Оранжерейный цветок

Отец превратился в призрака или демона, с которым я встречался по понедельникам. Ничего больше.

Он облизнул губы и отхлебнул виски, не встречаясь со мной взглядом. Он чуть не рассмеялся. Он нашел мои слова чертовски забавными.

— Послушай, Джонатан, — сказал он.

— Я — Райк, — выпалил я. — Сколько, блять, раз тебе это говорить?

Мне не нужны были ни его имя, ни гены. Я планировал всегда использовать свое второе имя.

Он снова закатил глаза и вздохнул.

— Лорен не такой, как ты. Он не силен в спорте. Не думаю, что он когда-либо в своей жизни успешно сдавал тесты. Он растрачивает свой потенциал впустую, тусуясь на вечеринках. Если бы вы встретились с ним, ты мог бы помочь…

— Нет, — резко ответил я. Положив руки на стол, я наклонился ближе. — Я не хочу иметь ничего общего с твоим сыном. Так что прекрати, блять, спрашивать.

Он достал свой бумажник и передал мне фотографию — он уже показывал мне ее пару раз. Лорен сидел на лестнице особняка нашего отца, дома, где он вырос. Я всегда искал сходство в наших чертах лица и чувствовал отвращение.

У нас был одинаковый цвет глаз, только у него они были более янтарными, а у меня — карими. Мое лицо было более резким, однако наше телосложение было похоже. Мы оба были худощавыми, а не коренастыми. На фото он был одет в белую рубашку и темно-синий галстук — форма Академии Далтон. Он сидел, отвернувшись от камеры. Линия его нижней челюсти такая острая, подобной я прежде не видел. Он выглядел как гребаный придурок, будто считал, что лучше открыть пиво со своими друзьями, чем сидеть ради фото.

— Он твой брат…

Я вернул ему фотографию.

— Он для меня никто.

Джонатан осушил второй стакан скотча, убирая фотографию в карман. Он что-то проворчал себе под нос о моей сучке матери. Она никогда не хотела, чтобы я знакомился с Лореном, точно так же, как она отказывалась иметь хоть какой-то с ним контакт. Насколько я знал, Лорен, как и весь гребаный мир, думал, что Сара была его матерью. Или, может быть, кто-то наконец сказал ему правду. Что это он гребаный ублюдок, незаконнорожденный сын.

Я не знаю.

И, честно говоря, мне было плевать.

В любом случае какое это имеет значение?

1. Райк Мэдоуз

Девять Лет Спустя

Я бегу. Но не от чего-либо. У меня есть чертов пункт назначения: конец длинной пригородной улицы, вдоль которой выстроились четыре дома в колониальном стиле и расстелились акры росистой травы. Место настолько уединенное, насколько это возможно. Шесть утра. Солнце едва взошло, так что мои стучащие по асфальту ноги пока не очень видно.

Я обожаю раннее утро, черт возьми.

Люблю встречать рассвет больше, чем закат.

Я продолжаю бежать. Мое дыхание выравнивается в профессиональном ритме. Благодаря тренировкам по легкой атлетике и скалолазанию — виду спорта, к которому я чертовски пристрастился — мне не нужно думать о вдохах и выдохах. Все получается само собой. Я просто фокусирую свое внимание на конце улицы и бегу. Черт побери, я даже не замедляюсь. Не останавливаюсь. Я вижу цель, и я, блять, к ней бегу.

Я слышу стук кроссовок моего брата, он бежит позади меня так же быстро, как и я. Он старается не отставать. Мой брат не бежит навстречу какому-либо дерьму. Мой брат всегда убегает. Я слушаю, как тяжело он бежит. И мне чертовски хочется схватить его за запястье и толкнуть его, чтобы он бежал впереди меня. Я хочу, чтобы он чувствовал себя легко и беззаботно. Чтобы он почувствовал эйфорию от бега.

Но на его плечах так много всего, чтобы думать о чем-то хорошем. Я не замедляюсь и не даю ему меня догнать. Хочу, чтобы он заставил сам себя бежать как можно быстрее. Я знаю, что ему это по плечу.

Ему, черт возьми, нужно только попытаться.

Минуту спустя мы добегаем до нашего места назначения — конец улицы — и останавливаемся возле дуба. Ло тяжело дышит, не столько от усталости, сколько от злости. Его ноздри раздуваются, а скулы кажутся еще острее. Я помню, как встретил его в самый первый раз.

Это было примерно три года назад.

И он смотрел на меня таким же разъяренным взглядом, а выражение лица говорило: как же я ненавижу этот гребаный мир. Ему тогда было двадцать один. Наши взаимоотношения находятся где-то посередине между натянутыми и стабильными, но они никогда не были идеальными.

— Ты можешь хоть раз быть полегче со мной? — спрашивает Ло, убирая со лба длинные пряди светло-каштановых волос. По краям его волосы коротко пострижены.

— Если бы я сбавил скорость, мы бы просто шли пешком.

Ло закатывает глаза и хмурится. Последние несколько месяцев он находится не в лучшем состоянии, и эта пробежка должна была помочь избавиться от напряжения. Но это не помогло. По тому как его мышцы груди напрягаются, и, черт побери, я вижу как ему тяжело дышать.

Он садится на корточки и трет глаза.

— Что тебе нужно? — серьезно спрашиваю я.

— Гребаный стакан виски. Один кубик льда. Как думаешь, можешь налить мне, старший братец?

Я сердито на него смотрю. Терпеть не могу, когда он называет меня братец. Он произносит это с каким-то презрением. Я по пальцам руки могу пересчитать, сколько раз он называл меня «братом» с любовью и восхищением. Обычно он ведет себя так, будто я еще не заслуживаю данный титул.

Возможно, так и есть.

Я знал о Лорене Хэйле практически всю свою жизнь, и я ни разу не сказал ему даже обычное «привет». Я часто вспоминаю себя в пятнадцать, шестнадцать и семнадцать лет, когда мой отец спрашивал один и тот же вопрос каждую гребанную неделю: «Хочешь познакомиться со своим братом?»

И каждый раз я отказывался.

Когда я учился в институте, я смирился с тем фактом, что я никогда его не узнаю. Я думал, что нашел покой. Я перестал ненавидеть Лорена Хэйла просто за его существование. Я перестал слушать гадости моей матери о ребенке, который даже не просил его рожать. Я постепенно перестал разговаривать со своим отцом, утратив с ним контакт, потому что он мне был не нужен.