Оранжевое небо
Шрифт:
– Это как же - избран?
– Избран быть среди самых обездоленных - и утешить их, среди самых нечестивых - и устыдить их.
– Интересно ты говоришь. Кто же тебя избрал?
– Имя Его не хочу произносить всуе, ибо в ответ услышу одну хулу и поношение, и тем умножатся твои грехи, а их у тебя и без того несть числа.
– О моей душе, значти, печешься, избранник божий? Ну, ну! Мы, выходит, по божьей воле в тюрьму тебя посадили? Ха-ха! А мы и не знали.
– Смеешься, а не придется ли заплакать? Истина от вас сокрыта, не знаете, когда
– Нам возмездие? За что? За то, что разоблачаем вас, изменников родины?
– Язык твой говорит, а душа не верит. Можно обмануть врага, можно обмануть ближнего, и себя тоже можно обмануть, но душу свою не обманешь. Она не тебе принадлежит. И твои беззакония на нее ложатся камнем.
– Где же она, душа-то моя? Что-то я ее не ощущаю.
– Человек внутри себя не видит. Опухоль растет, пожирает его, а он думает, что здоров.
– Пугать меня вздумал, святой угодник? Зря стараешься. Я не из пугливых.
– Не пугливый, а живешь в страхе.
– С чего ты взял?
– Глаза у тебя беспокойные, ни на чем остановиться не могут. Ждешь беды, а не знаешь, откуда нагрянет.
– Ничего я не жду. Кто мне что может сделать?
– Ты ненавидишь, и тебя ненавидят. Разве нет у тебя врагов?
– У кого их нет? Только все они у меня в кулаке зажаты, понял?
– Понял. Вижу, что и руки твои покоя не находят. В крови они.
– Фантазер ты хреновый! Это я уже слыхал. Думал, ты что новое скажешь.
– Скажу, если дашь мне в твою душу заглянуть.
– Это как же?
– А вот встань передо мной и гляди мне прямо в глаза.
– Ну, гляжу. И что ты в них видишь, старый плут?
– Помолчи. Не мельтеши глазами, гляди прямо. Или боишься?
– Это тебя-то?
– Тогда стой, не дергайся. И в глаза мне прямо гляди. Прямо! Руки опусти, разожми кулаки. Что ты весь, как сведенный?
– Не замечал.
– На других смотришь, а себя не видишь. Не говори мне ничего. Отвечай только, когда спрошу. Глаза у тебя, как стеклянные. Где же душа-то в них? Душу куда запрятал?
– А у меня ее нету.
– Что же тогда ночами просыпаешься, будто душно тебе?
– А ты откуда знаешь? Туману напускаешь?
– Ты в тумане, как в сетях, заплутался. Закрой глаза да загляни в себя. Да, да, закрой.
– Это еще зачем? Я глаза закрою, а ты...
– Меня боишься или себя? Разве не я твой узник? Или ты мой? Коли страшно стало, прикажи и меня уведут.
– Нет, уж ты договаривай, раз начал. Что ты там во мне увидал?
– По приказу о душе не говорят.
– Ну ладно. Что надо делать-то?
– Закрой глаза, не двигай белками. Выпусти из головы пустые мысли. Доверься мне, обо всем забудь, слушай мое слово. Мое слово войдет в тебя и нащупает душу. О себе подумай. О себе! В себя загляни. Глубже! Что тебя закачало вдруг? Белый сделался, как бумага.
– Не знаю.
– Нет, знаешь. Что тебе в голову сейчас пришло?
– Да ничего. Ладно, ну тебя, кончай.
– Нет, стой! Теперь уж стой! Ибо вижу
я: не случай нас свел, а промысел.– Судьба, что ли?
– Судьбы нет, запомни, а есть промысел Божий, и пути Господни неисповедимы. Гляди прямо и отвечай мне: что вспомнилось тебе? Уж не давнее ли что?
– Может, и давнее.
– Уж не то ли, что отгоняешь от себя? Что молчишь? Скажи мне, где мать твоя?
– Мать? Умерла она.
– Когда?
– Давно. Лет семь прошло.
– Ты был с нею при последнем часе?
– Н-нет, не был.
– Не был?
– То есть...
– Говори!
– Так было: я вошел, глаза у нее были закрыты, мне сказали - все, отошла. А она вдруг вдохнула в себя, мы ждали, но она уже больше не шелохнулась. Так и застыла.
– Ждала тебя?
– Ждала? Не знаю. Наверное.
– А передать тебе ничего не велела?
– Ничего.
– А не забыл? Не отводи глаза!
– Да говорю, ничего.
– А что же все-таки было-то? Что было тогда? Что ты скрываешь?
– С чего ты взял?
– Вижу я. Забеспокоился ты. Что ты вспомнил сейчас? Отвечай мне!
– Это что же, ты мне допрос устраиваешь?
– Оставь слова свои пустые. Душа твоя приоткрылась, воздуха запросила.
– Не надо мне твоего воздуха!
– Надо! Исповедайся! Для тебя это нужно, не для меня. Говори! Не оставляй про себя, иначе покоя не будешь знать. Что было?
– Ничего особого не было...
– Нет, было! Сними камень с души! Задохнешься! Сколько можно?
– Хорошо, скажу! Все тебе скажу. Слушай! Хоронили мать на другой же день. Лето было, а в деревне не в городе, моргов нет. Отвезли на кладбище, яму уже, значит, приготовили...
– Ну?
– Ну прощаться стали. Брат подошел, сестры и я...
– Ну, говори до конца! И в глаза мне гляди - чтобы не солгать.
– Подошел я, наклонился... а из нее вдруг воздух вышел... вроде выдохнула она... уже мертвая.
– Мертвая? Что же было это? Что ты почувствовал?
– Я потом доктора одного спрашивал, он сказал, что бывает так.
– Доктора изучают тело, а душа от них сокрыта. Я же тебя про душу спрашиваю. Что душа твоя тогда тебе сказала? Вот что тебе надо вспомнить сейчас.
– В тот момент испугался я...
– И что? Что еще?
– Горло как-то перехватило... и на поминках ничего не мог проглотить. Словно ком стоял в груди.
– Вот! С тех пор ты и живешь, как сведенный весь. Мать души своей не пожалела, вдохнула ее в твое тело грешное, чтобы спасти сына своего заблудшего, а ты? Ты-то что же? Отошел от гроба, уехал и все забыл? Тебе предупреждение было, а ты вновь вернулся к делам нечестивым? Что глаза-то бегают? Что заметался ты? Доколе будешь истязать душу материнскую? Захлебнулась она кровью невинных, а тебе все мало?
– Уйди, дьявол! Заткнись! Я все это выдумал! Понял? Не твое дело учить меня. Еще неизвестно, сколько на твоей совести чужой крови. Строишь из себя святого, а сам немцам служил.