«Опыты» мудреца

Сильное воображение порождает событие.

Открывать свое сердце состраданию свойственно людям снисходительным, благодушным и мягким.

Оставаться равнодушным к слезам и мольбам и уступать единственно из благоговения перед святынею доблести есть проявление души сильной и непреклонной.

Скорбь – чувство, всегда приносящее вред, всегда безрассудное, а также всегда малодушное и низменное.

Душа мудреца не способна устоять перед обрушившимися на нее впечатлениями и образами, и этот мудрец отдает законную дань природе, когда бледнеет и съеживается, заслышав, к примеру, раскаты грома или грохот обвала. То же самое происходит, когда его охватывают страсти… Мудрец не свободен от душевных потрясений, но он умеряет их.

Наши намерения являются судьями наших поступков.

Раскаяние требует жертв.

Мы не можем отвечать за то, что сверх наших сил и возможностей.

Превосходная память весьма часто уживается с сомнительными умственными способностями.

Я посоветовал бы человеку, говорящему медлительно, стать проповедником, а человеку, говорящему живо, – адвокатом.

Нашему остроумию, как мне кажется, более свойственны быстрота и внезапность, тогда как уму – основательность и медлительность.

Умение держать себя с людьми – вещь очень полезная. Подобно любезности и красоте, оно облегчает нам доступ в общество и способствует установлению дружеских связей.

Людей… мучают не самые вещи, а представления, которые они себе создали о них.

Всякое убеждение может быть достаточно сильным, чтобы заставить людей отстаивать его ценою жизни.

В чем бы они (добродетели) проявляли себя, если б не существовало страдания, с которым они вступают в борьбу?

Страдание захватывает нас настолько, насколько мы поддаемся ему.

Наше представление о вещах – дерзновенная и безмерная сила.

Как учение – мука для лентяя, а воздержание от вина – пытка для пьяницы, так умеренность является наказанием для привыкшего к роскоши, а телесные упражнения – тяготою для человека изнеженного и праздного и тому подобное.

Храбрости, как и другим добродетелям, положен известный предел, преступив который, начинаешь склоняться к пороку.

Что бы ни говорили, но даже в самой добродетели конечная цель – наслаждение.

Поистине недостоин общения с добродетелью тот, кто кладет на чаши весов жертвы, которые она от нас требует, и приносимые ею плоды, сравнивая их вес; такой человек не представляет себе ни благодеяний добродетели, ни всей ее прелести.

Нравственные законы, о которых принято говорить, что они порождены самой природой, порождаются в действительности тем же обычаем; всякий, почитая в душе общераспространенные и всеми одобряемые воззрения и нравы, не может отказаться от них так, чтобы его не корила совесть, или, следуя им, не воздавать себе похвалы.

Привычка притупляет остроту наших чувств.

Блаженство и счастье, которыми светится добродетель, заливают сиянием всё имеющее к ней отношение, начиная с преддверия и кончая последним ее пределом.

Вера в чудеса, видения, колдовство и иные необыкновенные вещи имеет своим источником главным образом воображение, воздействующее с особой силой на души людей простых и невежественных, поскольку они податливее других.

Нет наставницы более немилосердной и коварной, чем наша привычка. Мало-помалу, украдкой забирает она власть, но, начиная скромно и добродушно, она с течением времени укрепляется и укореняется в нас, пока наконец не сбрасывает покрова со своего деспотического лица.

Я полагаю, что нет такой зародившейся в человеческом воображении выдумки, сколь бы сумасбродною она ни была, которая не встретилась бы где-нибудь как общепринятый обычай и, следовательно, не получила бы одобрения и обоснования со стороны нашего разума.

В самом деле, поскольку мы впитываем предписания привычки с молоком матери и так как мир предстает перед нами с первого же нашего взгляда таким, каким он ими изображается, нам кажется, будто мы самим рождением предназначены идти тем же путем.

Все отклонения от обычая считаются отклонением от разума.

Целомудрие – прекрасная добродетель, и как велика его польза – известно всякому; однако прививать целомудрие и принуждать блюсти его, опираясь на природу, столь же трудно, сколь легко добиться его соблюдения, опираясь на обычаи, законы и предписания.

Кто пожелает отделаться от всесильных предрассудков обычая, тот обнаружит немало вещей, которые как будто и не вызывают сомнений, но вместе с тем и не имеют иной опоры, как только морщины и седина давно укоренившихся представлений. Сорвав же с подобных вещей эту личину и сопоставив их с истиной и разумом, такой человек почувствует, что, хотя его прежние суждения полетели кувырком, все же почва у него под ногами стала тверже.

Всякое благородное дело сопряжено с риском.

Пребывая в неуверенности и тревоге, порождаемых в нас нашею неспособностью видеть и избирать наиболее правильное решение, поскольку всякое дело сопряжено с трудностями из-за всевозможных случайностей и обстоятельств, на мой взгляд, самое надежное – поступать возможно более честно и справедливо; и когда нас одолевают сомнения, какой путь самый короткий, – предпочитать всегда самый прямой.