Опыт биографии

– Да он просто мерзавец!
– громко сказал один из сидящих с нашей стороны стола, и бывший генерал встрепенулся, как боевой конь.

Как выяснилось, больше ничего судья Миронов сказать не мог, и искренне недоумевал (так же, как, впрочем, писатели-руководители), когда посыпались вопросы (в письменном виде - так потребовал наш генерал, аккуратно складывавший записочки): "Что тут спрашивать, когда все ясно?" Но ведь Гинзбург получил пять лет лагеря со строгим режимом не за то, что морил клопов, вшей и тараканов (над чем, кстати, едва ли следовало потешаться судье, иначе бы, возможно, обовшивевшему!) А за что? Вот об этом все мы поочередно спрашивали, потому что из кокетливых рассказов Миронова вообще ничего нельзя было понять. Разумеется, он был осужден не за то, что от государственного учреждения морил клопов и тараканов, способствуя организации полноценного уюта судье Миронову, а за то, что передал составленный им антисоветский сборник "Дело Синявского и Даниэля" в НТС для публикации. И валюту он имел не за клопов и тараканов ("Правда, это не доказано", - сказал судья Миронов. Но тогда зачем говорить о валюте?).

Итак, речь шла о связях Гинзбурга с антисоветской организацией НТС, но поскольку мы так или иначе занимались процессом, во всяком случае им интересовались, то и просили человека, именно это знавшего, подробно рассказать о сути преступления. Но судья Миронов никак не мог хоть что-нибудь сказать по существу дела. Он снова принимался говорить о чем угодно, вспоминал несчастных тараканов - только не о том, за что его подсудимые получили сроки. Но мы хотели, тем не менее, узнать об этом, что тоже было вполне естественным. В конце концов весь пафос нашей жизни эти несколько месяцев был в защите и восстановлении норм советского правосудия от их нарушителей. Почти все члены партии, подписавшие письма к руководителям советского государства с просьбой о соблюдении советского закона в этом конкретном деле, были к тому времени из партии исключены, почти все работавшие от своих занятий освобожде-ны, начальство в издательствах тут же пересмотрело свои планы, сверив их со списком ходатаев по этому делу и т.п. Как же иначе, речь шла о том, что подписавшие письма поддерживают махровых антисоветчиков, получавших от своих хозяев по НТС задания и указания, деньги и необходимые инструменты, клевещут и распространяют, а некий иностранец Брокс-Соколов, приехавший для связи с осужденными и задержанный, полностью их изобличил тем, что привез им шапирограф, пачку копирки для тайнописи, фотографии и листовки...

"Мастера искажения истины, а заодно с ними те, кто не дал себе труда задуматься над случившимся, силятся представить Гинзбурга, Галанскова и Добровольского этакими кроткими созданиями, которые в худшем случае просто не ведали, что творят, - писал Ф. Овчаренко в "Комсомольской правде" в громогласной статье под названием "В лакеях".
– И тут же следуют пространные рассуждения о необходимости скидки на молодость, о неизбежных заблуждениях юности. Полноте, господа! Речь ведь идет не о детских шалостях. И не о баловстве пером только что выпорхнувших из-под родительской опеки юнцов. Люди, представшие перед судом, уже далеко не отроки..." и т.д. "Преступная деятельность Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой полностью изобличена. Их вина неопровержимо доказана показаниями большого числа свидетелей, многочисленными документами, вещественными уликами, авторитетными заключениями экспертов..."

Итак, речь не о клопах и тараканах, но об активной деятельности, связях с антисоветской организацией, о клевете и распространении, о валюте. Но когда мы спрашивали судью Миронова о фактах, которые могли бы доказать, что преступная деятельность подсудимых была реальностью, о фактах, на основании которых он вынес свой обвинительный приговор, то с изумлением увидели, что он просто не в состоянии хоть что-нибудь сказать, кроме того, что мы "узнали" в статье Овчаренко и подобных ей сочинениях других авторов: имелись "улики", "авторитетные заключения", "свидетельские показания"... Ну а конкретно? "Не могу же я рассказывать обо всем процессе..." Резонно, не следует рассказывать обо всем процессе, скажите хотя бы об одном факте, подтверждающем обвинение Гинзбурга в связях с НТС - о самом простом или о самом сложном. Назовите хотя бы один факт и проанализируйте его - ведь человек получил пять лет лагеря именно за это, и пришли мы сюда лишь затем, чтобы об этом услышать. Зачем повторять то, что мы прочитали в статье Овчаренко - это сомнительное красноречие едва ли могло стать материалом для суда? Брокс-Соколов? Но разве мог несчастный Соколов иметь хоть какое-то отношение к делу, если он приехал в Москву через год после ареста Гинзбурга и остальных?
– мы прочитали об этом в наших газетах... Если мы встретились и так долго разговариваем - за что дали человеку пять лет строгого лагеря?..

Он не назвал и не проанализировал нам ни одного факта, просто потому, что их - этих самых фактов в деле не было. А покойник Кассиль, сидевший по другую сторону стола, прямо против меня, как один из секретарей СП, и мне, по простоте душевной, казалось, поглядывал на нас с сочувствием, мне померещилось, что ему стыдно за судью и происходящее, сказал вечером того же дня приятелю, прогуливаясь по переделкинским аллеям: "Представляешь, приехал уважаемый человек, человек занятой, оторвался ради нас от своих дел, скажем без преувеличе-ния - государственных, рассказывал обо всем подробно и обстоятельно, а эти мерзавцы - мы их еще в своих стенах терпим,* просто забили его своими вопросами, он даже устал, вспотел, не знал, что говорить...
– никак не ожидал встретить у нас такое..."

* Впрочем, прошло больше десяти лет, пока мои отношения с СП официально сформулировали":

"В СЕКРЕТАРИАТ МО СП

За мое почти двадцатилетнее членство в Союзе Писателей Секретариат вспоминал обо мне дважды: первый раз в 1968 году, когда мне вынесли выговор за подписание письма в защиту заключенных Гинзбурга и Галанскова, а второй раз полтора года назад, когда члены Секретариата прочли мою статью о Солженицыне.

О чем пойдет речь сегодня? Мудрено не догадаться. Да, я подписал письмо в защиту Андрея Дмитриевича Сахарова. Я подписал письма в защиту арестованных Татьяны Великановой, отца Димитрия Дудко и отца Глеба Якунина. Но может быть речь пойдет об исповедании моей православной веры, которому посвящен мой роман, вышедший недавно на Западе ("Отверзи ми двери", Париж, ИМКА-Пресс)? В нем я достаточно определенно высказал свое отношение к тому, что меня - русского писателя, не может не волновать, к чему я не могу оставаться безучастным.

Вы называете себя гуманистами, но я мог бы спросить вас: почему вы молчите, когда по стране идет охота на Русский Общественный Фонд помощи заключенным и их семьям, а его жертвенность, милосердие возвращают нас к первоосновам нашей нравственности. Русская литература всегда жила состраданием к гонимым, арестованным, почему же вы молчите теперь, когда в тюрьмы бросают людей, вернувших честь и достоинство нации, когда шельмуют и арестовывают священников, крестивших тысячи людей, а десятки тысяч возвративших в церковь? Я не стану спрашивать вас: почему вы, твердящие о своей причастности к русской культуре, о своей связи с традициями русской литературы и ее свободомыслием исключили Пастернака, Солженицына, Войновича, Владимова, Корнилова, Копелева, Лидию Чуковскую... Совсем недавно - Раису Орлову. Исключаете каждого - за собственное мнение, свободную мысль и мужество, а сегодня участвуете в травле Андрея Сахарова одного из самых прекрасных людей нашего времени. Я мог бы спросить вас и еще о многом, но не стану, у нас не получится разговора. Нам не о чем говорить. Поразителен профессиональный, творческий союз, бегущий впереди карательных органов, подсказывающий им очередную жертву - или вы не знаете, что исключение дает санкцию на расправу?

Оставаясь в Союзе Писателей, я нес ответственность за все ваши действия и я с себя эту ответственность не снимаю. Но выступая в защиту гонимых и арестованных, исповедуя Христа в своих статьях и книгах, и, оставаясь при этом членом СП, я думал и о вас - может мой пример был все-таки не бесполезен для кого-то из членов Союза Писателей? Если вы меня исключите, то снимете с меня тяжкую ответственность за ваши преступления перед русской литературой, перед Россией. Мне станет легче, но каково будет вам? У каждого из нас есть дети, есть совесть. Даже когда мы о ней забываем, она все равно существует, живет и когда-то даст о себе знать. Дай Бог, чтобы это случилось с вами до вашей смерти.

Феликс Светов. 20 марта, 1980".

Члены Секретариата за исключение проголосовали единогласно, при одном воздержавшемся (их больше сорока: "Тридцать три богатыря - сорок два секретаря..." - сказал Твардовский).

(Примеч. 1981 г.)

Он и не мог ничего ответить - судья Миронов. В деле не было ни одного факта, подтверж-дающего преступную деятельность подсудимого Гинзбурга, за которую он, тем не менее, получил свой срок. В этом значение и важность процесса для нашего времени: с одной стороны, он неопровержимо свидетельствовал о невозможности рассчитывать хотя бы на какое-то соблюдение закона и права в наших условиях, а с другой - показал предел легальных возможностей протеста.

Но все это никак не укладывалось в головах людей, продолжавших сохранять поразитель-ную наивность в отношении элементарного понимания того, что такое наше судопроизводство. Это тоже характерно, свидетельствует о полном отсутствии правосознания: ожидание и готовность в любую минуту быть задержанным, обысканным, арестованным неизвестно за что и почему - при полнейшем доверии к следствию, суду, самой формальности судопроизводства, уже давно не имеющей никакого отношения к его сути.

Но ведь был суд, судебное заседание, прокурор, свидетели, наконец, защитники... "Что вы можете сказать о защите на этом процессе?" - спросили мы судью Миронова.
– "Что ж, - кокетничал он, - по нашим советским законам каждый подсудимый имеет право на защиту. Защитники осуществили это право, выполняли свои профессиональные функции. Правда, не всегда были на высоте..." - "Одного из защитников - Золотухина, после процесса исключили из партии и вывели из коллегии адвокатов? Как вы это объясните?" - "Об этом я ничего не знаю,- сказал судья.- Я с ним в разных парторганизациях".

А между тем, случай был беспрецедентный. Я говорю не о вопиющем факте исключения адвоката из коллегии за его несогласие с прокурором и председательствующим на процессе, с обвинительным приговором - за иную точку зрения в конкретном деле. В нашем громком политическом процессе еще не бывало, чтобы устами адвоката было заявлено, что его подзащитный полностью невиновен и ввиду этого должен быть оправдан. Я представляю себе эмоции набитого стукачами зала, когда Борис Андреевич Золотухин доказывал несостоятель-ность одного за другим всех пунктов обвинения, всего, что по словам автора цитированной выше статьи было установлено "неопровержимыми" свидетельскими показаниями, материалами дела и авторитетными заявлениями экспертов.