Опрометчивость
Шрифт:
– Они должны увидеть и место, и проекты как единое целое, – говорил он ей. – Черное убьет весь эффект. Они вернутся к себе в редакции газет и напишут, что Пароли потерял стиль, или пойдут на очередную вечеринку, где станут рассказывать друг другу, какое я потерпел фиаско и как скверно подобрал цвета.
Стоя в дверях, Индия думала, кто же из них был прав. Многие ли из приглашенных замечали ковер?
Разговор в зале не походил на мягкое воркование, а напоминал настоящий рев, и, прокладывая себе путь к бару сквозь толпу гостей, Индия, прислушиваясь к разговорам, с жадностью ловила те или иные замечания. Едва ли кто-то почувствовал особый интерес к «Мастерским Пароли» и к их удивительному интерьеру; все те обрывки разговоров, что довелось ей услышать, относились то к лету, проведенному на
Фабрицио Пароли следил, как она проталкивалась через шумную толпу с непоколебимой уверенностью в том, что американка всегда будет улыбаться только ему.
– Посмотри, как мило наша маленькая Индия выглядит сегодня вечером, – шепнул он Маризе.
Мариза посмотрела. Ее холодный взгляд сопровождал появление Индии Хавен одновременно с мыслями относительно стоимости ее новой одежды и имени портного, а также удивлением, зачем Фабрицио потревожил ее. Все это заняло приблизительно секунд пятнадцать из жизни Маризы и не сопровождалось никакими эмоциями; точно так же отреагировала бы любая итальянская женщина, обладающая тем же богатством и положением, на всякую другую женщину в комнате, автоматически отнеся ее к определенной социальной группе и определив уровень ее доходов. Но Мариза постоянно попадала впросак с американками. Было почти невозможно угадать, какого они поля ягоды, их привязанностями неожиданно могли оказаться то Маркс со Спенсером, то поездки к какому-нибудь местному портному, который так отвратительно кроил невозможно дорогие ткани, что та или иная «линия» в одежде терялась. У некоторых бывали и драгоценности, только зачастую невозможно было разглядеть мелкие, словно пыль, сапфиры и изумруды, чтобы в это поверить, хотя, конечно же, камни относились к наследству колониальных времен, но выглядели бы они более естественно как собственность какого-нибудь сборщика налогов.
Индия Хавен ставила ее в тупик. Разве она достойна сидеть с ними за одним столом сегодня вечером? Если бы Дженни Хавен присутствовала вместе с ней, тогда другое дело. Мариза – всего лишь богачка, имевшая вес в обществе. Дженни Хавен была звездой.
– Я собираюсь представить ее гостям, – сказать Фабрицио, уже начиная пробираться к Индии сквозь толпу, с улыбкой принимая поздравления приглашенных по пути к бару. Ему нравилась Индия. Ему нравился стиль, которого она придерживалась, ее широкое лицо с ослепительной улыбкой, что разливалась ото рта с восхитительными ровными зубами к сверкающим карим глазам. Даже волнистые, бронзового оттенка волосы, собранные на затылке в толстую косу, казалось, излучали энергию. Два года назад, когда Индия наконец-то признала, что не судьба ей стать великим художником, она встретилась с ним и упросила взять ее к нему в ученицы.
– Вы же видите, я должна чему-нибудь выучиться, – кричала она, – а единственное, что я знаю и люблю – это цвет и форма. Дизайн интерьеров – вот, что мне нужно.
Поначалу Фабрицио вел себя довольно жестоко с ней, ошибочно приняв ее энтузиазм за наглость скучающей девицы из богатой семьи.
– Линия и цвет – далеко еще не все, – ворчал он. – Дизайн – это водопровод и цемент, это еще и орать на рабочих и уговаривать мастеров. Это вести дела с недовольными богатыми клиентами, у которых есть все и которые хотят, чтобы все дали им еще больше – и всякий раз все происходит по-разному! Дизайн – тяжелая кровавая работа, она совсем не для таких, как вы.
Его детство прошло в Неаполе и то, с каким трудом он вырвался из бедности, прибавляло злобы его словам, так что Индия сжалась, сидя в кресле. Ее большие карие глаза пристально смотрели на него, укоризненно невинные, безо всякой задней мысли, и внезапно он устыдился своих слов. Не потому, что они были несправедливы, но даже если и трудно представить нечто более бедное, чем детство в неаполитанском многоквартирном доме, то это еще не основание говорить так с девушкой. Едва ли ей больше двадцати или около того. Взглянув на часы, Фабрицио
извинился и сказал, что сожалеет, так как собрался сейчас поужинать. Уже уходя, почувствовал, что совсем обидел ее, и, внезапно обернувшись у двери, неожиданно для себя сказал:– Я не предполагал, что вам понравится поужинать со мной.
Он хорошо помнил ее ответ. Лицо ее осветилось той самой улыбкой, какой она улыбалась сейчас.
– А можно?
Он засмеялся.
– Еще как!
Это был замечательный ужин. И он рассказал ей обо всем. О детстве в Неаполе, где полно узких, кишащих людьми улиц с их беспорядочно застроенными разрушающимися домами, заставившими его с детства мечтать о ясных линиях и открытых пространствах; рассказал об учебе в школе, в университете, о бесконечных упорных занятиях архитектурой, о курсах дизайна и долгом, тяжком пути к успеху. Он рассказал о женитьбе на Маризе, что, естественно, значительно облегчило этот путь.
– Нет, по правде, все случилось так именно потому, что это были вы. – У нее вырвался восхищенный вздох. – Мама всегда говорила, что деньги без таланта не принесут успеха.
– И как же ваша матушка обрела такую мудрость? – спросил он с кривой усмешкой.
– Она Дженни Хавен, – просто заметила девушка.
– Индия.
– Фабрицио. – На его гладко выбритой щеке запечатлелся ее теплый поцелуй.
От него пахло одеколоном и сигаретами «Диск Блё».
– Это успех, – сказала она счастливо. Фабрицио пожал плечами.
– Полагаю, так. Ты выглядишь великолепно в алом. Что, Дженни прислала денег?
Индия усмехнулась.
– Неужели это выглядит как что-то дорогостоящее?
– Совершенно верно. Но лучше бы ты напомнила мне дать тебе взаймы в понедельник. Кто-то помогает тебе придерживаться стиля, столь очевидно тебе идущего, и если это не твоя мать, было бы лучше, если бы именно я помогал тебе по мере возможностей.
– Пожалуй, я соглашусь, Фабрицио. Ну, а как насчет ковра – посмотри-ка на него.
Ее глаза, округлившиеся от отчаяния, заставили его рассмеяться.
– У меня есть такой же другой, чтобы постелить его завтра. Знаю, что этот нынче вечером будет испорчен – как и полагается на праздниках. Я же тебе рассказывал, почему, – сказал он с внезапным вдохновением. – Это могут оказаться несколько сигаретных подпалин, такие пятна после чистки становятся особенно заметными. Для выставочного зала это не годится. Почему бы тебе не забрать ковер к себе? – Он хорошо знал квартиру, где жила Индия, с выщербленными холодными мраморными полами, для которых впору пришлась бы роскошь этого толстого пастельных тонов шерстяного ковра с сигаретными подпалинами…
– Фабрицио Пароли! Ты хоть понял, о чем говоришь?
Ему захотелось, чтобы Мариза выглядела как тогда, когда он подарил Индии на Рождество болгарское рубиновое ожерелье.
– Конечно. Можешь забрать его, разрезать, а куски расстелить там и сям, он будет у тебя хорошо смотреться.
– Ах, – задохнулась Индия. – Как же я люблю тебя, Фабрицио.
Он ясно ощутил, что стоявшие вокруг оборачиваются на ее отчетливый американский акцент, с которым она говорила по-итальянски, и улыбнулся ей.
– И я люблю тебя, – сказал он громко. Пусть их говорят, пусть думают, что хотят. Иногда ему казалось, что он любит по-настоящему только ее. Она оказалась, вероятно, единственной воистину милой женщиной из тех, кого он знал в своей жизни. И она, несомненно, его друг, такой же хороший, как и любовница, хотя они встречались в последнее время из-за его занятости не так часто, как бы ему того хотелось. Да еще Мариза неожиданно при каждой его отлучке начинала ревновать. Но была и своя прелесть в том, что как любовники они редко встречались; зато он думал о ней, подавляя собственный эгоизм, пока Мариза дулась и жаловалась, что он, поглощенный делами, стал невнимателен к ней. Если бы не дети, он потерял бы голову и влюбился бы в Индию бесповоротно, а когда она выглядела так восхитительно, как сегодня вечером, было совершенно очевидно, что он очарован. Индия, соблазнительная и веселая, обладала манящей силой. Но были дети, которых он обожал и ни за что на свете не согласился бы потерять. Семейство Маризы обладало большими связями, и он не имел ни шанса даже обсудить вопрос об опеке над детьми.