Оратор
Шрифт:
(183) Некоторый ритм в прозаической речи существует, и это установить нетрудно: его распознает ощущение. Как несправедливо отрицать ощущаемое только потому, что мы не можем объяснить его причины! Ведь и самый стих был открыт не рассудком, а природой и чувством, а размеряющий рассудок объяснил, как это произошло. Так наблюдательность и внимание к природе породили искусство. Но в стихах это более явно, хотя и стихи, если от их поэтической мерности отнять напев, покажутся беспорядочной прозой: особенно у лучших из тех поэтов, которых греки называют лириками [186] и стихи которых, лишась напева, представляют собой почти что голую прозу.
186
Лирики: Пиндар, Симонид, Стесихор, авторы дифирамбов и пр.
(184) Нечто подобное есть и у наших поэтов, как, например, в "Фиесте" [187] : "Quern te esse dicam? quid tarda in senectute" [188] – и т.д.: не подыгрывай
187
"Фиест" – трагедия Энния (отр. 298 по Риббеку): цитируемый стих написан бакхием, размером, который не имел образца у греков и не улавливался бы, если бы флейтист не намечал такт.
188
Кем назвать тебя? В поздней старости…
189
Сенарии (ямбические стихи) комиков широко позволяли замену ямбических стоп иными, и поэтому их ямбический ритм подчас совершенно терялся.
(185) Есть два средства придать речи красоту: приятность слов и приятность ритмов. Слова как будто представляют собой какой-то материал, а ритм – его отделку. Но как и во всем остальном, здесь более древние изобретения [190] были вызваны необходимостью, более поздние – стремлением к удовольствию.
(186) Так и Геродот со своими современниками и предшественниками не пользовался ритмом – разве что случайно и наудачу; так и древнейшие писатели, оставив нам много риторических предписаний, совершенно умалчивают о ритме – ибо всегда познается прежде то, что легче и нужнее; так и слова переносные, сочиненные, сопряженные усваивались легко, ибо заимствовались из привычной повседневной речи, а ритм не лежал под рукой и не имел с прозаической речью ни связи, ни родства. Поэтому, замеченный и признанный несколько позже, он как бы послужил для речи палестрой [191] , придав ей окончательный облик.
190
Более древние изобретения – т.е. относящиеся к словам, более поздние – относящиеся к ритмам.
191
Палестрой – ср. сравнения § 14 и 228-229.
(187) Таким образом, если одна речь представляется сжатой и отрывистой, а другая пространной и расплывчатой, то это очевидно должно зависеть не от свойства букв, а от разнообразия долгих и коротких пауз. Если речь, в которую они вплетены и вмешаны, бывает то устойчивой, то текучей, то причина этого должна неизбежно заключаться в ритмах. Ведь и самый период, о котором мы не раз говорили, в зависимости от ритма несется и спадает все стремительнее, пока не дойдет до конца и не остановится.
Стопы (188–196)
Итак, очевидно, что речь должна быть связана ритмом, но чуждаться стихов.
(188) Теперь следует установить, стихотворные это ритмы или какие-нибудь иные. Однако нет ритмов, кроме стихотворных, так как число их ограничено тремя родами [192] : все стопы, из которых образуются ритмы, бывают трех видов – ибо неизбежно одна часть стопы или равна другой части, или в два, или в полтора раза больше ее. При равной длительности получается дактиль, при двойной – ямб, при полуторной – пеан. Как же могут эти стопы не встречаться в прозаической речи? А располагаясь в определенном порядке, они неминуемо создают ритмичность.
192
Цицерон хочет сказать: стопы бывают трех видов, и все три вида употребительны в поэзии; следовательно, прозе приходится пользоваться теми же ритмами, что и поэзии.
(189) Но, спрашивается, каким ритмом или какими ритмами предпочтительно следует пользоваться? Что все они попадаются в речи, это видно уже из того, что даже в прозаической речи мы часто нечаянно произносим стих. Это – большая погрешность, но ведь мы не прислушиваемся сами к себе и не обращаем внимания на свою речь. Сенариев и гиппонактовых стихов [193] мы вряд ли даже сможем избежать, ибо известно, что наша речь в значительной части состоит из ямбов; но слушатель охотно принимает такие стихи, ибо они очень привычны. По неосмотрительности, однако, мы часто вставляем и менее привычные, но все же стихи, – а это уже тяжелый недостаток, которого следует избегать с крайней осторожностью.
193
Сенарий – шестистопный ямб; гиппонактов стих (холиямб) – шестистопный ямб со спондеем или трохеем на последней стопе. О том, что ямб – естественный размер разговорной речи, писал еще Аристотель ("Поэтика", 4, 1449, а, 24).
(190) Иероним [194] , один из самых известных философов-перипатетиков, отыскал в многочисленных сочинениях Исократа около тридцати стихов, главным образом сенариев, но также и анапестов: что может быть позорнее? Впрочем, в своей выборке он поступал нечестно: отбрасывал первый слог первого слова фразы и зато присоединял к последнему слову первый слог следующей фразы: получался анапестический стих, именуемый аристофановым [195] ;
остеречься от таких случайностей невозможно, да и не нужно. Но этот критик в том самом месте, где выражает свое порицание, как я обнаружил при внимательном разборе, сам не замечает, как допускает в собственной речи сенарий. Итак, следует считать установленным, что и прозаическая речь содержит в себе ритмы и что ритмы ораторские тождественны ритмам стихотворным.194
Иероним Родосский, перипатетик, ученик Аристотеля, был продолжателем его борьбы с риторикой Исократа.
195
Аристофанов стих – анапестический тетраметр, усеченный на слог.
(191) Вслед за этим надо рассмотреть, какие ритмы более всего подходят для складной речи. Некоторые полагают, что таков ямб [196] , потому что он больше всех похож на прозу и из-за этого-то сходства с действительностью и применяется в драме, тогда как дактилический ритм [197] более удобен для торжественных гекзаметров. Эфор, легковесный оратор, однако выходец из превосходной школы, придерживается пеана [198] или дактиля, но избегает спондея и трибрахия [199] . Так как в состав пеана входят три кратких слога, а в дактиль два, то благодаря краткости слогов и быстроте произношения такие слова, по его мнению, льются более плавно, тогда как в спондее и трибрахии получается обратное: оттого, что первый состоит из одних долгих, а второй из одних кратких, в последнем случае речь оказывается слишком торопливой, в первом – слишком замедленной, и ни та, ни другая не соблюдают меры.
196
Цицерон везде называет трохей (— U) хореем, а трибрахий (U U U) – трохеем; перевод следует Цицерону в первом случае, но восстанавливает традиционный термин во втором случае, во избежание путаницы. Остальные упоминаемые Цицероном размеры: ямб (U —), спондей (— —), дактиль (— U U), анапест (U U —), кретик (— U —), пеан (— U U U, U — U U, U U — U, U U U —).
197
Цицерон везде называет трохей (— U) хореем, а трибрахий (U U U) – трохеем; перевод следует Цицерону в первом случае, но восстанавливает традиционный термин во втором случае, во избежание путаницы. Остальные упоминаемые Цицероном размеры: ямб (U —), спондей (— —), дактиль (— U U), анапест (U U —), кретик (— U —), пеан (— U U U, U — U U, U U — U, U U U —).
198
Цицерон везде называет трохей (— U) хореем, а трибрахий (U U U) – трохеем; перевод следует Цицерону в первом случае, но восстанавливает традиционный термин во втором случае, во избежание путаницы. Остальные упоминаемые Цицероном размеры: ямб (U —), спондей (— —), дактиль (— U U), анапест (U U —), кретик (— U —), пеан (— U U U, U — U U, U U — U, U U U —).
199
Цицерон везде называет трохей (— U) хореем, а трибрахий (U U U) – трохеем; перевод следует Цицерону в первом случае, но восстанавливает традиционный термин во втором случае, во избежание путаницы. Остальные упоминаемые Цицероном размеры: ямб (U —), спондей (— —), дактиль (— U U), анапест (U U —), кретик (— U —), пеан (— U U U, U — U U, U U — U, U U U —).
(192) Но и представители такого мнения ошибаются, и Эфор неправ. Ибо те, которые обходят пеан, не замечают, что оставляют в стороне размер чрезвычайно гибкий и в то же время чрезвычайно величественный. Далеко не таков взгляд Аристотеля [200] , который считает, что героический размер слишком величав для прозы, а ямб слишком близок к разговорному языку. Таким образом, он не одобряет ни низменной и небрежной речи, ни слишком высокой и напыщенной, однако настаивает, чтобы она была исполнена такой важности, которая приводила бы слушателей в тем большее восхищение.
200
Аристотель – "Риторика", III, 8.
(193) Трибрах же, по длительности равный хорею, он называет кордаком [201] , так как быстрота и краткость чужды достоинства. Таким образом, он отдает предпочтение пеану и говорит, что им пользуются все, сами того не замечая: пеан, по его мнению, есть третий размер, промежуточный между двумя другими, а вообще стопы бывают построены так, что в каждой из них имеется или полуторное, или двойное, или равное соотношение частей. Итак, те, о ком я раньше говорил, принимали в расчет лишь удобство произношения, но не достоинство речи.
201
Кордак – быстрый и непристойный танец в древнеаттической комедии. Аристотель называл так трохаический (хореический) размер, Цицерон же из-за расхождения в терминологии ошибочно относит эти его слова к трибрахию.
(194) Действительно, и ямб и дактиль больше всего подходят к стиху: поэтому, избегая стихов в прозаической речи, мы должны избегать и повторения этих стоп, ибо проза есть нечто отличное от поэзии и меньше всего терпит стихи. Пеан, напротив, очень мало приспособлен к стиху, и тем охотнее им пользуется проза. А Эфор не сообразил, что спондей, которого он избегает, равен по длительности дактилю, который он одобряет: дело в том, что он считает мерою стопы не длительность, а количество слогов; то же самое и по отношению к трибрахию, который длительностью времени равен ямбу и неуместен в прозе, если стоит на конце, потому что фразу лучше заканчивать долгим слогом. Так же, как и Аристотель, отзываются о пеане Феофраст и Феодект.