Опричник. Том 2

— Доказательства? — если бы голосом можно было заморозить, весь замок Штауфенберг уже стал бы дворцом Снежной Королевы.

— Показания спасённых из лабораторий… подопытных, записи фиксаторов штурмовиков, бравших замок, и содержимое инфоров из тех же лабораторий, — отозвался Бестужев.

— … …… — немецкий язык не так мелодичен, как итальянский, но для выражения экспрессии подходит не хуже. И имперский князь это продемонстрировал, выдав длинную и крайне злую матерную тираду, самыми приличными словами в которой были «шайзе», «думкопф»… и предлоги. Наконец он умолк, откинулся на высокую спинку кресла и, отряхнув с ладоней щепки только что перемолотых в труху подлокотников, мрачно уставился на экран. — Добивайте уже.

— Поверьте, барон, у меня не было цели разбередить своим рассказом старые раны. Прошлое вашей страны осталось в прошлом вместе с Веймарским периодом. Но мы прекрасно помним, кто штурмовал антарктическую базу зверей из «Туле» вместе с нашей гвардией и кто возглавил круг ярых, утопивший ту базу в магме, — окольничий склонил голову, но почти тут же вновь поднял взгляд на собеседника. — У нас нет претензий к Германскому Рейху и к вам лично. Всё, что я сказал о лабораториях в Лагуве и исследованиях, которые там велись, увы, лишь констатация фактов. Их сотрудники действительно работали над проектами, прямо произраставшими из пресловутой «Новой Валгаллы».

— Я понял… — мотнул головой по-прежнему мрачный фон Штауфенберг. — Но вы сказали, что цель исследований была другой. Это как?

— Специалисты лагувского центра не искали способов привития или лишения дара, но, используя наработки… времён Веймарского периода, — чуть запнувшись на этом определении, проговорил Бестужев, — они пытались изменить склонность одарённых к манипулированию чистым Эфиром…

— Не понял, — удивился немецкий гранд. — На что вообще тут можно повлиять?! И как?! Это же основа, базис! Можно развить склонность к той или иной стихии, и даже закрепить её в поколениях… но что можно сделать с чистым Эфиром?

— Например, намертво завязать манипуляции с ним на нестихийный эгрегор, — тихо заметил окольничий, и его собеседник замер соляным изваянием, уставившись куда-то в пустоту.

— Не стихийный… — разлепив наконец губы, пробормотал он, и после небольшой паузы добавил: — Природа? Какой святошам от неё толк? Хм… стоп, святоши, иезуиты… эгрегор…

Фон Штауфенберг вздрогнул и вновь глянул на экран. Бестужев же, поймав его неверящий взгляд, коротко кивнул.

— Вы верно поняли, экселенц, — произнёс боярин. — Иезуиты пытаются создать одарённых, завязанных на эгрегор веры.

— Говорите проще, Валентайн! Они пытаются создать фальшивых святых, — выплюнул фон Штауфенберг на русском и, взмыв из тут же рассыпавшегося на мелкие обломки кресла, принялся мерить кабинет шагами. — Но почему они похищают именно девушек?

— Потому что влиять на ребёнка проще, чем на взрослого, а на не рождённый плод ещё легче, чем на дитя, — отозвался Бестужев. — И вы не совсем правы, Виктор. Помимо будущих святых, им нужны ещё и те, кто будут воевать во имя веры, не получая отката от эгрегора за нарушение одного из самых развитых его аспектов — милосердия. Паладины.

Если Виктор Иммануил Шенк фон Штауфенберг, гранд и экселенц, имперский князь и барон, советник рейхсканцлера и его конфидент, плававший в мутных, напоминающих содержимое выгребной ямы, политических водах Европы с того дня, как отец отдал его заложником русскому государю по результатам окончания кровопролитной войны между их странами, ещё минуту назад считал, что уже видел самое дно этого мира и хорошо понял всю его грязь и паскудство, то сейчас… что называется, «снизу постучали». И немец не был уверен, что готов открыть этому самому «стучащемуся». Совсем не был уверен. С другой стороны… а куда деваться?! Надо полагать, что сидящий по ту сторону экрана русский боярин и его сюзерен тоже были не рады полученной информации. Как и следователи, что занимаются её систематизацией, как и молодой гранд, явно изрядно поучаствовавший в её добыче. Их просто никто не спрашивает!

Дерьмо случается, как сказал какой-то доморощенный философ из-за моря. Но почему в нём должен купаться только один немецкий вельможа?

— Я обязан доложить об этом Его Величеству, — решительно проговорил имперский князь, на что боярин кивнул.

— Мы не имеем возражений на этот счёт… при одном условии, — отозвался Бестужев.

— Слушаю вас, — в свою очередь смягчил позицию фон Штауфенберг.

— Источником этой информации вы назовёте Кирилла, — после недолгой паузы тяжело обронил Бестужев.

— М-м… вы так мечтаете увидеть вашу дочь вдовой? — не сдержал язвительности изрядно раздраконенный всеми сегодняшними новостями немец. И напоролся на ледяной взгляд окольничего Посольского приказа.

— Я знаю, что с Кириллом моя дочь будет счастлива до самой смерти в глубокой старости. Если же случится иначе, то этот мир утонет в крови, — проговорил боярин и, неожиданно устало вздохнув, потёр руками лицо. А когда немец и русский вновь встретились взглядами, в глазах последнего можно было увидеть лишь тень опаски. — И мне, и государю это пообещал дедушка моего зятя. А его слову можно верить. Кстати, он просил вам передать, что участвует в этом деле.

— А кто у нас дедушка? — поинтересовался фон Штауфенберг.

— Кем может быть дед человека, носящего фамилию Скуратов? — развёл руками Бестужев.

— Чернотоп? — изумился немец. — Но он же… мёртв!

— Ага, аж два раза, — по-русски отозвался его собеседник, но тут же спохватился: — Надеюсь, напоминать о том, что информация о его пребывании в стане живых не должна стать общеизвестной, мне не стоит?

— Будьте уверены, ни мой сюзерен, ни кто-либо ещё этой информации не получит. Даю вам в этом своё слово… Может быть, господин Скуратов-Бельский вам не сказал, но, в нашем сообществе распространяться о подобных вещах не принято. Если гранд желает уйти в тень, мешать ему в этом коллеги не станут, — индифферентно пожал плечами фон Штауфенберг. — В конце концов, все мы рано или поздно приходим к такому желанию. Просто, не все до него доживают.

— Хм, действительно, старик предупреждал, что вы согласитесь с этой просьбой, но не объяснил причин своей убеждённости… я даже было подумал, что вы ему чем-то обязаны, — пробормотал Бестужев, но тут же встрепенулся: — А что, действительно гранды не тревожат ушедших на покой и не передают информацию о них третьим лицам?

— Не тревожат… это сильно сказано. Если уходящий в тень не против общения с некоторыми коллегами, то им ничто не мешает с ним связаться… в личном порядке, так сказать. Что же до «передачи информации третьим лицам»… Она возможна только в том случае, если вроде бы ушедший гранд продолжает активно вмешиваться в дела коллег или явно участвовать в жизни общества в целом. Но в этом случае и говорить о каком-либо уходе в тень не приходится, согласитесь? — сухо проговорил фон Штауфенберг. — А вообще, молчание о пожелавшем покинуть общество гранде — это своего рода правило хорошего тона для его коллег. Ну и, согласитесь, не выполнить столь легко исполняемое желание, когда оно исходит от человека, способного обратить в пепел небольшой город… как минимум, неразумно.

— И участие Никиты Силыча в нынешних событиях никак не повлияет на… ваше молчание? — уточнил боярин.

— Конечно, не повлияет, — отмахнулся экселенц. — Чернотоп же не лезет в межгосударственную политику, не участвует явно в общественной жизни и не наступает на мозоли коллегам… То есть, выполняет все негласные правила «пенсионеров». А тот факт, что он, несмотря на свой статус ушедшего в тень, готов предложить помощь действующим грандам в моём лице и вовсе говорит лишь о его сознательности. Более того, учитывая всё услышанное мною сегодня, я подумываю о том, чтобы связаться кое-с кем из лично знакомых мне «пенсионеров». Думаю, их помощь нам не помешает. Это к слову о том, что у нас не принято тревожить вышедших на отдых коллег. Кстати! Крайне рекомендую упомянуть об этом моём намерении в предстоящем вам разговоре с Бабуром-джи. Вот уж чья помощь в беседах с уже давно вроде как помершими коллегами будет неоценимой. Сколько таких знакомств он скопил за прошедшую сотню лет, мне даже представить страшно. Конечно, совсем не факт, что все его знакомцы согласятся нам помочь, но, думаю, даже десятой части хватит, чтобы поставить этот мир на уши и вывернуть всех папских вивисекторов мехом внутрь. Заживо.