дальше!

Писец захныкал: – Я вошёл вместе с ним… мы вошли…

Но неумолим, как Закон, был фарисей: – Ты видел?

– Да! Да! Я видел!

Отчаянный крик писца облетел притихшую толпу, и Второй фарисей торжествующе поднял руку: – Ты сказал!

Первый фарисей посмотрел на служителей и те подбежали и подали Второму по камню. И тот торжественно принял камни в обе ладони. Сжал. Поднял над головой и служители отбежали к женщине. Второй повернул голову к Первому… …Первый обвёл толпу торжествующим, гневным взглядом. И заговорил…

Его слова испепеляли, закаляя толпу, чеканили, обтёсывая с боков, и превращали толпу в войско. Слова падали, как камни, кроша горожан, сплачивали, цементировали и превращали в груду, в броневую пехоту, в монолит… – Да слышат все! Двое видели блуд. Женщину предадут каменной смерти. Если после того обнаружится сговор, лжесвидетели будут прокляты Господом нашим. Половина их имущества отойдёт городу. Их правую кисть отсечёт меч. Если ведают, что творят, пусть первыми бросят камень!

Женщина сжалась в комок, обхватив руками роскошные пряди, пепельные от пыли и страха.

– Пощадите! Пощадите! Пощадите!

Женщина кричала не переставая, но закованный в броню Закона Капернаум был глух. Она кричала всё тише и безнадежней. Толпа сомкнула уста. Никто не двинулся с места. Женщина охрипла и смолкла.

Первый фарисей дал знак Жилистому и Пухлому. Пухлый бухнулся на ноги женщине, прижав их своей тяжестью, а Жилистый сноровисто начал вязать ей руки. И тут смертное отчаяние вернуло ей силу, и такую, что бешено забилась она в его руках, но Жилистый вязал быстро и жёстко, сирийской петлёй, выше вывернутых локтей. Развернувшись, так же быстро начал пеленать ей лодыжки. И так плотно, что сплющилась тонкая женская кость…

Пухлый, весь взмокший, встал, отдуваясь, как будто связывал он… и вытянул из-за пояса холщёвый мешочек. Тяжело дыша, ковыляя, как набивший брюхо, пеликан, обогнул Жилистого и тяжело присев, попытался насучить мешок ей на голову, но Господь обделил его сноровкой, обделил… Пухлый упрямо и безуспешно ловил голову женщины, как свежую рыбу, избежавшую ячеи. Гибкая, вёрткая, она умудрялась изворачиваться под его руками. Он схватил её за ухо. Она впилась зубами в его руку. Пухлый отпрянул, вскрикнув неожиданно высоко и очень обиженно, прижав укушенную ладонь к груди. Жилистый, повернувшись, равнодушно закатил ей оплеуху. Голова женщины дёрнулась от удара, забагровела щека, смуглая и гладкая, как полированный кедр. Она закусила губу, но не заплакала, но заплескалось по солёному озеру в её тёмных, как спелые маслины, глазах. Жилистый схватил её за волосы и прижал щекой к земле…

Ещё миг она была свободной…

…из-под сильных мужских рук, прижавших её к земле её города, она выхрипывала и исторгала в толпу свою молодую жизнь.– Будь ты проклят, Цадок, сына Нелева, будь ты проклят, ехидина! Дырявое корыто! Мокрица! Смрадный сластолюбец!!! Будь ты…

Старик закрыл трясущее лицо трясущими руками.

– …в тебе нет ничего, кроме гнилых зубов! – Женщина начала хохотать.

Но мешок надёрнули уже на её прекрасную голову, в меру перетянули, и крики её сразу стали глуше. Жилистый отошёл в сторону, и вслед за ним судорожно и торопливо отковыливал Пухлый, нелепо взмахивая руками, как пеликан, набивший брюхо и увидевший вдруг охотника.

Женщина согнулась, пытаясь коленками защитить холщёвую голову. Нелепо дёргаясь, перекатывалась у стены.

И мешочная тень накрыла ящерку, греющуюся на передней стене амбара. Та повернула вбок острую мордочку. Чёрно-алой искрой вспыхнул и погас раздвоённый язычок, и ящерка живо переползла много выше, подальше от этой непонятной, странно дёргающейся твари.

И там, на новом и тёплом месте, снова застыла… Ветер змеил рыночный сор по утрамбованной веками и копытами городской площади. Измельчая в пыль глиняный прах. И покрывал им сандалии тех, кто пришёл сегодня к амбару.

Второй фарисей протянул Торговцу и Писцу сжатые кулаки и разжал. Торговец закричал и выхватил первым.

И бросил.

Ящерка на стене не шелохнулась. Спокойно наблюдала она и бросок, и полёт. Её это не касалось. Ей было покойно. Она снова пригрелась под уютными лучами светила, созданного Господом для избранного своего народа в третий день.

2. Блудодея

Ящер посмотрел вниз. Там, внизу, в недосягаемой глубине вспучивались холмы, ломались и трескались, и превращались в овраги. Непонятное существо отбрасывало беспокойную тень, и та холодила его любимый обрыв. Не зря он переполз выше, к теплу, не зря…