Оранжерейный цветок

Я прямо за ним, моя рука на его спине, пока он бежит по дому. Коннор следует вплотную за нами, а я думаю... пожалуйста, Господи, пусть всё будет хорошо. Пожалуйста, пусть все мы просто слишком остро реагируем. Это был бы не первый раз, когда кто-то врывается к Лили, пока она долго писает, читая журналы. Она давно потеряла доверие Ло. Думаю, когда он понял, что её выздоровление не такое гладкое, как могло быть.

Трубы душа стонут в стенах.

Блять.

Ло набирает скорость, и когда он достигает двери, он бьет кулаком по дереву, дергая за ручку.

— Лили! — кричит он, его голос полон неприкрытого страха. Вчера он сказал мне, что пытался поцеловать её, но она отвернулась. Для Лили отказ от поцелуя — это не пустяк. Она объяснила это тем, что ей было нехорошо, и он позволил ей снова заснуть.

Последнее время она много это делает — спит.

Ло продолжает дергать за ручку.

— ЛИЛИ!

— Двигайся, — говорю я ему.

Он делает это, и я врезаюсь плечом в дерево. Приходится сделать два сильных толчка, прежде чем дверь распахивается. Я бегу впереди Ло и откидываю занавеску в сторону.

Лили полностью одета, она сидит в ванне, и на неё брызгает вода из душа. Она дрожит, её руки обхватывают ноги, а колени прижаты к груди. Черная рубашка с длинными рукавами намокла и прилипла к её худому телу.

Когда я закрываю кран, капли попадают мне на руку, вода ледяная. Меня чуть не отбрасывает назад.

Блять, что за одержимость у Лили устраивать срывы в ванне?

Ло заскакивает в ванну, намочив штаны, и крепко берет бледное лицо Лили в свои луки.

— Лил, поговори со мной.

Его голос надрывается, в нем звучит невероятная боль. Прежде чем душ отключается, она обливает его, его светло-каштановые волосы мокрые, и бисеринки воды скатываются по его острым, как бритва, щекам.

Она выглядит хрупкой в его руках, но мой брат кажется таким же сломленным, таким же мрачным и страдающим. Мое сердце колотится, пока я наблюдаю, как её боль передается между ними. Без шума воды её рыдания эхом отдаются в ванной с высоким потолком. Тяжелые рыдания, переходящие в плач.

— Лил, тише, — говорит Ло. — Ты в порядке.

Я залезаю в ванну, встаю за ней и ощущаю ногами ледяную воду, пропитывающую мои джинсы. Затем я сажусь на корточки и использую руки в поисках чего угодно: бритвы, секс-игрушек, всего вышеперечисленного. Я нахожу закрытый слив и поднимаю его так, что вода начинает уходить.

— Прости... меня...

Её зубы стучат, и она зарывается лицом в его плечо.

— Простить за что, Лил? — шепчет он, поглаживая её по спине, чтобы согреть её тело.

Роуз вышагивает у раковины, её телефон наготове, в одной минуте от быстрого набора номера либо скорой помощи, либо психиатра.

Я вылезаю из ванны, и Коннор кивает мне.

— Что-нибудь есть? — спрашивает он.

Я качаю головой и встаю рядом с ним на фиолетовый коврик для ванной Лили.

— Я хотела тебе рассказать... — Лили говорит тихо, её слезы всё ещё капают, но они беззвучные, сопровождаемые глубокой, мать её, печалью. — Вчера я собиралась... я испугалась...

Всё её тело дрожит от того, что вся её одежда пропитана ледяной водой, скорее всего, это было сделано для борьбы с её тягой. Я видел, как она делала это раньше, но не так. Обычно она шутит над этим, делает ледяную ванну, прыгает в неё на две секунды, а потом вскрикивает и убегает. «Сексуальные желания исчезли!» говорила она с улыбкой.

Это, блять, совсем другое. Это намного интенсивнее.

Коннор подает Ло полотенце, и он оборачивает мягкий фиолетовый хлопок вокруг её дрожащего тела.

— Лили... ты можешь рассказать мне всё, — говорит Ло.

— Только не это, — она качает головой, слёзы текут по её щекам. — Только не это.

Она, блять, изменила ему? Я кладу руки на свою голову от этого предчувствия. Она, блять, изменила ему.

Но тут Ло берет её руку в свою, медленно переплетая их пальцы, как будто каждый из них важнее другого. Его взгляд сосредоточен на их руках, словно он не может смотреть куда-то ещё. И мне интересно, думает ли он то же самое, что и я.

— Ты должна сказать мне, Лил, — бормочет он. — Я не могу гадать, — его голос превращается в надрывистый шепот. — Пожалуйста, не заставляй меня гадать.

Она многократно кивает, словно подготавливая себя к тому, чтобы сказать что-то. Никто не говорит, слишком напуганные тем, что она может рассыпаться в прах от чьего-то вмешательства. Она открывает рот, и тут, видимо, что-то щелкает, потому что выражение её лица меняется от осознания до полного опустошения.

— Ты думаешь... ты думаешь, что я изменила тебе?

Ло выглядит убитой горем.

— Я не знаю, Лил, — шепчет он. — Ты вела себя отстраненно, и ты не поехала со мной в Париж, так что у тебя было столько времени в одиночестве... Я просто, я не... я не знаю.

— Я не изменяла, — говорит она с такой чертовой убежденностью. — Ты должен мне верить.

Она ищет его глаза.

Я выдыхаю. Мой брат выдыхает, блять, сильнее, чем я.

— Я верю, Лил, — он прикасается к её щеке. — Но ты должна, блять, сказать мне, что происходит.

— Я была расстроена... перегружена. И я хотела сделать некоторые вещи, и я просто подумала... это поможет.

Её глаза переместились на душевую лейку и обратно на колени, снова закрываясь.

— Просто скажи уже, — призывает Ло. — Что бы это ни было. Просто выплесни это прямо сейчас, любовь моя.

Настала её очередь смотреть на их руки.

— Я не знала, как тебе сказать... Я думала, что пока ты будешь в Париже, я найду хороший способ сказать тебе это, но я не... я не думаю, что хороший способ существует. И я просто продолжала откладывать это, думая Вот завтра наступит тот самый день, — она быстро вытирает глаза и, глубоко вздохнув, говорит: — Я на восьмой неделе беременности.

Она едва смотрит на него.

Мои руки падают с головы. Что? Я перебираю в уме знаки, но не могу придумать ничего, кроме того, что Лили была тревожна, как обычно. Может, её грудь стала больше? Она настолько непритязательна и кажется застенчивой и интровертной, если только вы действительно, по-настоящему не поговорите с ней, что трудно заметить такие вещи.

Теперь я понимаю, как она так долго скрывала свою сексуальную зависимость.

Ло ошеломленно молчит. Мы все... кроме. Я смотрю на Роуз и Коннора, и у них довольное выражение лица. Они знали. Да пошли они.