Оракул

— Возьмем клад и махнем за кордон, — вдохновенно поддержал детектива поэт. — Бланманже будем кушать, батистовые портянки носить.

— Заманчивое предложение, — задумчиво протянул фон Дорн, достал кисет с махоркой, скрутил здоровенную «козью ножку» и принялся с упоением отравлять своих собеседников вонючим дымом.

Вежливый Аполлоша предложил бывшему преображенцу сигару, которая совершенно случайно завалялась в кармане. Фон Дорн заинтересовался предложением и даже в знак особого расположения развязал поэту руки. Пристрастие Кравчинского к сигарам, разумеется, не было тайной для Ярослава, но он полагал, что сигары остались в джинсовой куртке, брошенной здесь, в этом дворце, во время вчерашнего переодевания. Как вскоре выяснилось, детектив был абсолютно прав в своих предположениях, а ошибся он в другом: брошенная одежда вовсе не испарилась вместе с ложем и прочей роскошью, а продолжала, как ни в чем не бывало, висеть в шкафу, где по всем приметам должны были храниться деловые бумаги. Аполлон достал из шкафа сначала свои туфли, потом джинсы, а уж затем ту самую куртку, в кармане которой лежали сигары. Фон Дорн наблюдал за ним с интересом, похоже, для него было неприятным сюрпризом то обстоятельство, что какой-то тип держит в кабинете наделенного властью лица свои пожитки. Впрочем, в шкафу хранились не только вещи Кравчинского, но и барахло Кузнецова. Ярослав этому обстоятельству обрадовался, поскольку ему уже до чертиков надоело ходить в сапогах со шпорами, и он горел желанием переобуться в родные кроссовки.

— Вы не возражаете, Терентий Филиппович, если мы переоденемся? — вежливо полюбопытствовал Аполлон, развязывая между делом руки Ярославу.

Фон Дорн раскурил сигару и блаженно затянулся. Его молчание было расценено приятелями как знак согласия. Переодеваясь, Ярослав успел заметить, что в шкафу остались висеть джинсы и рубашка Коляна Ходулина. Похоже, граф Глинский так и не вошел в разум и продолжал мотаться по окрестным лесам со своей императрицей, пугая местных жителей. Впрочем, их и без Коляна было кому пугать. Любопытно все-таки узнать, откуда в этих во всех отношениях невинных местах появилась чертовщина?

— Вы что же, останавливались на ночь в этом дворце? — задал давно ожидаемый вопрос фон Дорн.

— Накладочка вышла, — извинился за свое неразумие Ярослав. — Мы никак не предполагали, что в доме нашего приятеля Глинского ныне располагается государственное учреждение.

— Вообще-то здесь находится сельский Совет. Мы заняли помещение временно. А кто он такой, этот Глинский?

— Родной племянник бывшего здешнего барина, — быстро отозвался Кузнецов. — Вы, конечно, слышали о старом графе?

— Так его, если не ошибаюсь, шлепнули еще в семнадцатом, — пожал плечами фон Дорн. — А что, старик был очень богат?

Кузнецов понятия не имел о материальном достатке убитого старого графа, но охотно подтвердил предположение старшего оперуполномоченного. А по словам развившего тему Кравчинского, старый граф Глинский буквально купался в золоте и бриллиантах.

— Значит, за этими бриллиантами вы и приехали сюда?

— Вы на редкость проницательный человек, уважаемый Терентий Филиппович, — польстил товарищу Доренко хитроумный Аполлоша. — Собственно, клад, зарытый богатым дядей, ищет его племянник Николай Глинский, а мы только помогаем озабоченному материальными проблемами человеку, причем, естественно, небескорыстно.

Нельзя сказать, что эта сочиненная на скорую руку история с кладом звучала весьма убедительно, но ведь и Терентий Филиппович Доренко не был ни старшим оперуполномоченным, ни фон Дорном. А вот кем он был на самом деле — это еще предстояло выяснить. В любом случае этот человек, а то, что перед ними человек, ни у Кузнецова, ни у Кравчинского не было никаких сомнений, был связан с теми силами, что проводили здесь какой-то эксперимент. Вот только сути этого эксперимента Кузнецов никак не мог разгадать. Абсолютно дикая мешанина времен и народов. Лейб-гвардейцы и чекисты, императрицы и разбойники, если к ним прибавить еще и виденного Коляном Ходулиным монголо-татарина, который, впрочем, мог оказаться и печенегом, то картина получалась за гранью маразма. Не хватало еще, чтобы сейчас сюда вошел товарищ Сталин с неизменной трубкой в руке и проэкзаменовал товарищей Кузнецова и Кравчинского на знание основ марксизма-ленинизма.

— А где сейчас находится Николай Глинский?

— Понятия не имею, — пожал плечами Кузнецов. — Мы высадили его на опушке леса, где у него была назначена встреча с Ефросиньей, бывшей экономкой старого графа, и в этот самый момент на нас напали ваши товарищи.

— А этот Глинский вас не надует?

— Нет, — покачал головой Аполлоша. — Слишком большой риск для него. Без нас ему не перейти румынскую границу с такой умопомрачительной суммой.

— Хорошо. — Фон Дорн решительным жестом затушил сигару. — Какой будет моя доля в этом деле?

— Пять процентов, — вежливо предложил Кравчинский. — В любом случае решать будет Глинский, все-таки именно он является законным наследником.

— Законным наследником старого графа Глинского является Советское государство, — вернул Аполлошу к суровой действительности товарищ старший оперуполномоченный.

— Виноват, — быстро поправился Кравчинский. — Десять процентов. Но учтите, Терентий Филиппович, эту сумму еще придется отработать.

— Пятнадцать процентов, — твердо сказал фон Дорн. — Без моей помощи, господа, вам отсюда не выбраться ни с кладом, ни без оного. Вас ведь заподозрили в шпионаже. Статья расстрельная.

— Уже учли, — охотно подтвердил Кравчинский. — Пятнадцать так пятнадцать, думаю, Глинский возражать не станет. В нашем теперешнем положении помощь старшего оперуполномоченного Объединенного государственного политического управления будет воистину бесценной.

После этого высокие договаривающиеся стороны ударили по рукам. Расписки фон Дорн с бывшего сослуживца не потребовал, что, безусловно, характеризовало его с самой положительной стороны. Более того, товарищ Доренко пообещал товарищу Кузнецову в случае успешного завершения дела и честного дележа добычи простить ему карточный долг в размере тысячи рублей, проигранных когда-то в Мазурских болотах.

Вызванный на ковер к начальнику конопатый Куликов был строго проинструктирован по поводу дальнейшей участи арестованных. Подозрительных лиц велено было отвести в подвал дворца и запереть накрепко. Курносый был явно польщен доверием начальника. Кроме того, его распирало от гордости, что прихваченные им на дороге два типа действительно оказались опасными преступниками, требующими заботы и внимания. Арестованных Куликов повел все по той же, знакомой по вчерашним приключениям, винтовой лестнице. Для Кузнецова и Кравчинского этот дворцовый подвал успел стать почти что родным. Единственное, что огорчало Аполлона, так это отсутствие вина, которым он баловался вчерашней ночью. То ли вино выпили революционно настроенные крестьяне еще в семнадцатом году, то ли по какой-то другой причине, но добротно сработанные полки зияли пустотой, и Кравчинский ничего кроме застарелой пыли на них не обнаружил.

— Ну и что ты думаешь по поводу этого бреда? — спросил Аполлон, после того как тяжелая дубовая дверь закрылась за конопатым.

— Прежде всего, мне непонятно, как наша одежда оказалась в старом шкафу, если мы переодевались в другой комнате.

— Я ее туда еще вчера перепрятал. Вы с Коляном вечно свои шмотки разбрасываете где попало.

— Но ведь вся мебель в спальне поменялась?

— Шкаф тот же самый, — возразил Аполлон. — Я его сразу опознал.

— Любопытно. Выходит, не все в этом мире подвластно экспериментаторам.

— Хотел бы я знать, кому понадобилось разыгрывать весь этот балаган! — сердито выкрикнул Кравчинский.—То, понимаешь, средина восемнадцатого века, то первая треть двадцатого. От такой быстрой смены эпох запросто свихнуться можно. Ты мне объясни, почему они тебя называют Друбичем? Я ведь остаюсь Кравчинским. И почему Колян из Ходулина превратился в Глинского? Сдается мне, Ярослав, что именно здесь зарыта собака. Вы с Коляном далеко не случайные гости на этом празднике жизни.

— Вообще-то, Друбич — фамилия моей бабушки.