Оптимисты
Шрифт:
— Привет! Шелли-Анн и Сильвермена сейчас нет…
4
Происшествие:
Шагая в воскресенье вечером, часов в одиннадцать-полдвенадцатого, по Портобелло-роуд, в одном из темных дверных проемов на другой стороне улицы он услышал сдавленные женские рыдания, усилившиеся, когда он проходил мимо; они резко оборвались, затем прорвались вновь, толчками ударяя его теперь между лопаток. Стоило ему их услышать, как во рту пересохло и стало трудно дышать из-за бешено заколотившегося сердца. Но чего он испугался? Практически на любой лондонской улице шатаются печальные, потерянные тени, однако звук был для него невыносимым; он ускорил шаг. Девушка шла за ним, пытаясь догнать и жалобно взывая, пока он не остановился. Они стояли напротив шашлычной. Продавец протирал прилавок, готовясь закрывать на ночь. В свете неоновой рекламы — петуха — он рассмотрел, что ей было около двадцати. С протянутыми руками, с размазанной под глазами тушью, она стояла перед ним, дрожа, и старалась объяснить что-то, что с ней случилось. Он не сразу понял из обрывков ее речи, на каком языке она говорит, потом разобрал — испанский. Она несколько раз повторила «violar» или «violada». Протянула ему телефон. Он взял его, позвонил в полицию, сообщил оператору о нападении на молодую девушку и дал адрес шашлычной. Оператор спросила его имя, но он оборвал звонок
На Фарадей-роуд он остановился и обернулся назад, глядя вдоль линии фонарей. Место, откуда он ушел, скрылось за поворотом дороги. Он посмотрел на часы, оглядел окружавшие его пустые дома. Как скоро приедет полиция? Ближайший участок был в нескольких минутах езды, он уже должен был услышать сирену. А вдруг они не приедут? Вдруг он перепутал адрес или они решат, что это была шутка? Волнение к этому времени слегка улеглось, и он впервые с ясностью осознал, что бросил обиженную девушку на произвол судьбы. Он, всегда считавший себя готовым храбро вступиться за справедливость, — что с ним сталось теперь? Какой долг может быть более непреложным, чем долг помочь подвергшемуся нападению на улице незнакомцу? Он побежал обратно, но, вернувшись к магазину, увидел, что огни уже погашены и на улице никого нет. Он двинулся в направлении Вестборн-Гров, всматриваясь на перекрестках в поперечные улицы. Несколько раз слышались звуки шагов, кто-то быстро удалялся, но не было видно никого, напоминавшего ту девушку. Может, те люди впустили ее в магазин? Сделали то, что должен был сделать он? Вернувшись, он прижался лицом к витрине. По полу к нему двинулся силуэт — отделившийся от остального мрака клочок тьмы. Он замер, вскрикнул: «Черт!» — но тут же понял, что это собака: через стеклянную дверную панель на него уставился коротконогий черный пес; глаза его мерцали сине-желтым огнем, будто сквозь пустые глазницы проблескивала скрытая электросхема.
Он повернул домой. Проглянул серп луны, свет ее отразился на металлическом фасаде пустого жилища напротив. Стоя на ступеньках своего дома, он выкурил сигарету. Мимо прошел ночной автобус. Скорая помощь. Он вспомнил оставшуюся в живых после резни маленькую Одетту Семугеши, которую он фотографировал в больнице Красного Креста, пока Сильвермен брал у нее интервью. Голову ее закрывала широкая повязка, под которой размытой розовой, идущей ото лба к темени полосой прорисовывалась рана. Медленным, монотонным голосом она говорила по-французски. « Et puis… et puis…» [5] Опасаясь, что девочка все еще находится в шоковом состоянии, врач не хотел разрешать им разговаривать с ней, и сейчас он стоял рядом, готовый прервать интервью при первом проявлении настойчивости со стороны Сильвермена. Утро было чудесное. Через открытую дверь офиса виднелось еще с десяток детей, смирно сидевших в пыли под олеандровым деревом. Когда интервью закончилось, Одетта направилась к ним.
5
«А потом… а потом…» (фр.)
— Она что, никогда не плачет? — спросил Сильвермен.
— Еще рано, — сказал доктор; он был швейцарец и находился в стране десять дней. — От слишком страшной беды сердце каменеет.
— Это для него — единственный шанс уцелеть, — добавил Сильвермен.
Доктор согласился и пристально посмотрел на Клема и Сильвермена; он знал — Сильвермен сказал ему по дороге из офиса, — что они попали туда первыми из журналистов. Какое-то мгновение казалось, что он заинтересовался ими, что, возможно, он попросит их заполнить анкету для шоковых пациентов, осмотрит их; но было заметно, как он устал, уже, по-видимому, целиком поглощенный вереницей дел, на которые не хватало ни времени, ни сил. Пожав им руки, он приподнял свою в прощальном салюте и повернул прочь, предоставив им самостоятельно искать выход.
5
Два дня спустя (в местных газетах об испанской девушке не упоминалось; желтых полицейских знаков, ограждающих место преступления, на улицах также не появлялось) Клем провел полчаса в поисках телефонного номера Зары Джонс, частной издательницы, с которой он переспал в марте. Помнилось, она записала его на обратной стороне квитанции, которую он сунул в кошелек, а потом, видимо, переложил еще куда-то. Роясь на кухонном столе, в нагромождении множества случайно брошенных, забытых вещей, он обнаружил, вперемешку с хламом старых газет и журналов, любопытные фрагменты предшествовавших Африке недель и месяцев. Письма, вырезки, приглашения. Списки того, что надо не забыть сделать и что купить. Пометка на углу конверта: «Желтая лихорадка, столбняк, малярия. Холера?» Контактные адреса с февральской работы в Дерри. Рождественская открытка от Клэр — охотники Брейгеля — с сообщением: «В Данди лежит снег, дюймов шесть!»
Квитанция обнаружилась в запертом металлическом ящике рядом со столом, где хранились разные имеющие отношение к деловой стороне его жизни бумаги. Это была квитанция таксомоторной компании, услугами которой он иногда пользовался для поездок в аэропорт Хитроу. На оборотной стороне она написала лиловыми чернилами номер своего мобильного телефона, сопроводив его вопросительным и восклицательным знаками.
Сидя за столом, Клем набрал номер. Он не был уверен, что сумеет дозвониться, и не представлял, что скажет, если сумеет, но, когда после шести или семи звонков она ответила, его поразило, как все оказалось легко и как быстро между ними установился нужный тон.
— Как у тебя дела? — спросила она.
— В порядке. А ты как?
— Все хорошо, — сказала она. — Ты в Лондоне?
— Да.
— Когда вернулся?
Он соврал, потом спросил, свободна ли она вечером. Она сказала, что ей нужно быть на какой-то наградной церемонии в Уэст-Энде — скучно, но не открутиться.
— Если хочешь, можем встретиться пораньше, — предложила она. — Знаешь бар в театре Сохо?
— На Дин-стрит?
— Я буду там в шесть.
Они познакомились на вечеринке по случаю выхода новой книги фотографий Дэвида Сингера. Того самого Сингера, сделавшего имя фотографиями Лондона, на которых город выглядел, как Калькутта в дождь, — запущенные районы, бездомные, пенсионеры в многоэтажных трущобах. Снимки в полстраницы, выполненные с формализмом стереотипных викторианских отпечатков, появились на страницах «Миррор» и «Гардиан», а также тех зарубежных газет, которые хотели напомнить своим читателям, как умирают империи. Затем — многолетнее молчание. А потом — новая книга,
«Надземелье» (нарочитая игра слов?), изящно раскрашенные абстрактные работы, переливающиеся один в другой цвета; весь альбом отснят в стенах студии, в Маленькой Венеции. Это — искусство; по крайней мере продаваться это будет как искусство. На вечеринке Сингер, неожиданно ставший популярным в свои шестьдесят с лишним лет, в итальянском костюме шоколадного цвета, под руку с молодой женой на сносях, был окружен толпой стремящихся протиснуться ближе почитателей. Стены комнаты украшали двухметровые оттиски его фотографий, напоминающих картины Ротко [6] . Прежних работ, прежней жены, прежних идеалов не было видно. Говорили о его самопреображении: теперь он сам стал фотосюжетом для других. Он пожимал руки, целовал щеки, прихлебывал из узкого бокала шампанское. Клему он показался человеком, который начинает ненавидеть себя.6
Ротко,Марк (Маркус Яковлевич Роткович, 1903–1970) — американский художник родом из Латвии, ведущий представитель абстрактного экспрессионизма, один из создателей живописи цветового поля.
Профессионализм Зары Джонс не вызывал сомнений. Подходя к Клему, она многое знала о нем. Похвалила его фотографии «Бури в пустыне» [7] (отснятые в тылу). Видела фотоэссе о жизни рыбаков с острова Шри-Ланка, сделанное им для шведского журнала. «Очень красиво», — сказала она, не уточняя, что нашла красивым — людей, снимки или и то и другое. Поблагодарив ее, он, однако, отклонил предложение познакомиться с Сингером. Он попросил ее остаться поговорить с ним. Улыбнувшись, она обещала постараться вернуться позднее и пошла осведомляться у других присутствующих, не хотели бы они немного поговорить с Дэвидом.
7
«Буря в пустыне»— кодовое название военной операции антииракской коалиции (36 государств), проведенной в 1991 г. после захвата Ираком Кувейта.
Он продолжал наблюдать, следил за ней до конца вечеринки, затем потащился на продолжение, где Сингер напился, а его жена начала жаловаться Клему, что у нее постоянно протекают соски. Когда ресторан закрылся, началось сложное распределение такси — кому ехать на южную сторону реки, кому — на север. Зара жила в одном из кварталов неподалеку от Оксфорд-стрит, и Клем поехал с ней, начав целовать ее в такси, чувствуя на ее языке вкус водки, даров моря и сигарет. Квартира была в несколько раз больше его собственной — ее отец оказался Крезом недвижимости. На туалетном столике она отделила краем «золотой» карты «Американ экспресс» четыре полоски кокаина. Когда он ее раздевал, она предупредила, что еще немного кровоточит. Не важно, сказал он; потом, стоя в ослепительном белом пространстве ванной, вытирал кровь с бедер влажными салфетками и довольно ухмылялся собственному отражению в зеркале.
В следующий раз они встретились у него. Отопление забастовало, ей не понравилась приготовленная им еда, и они поспорили о политике — ее правые убеждения (по отцу) столкнулась с его левыми (по матери). Потом они механически занимались любовью. А потом долго лежали без сна, вздрагивая от малейшего движения другого.
Последняя встреча была в гостинице на набережной в Брайтоне: ясный вечер, синие звезды над морем, на пляже повсюду огоньки — фонарики и костры ночных рыбаков. Несмотря на разницу в возрасте и воспитании — Клем был на одиннадцать лет старше, — они сверяли свои жизни, пока не вылепили определенное сходство. Оба рано лишились матерей: Клем — в двенадцать лет, Зара — в семнадцать. У обоих были старшие сестры, оба говорили по-французски, оба верили, что в собеседнике есть что-то необычное, пусть даже только цвет и ясность глаз. От выпитого в гостиничном баре все явственнее просыпалось желание, и в номере во время секса (спинка кровати стучала о цветочные обои) Клему казалось, что эта безудержная страсть может послужить началом чего-то хорошего. Но на следующий день после обеда, сонные и похмельные, они расстались на вокзале в Лондоне, не условившись твердо о новой встрече. Через три дня Зара уехала в командировку по стране с написавшим мемуары бильярдистом. А когда она вернулась, Клем уже собирался в Африку. Их связь, если ее можно было так назвать, уже, казалось, обернулась своего рода интерлюдией, каких у него было немало: почти ничего не было, едва ли что последует. Видимо, именно тогда, не потрудившись сначала переписать ее номер, он положил бумажку в металлический ящик.
Он подошел к театру в семь с четвертью. Зара уже сидела на табурете у изогнутой стойки. Он смотрел на нее сквозь стеклянную панель дверей, ее силуэт (спина прямая, как у танцовщицы) — неподвижное пятно посреди отражений уличного потока. Она пила из высокого стакана что-то прозрачное. Вытряхнула из пачки сигарету; бармен поднес зажигалку, она ему улыбнулась. Ее волосы были туго стянуты в пучок; эту ее прическу Клем раньше не видел, она делала ее тоньше, и старше — элегантность зрелой женщины. Обернувшись, она бегло оглядела улицу и, не заметив его, повернулась обратно. Как долго она будет ждать, думал он? Еще десять минут? Двадцать? В баре было не больше пяти человек, завсегдатаи появятся позже. Из профессиональной любезности или, может, пытаясь завести знакомство, с ней еще раз заговорил бармен. Чья-то рука потянула Клема за рукав пиджака. Сзади стоял бородатый человек в лоснящейся от грязи одежде. Извинившись, он объяснил Клему, что собирает деньги на автобус в Фаррингтон, где у него живут друзья, которые ему помогут. Надеюсь, мол, вы войдете в мое положение? Клем отдал ему рассыпанную по карманам мелочь и, повернувшись, зашагал по Дин-стрит. Повернув на Уордур-стрит, он зашел в первый попавшийся паб. Внутри, в темно-коричневом, бутылочного цвета воздухе, посетители — в основном работники местных офисов — продолжали вести свою служебную жизнь в другом помещении. Заняв отдельный столик, Клем начал пить. Когда он вышел на улицу, две трети ее уже погрузились в тень, но верхушки домов на восточной стороне все еще были ярко освещены, каждая деталь — закопченные кирпичи, пустые окна, неровные полоски мха — прочерчена прекрасно и четко. На Виндмилл-стрит он зашел еще в один паб. Музыка здесь играла громче и посетители не были похожи на людей, коротающих дни за рабочим столом. Надпись в туалете предупреждала: в нашем заведении иногда орудуют воришки. После долгого внимательного просмотра музыкальных видеороликов на экране в баре он направился в телефонную будку на Шефтсбери-авеню. Он намеревался позвонить Заре на мобильный, но вместо этого набрал номер, напечатанный на одной из приклеенных в будке карточек. Ответившая женщина вызвала в памяти комическую актрису (он не мог припомнить ее имя), игравшую сладкоголосых простушек кокни. Обращаясь к нему «душка», она описала предлагаемую девушку и назвала адрес дома на Эджвер-роуд. Когда она спросила его имя, он решил, что нужно выдумать, но в голове было пусто, и в конце концов, после подозрительного, будто он пытается что-то сочинить, молчания, он сказал свое настоящее имя, повторив его дважды.