Ораторы Греции

Да и правда, что сталось после убиения государя нашего? А вот что. Снова хулители богов в почете, 853 а жрецы в беззаконном утеснении, снова за приношения и всесожжения небожителям взимается пеня, или, вернее сказать, кто побогаче, тот платит, а кто победнее, тот так и пропадает в тюрьме. (287) Из храмов иные разрушены, иные стоят недостроенные на смех негодяям, а любомудры отданы на поругание палачам 854 и всякий принятый от государя дар числится долгом. Да еще и обвинения в воровстве! Вот и стоять ответчику летним полднем и мучиться на солнцепеке, покуда с него требуют не только полученное, но и то, чего он, по всей очевидности, и отдать не может, и не для того требуют, чтобы отдал, — невозможное и сделать невозможно! — а для того, чтобы за таковую невозможность ломать на дыбе и жечь огнем. (288) Учителей словесности, кои прежде были в приятелях у властей предержащих, ныне гонят от порога, 855 словно каких убийц, а толпы прежних их учеников, видя таковую слабость красноречия, разбегаются в поисках иной для себя силы. Равно и городские старшины, уклоняясь от честной службы отечеству, взыскуют бесчестной свободы, и некому удержать их от преступного заблуждения. (289) Повсюду бойкая торговля: торгуют на берегах и на островах, в городах и в деревнях, на площадях, на пристанях, во всяком переулке, а продают хоть дом, хоть раба, хоть няньку, хоть мамку, хоть дядьку, хоть семейный склеп. Повсюду нищета, скудость, слезы, и вот уже решают земледельцы, что побираться выгоднее, чем пахать, и вот уже тот, кто вчера мог подать нищему, сегодня сам ждет, кто бы ему подал. (290) Скифы, савроматы, кельты и все прочие варвары, прежде чтившие договоры, ныне вновь вострят мечи для походов, переправляются через пограничные реки, грозят, разбойничают, гонят, грабят и побивают посланную за ними погоню — точно как подлые холопы, после смерти господина восстающие на сирот его.

853

286. Снова хулители богов в почете… При императоре Валенте (с 364 г.) началась сильная антиязыческая реакция.

854

287. …любомудры отданы на поругание палачам… — Имеются в виду преследования, которым подверглись Максим Эфесский и Приск при императорах Валентиниане и Валенте.

855

288. «Учителей словесности… ныне гонят от порога.»

— Либаний имеет в виду свои отношения с Фестом, правителем Сирии в 365 г.

(291) Среди таковых бедствий неужто хоть кто-нибудь в здравом уме не бросится на землю, не осквернит себя прахом, не станет рвать на себе волосы, будь то молодые кудри или стариковские седины? Неужто хоть кто-нибудь не восплачет о себе самом и о всей вселенной, ежели не поздно еще именовать ее так? (292) Воистину, вполне сознала Земля постигнувшее ее горе и почтила усопшего подобающим острижением волос, отряхнув с себя премногие города, 856 как конь стряхивает седока: множество городов сокрушено в Палестине, в Ливии — все подчистую, в Сицилии — величайшие, в Элладе — все, кроме одного, и прекрасная Никея лежит в развалинах, и даже прекраснейшая столица сотрясается подземными ударами, так что страшно помыслить о грядущей участи ее. (293) Вот как скорбит о смерти его Земля или, ежели угодно, Посейдон, а еще скорбят Оры, насылая глад и мор, равно погибельные людям и скотам, — словно после кончины его все жители земли лишились права на благоденствие. (294) Стоит ли дивиться, ежели при нынешних обстоятельствах кое-кто подобно мне почитает жизнь сущим для себя наказанием? Что до меня, то молил я богов почтить предивного сего мужа не такими почестями, нет! молил я богов, чтобы родил он детей, и жил до старости, и государил многие годы. (295) Отче Зевес! Вот цари мидиян, племя нечистого на руку Гига 857 — и один правил тридцать девять лет, другой пятьдесят семь, да и нечестивый этот телохранитель двух лет не дожил до сорокалетнего царствования, а нашему государю даже и трех лет не дозволив ты быть на державном престоле, хотя заслужил он государить долее великого Кира 858 или, по крайности, столько же, сколько тот, ибо для подданных своих был столь же заботливым отцом.

856

292. …отряхнув с себя премногие города… — Речь идет о землетрясении 365 г.

857

295. Вот цари мидиян, племя нечистого на руку Гига… Реминисценция из Геродота (I, 8-18).

858

…долее великого Кира… — Кир Старший как идеальный правитель выведен в «Киропедии» Ксенофонта.

(296) Однако же, памятуя об упреках, кои обратил он к плакавшим в шатре его, думаю я, что и сейчас укорил бы он меня за скорбные сии слова. Право, когда бы возможно было ему явиться сюда, ответил бы он нам так: «Не довольно вы здравомысленны, ежели скорбите о ране моей и молодой моей смерти и мните, будто с богами мне быть хуже, чем с людьми. А ежели, по-вашему, не нашлось мне места в их блаженной обители, то, стало быть, ничего вы обо мне не ведаете и вконец оплошали — совсем не знаете как раз того, в чем более всего уверены! (297) Напрасно страшит вас смерть в бою и от железа, ибо так расстались с жизнью Леонид и Эпаминонд, да еще Сарпедон и Мемнон, отпрыски богов. 859 Ну, а ежели грустите вы, что мало я прожил, то пусть в утешение будет вам Александр, сын Зевесов!» 860

859

297. Леонид — спартанский царь, павший при Фермопилах. Эпаминонд — выдающийся фиванский государственный деятель, павший в 362 г. до н. э., победив спартанцев при Мантинее. Сарпедон — сын Зевса, Мемнон — сын богини Эос (Зари), павшие под Троей (мифол.).

860

Александр, сын Зевесов… Имеется в виду Александр Македонский, который требовал признавать его сыном Аммона (египетский бог, отождествлявшийся с Зевсом).

(298) Так он сказал бы, а я от себя могу кое-что прибавить. Во-первых, — и это самое главное! — судьбы никому не одолеть, и володеет Судьба державою Римской, точно как древле Египтом. Суждены были отечеству нашему беды, а государь жизнию своею тому препятствовал, ибо всем приносил счастье, — итак, уступил он натиску зла, дабы не благоденствовали те, кому назначено бедствовать. (299) Во-вторых, надобно нам принять в расчет, что хотя и опочил он молодым, однако успел обогнать деяниями своими всех царей, правивших до глубокой старости. Воистину, возможно ли вспомнить хоть кого-нибудь, свершившего столь многие и великие подвиги, хотя бы и прожил он втрое дольше? Стало быть, нам, наследникам славы его, подобает являть стойкость и не столько скорбеть о кончине его, сколько радоваться помянутой славе. (300) Сей муж был вне рубежей державы Римской и оставался государем ее, телом пребывая во вражьей стране, царственностью — в отечестве, и равно было ему по силам блюсти всеобщее спокойствие хоть дома, хоть на чужбине: при нем ни варвары ни разу не брались за оружие вопреки договорам, ни внутренней смуты ни разу не случалось, меж тем как прежде даже и в присутствии самодержцев таковые мятежи бывали весьма часто и во множестве. От чего происходил сей покой, от любви или от страха? Или вернее будет сказать, что страх сдерживал варваров, а любовь привораживала подданных? А ежели так, то возможно ли не дивиться и тому, как умел он припугнуть врагов, и тому, как умел полюбиться соотечественникам, или, ежели угодно, как умел он внушать тем и другим оба помянутых чувствования? (301) Пусть же и это утишит нашу скорбь, а еще сознание, что при нем никто из подданных не мог сказать, будто покорствует не наилучшему из государей. Да и кто, как не он, был государем по праву? Сильный словом и разумением, премногими добродетелями отличенный, не он ли был достоин первенствовать среди прочих, ибо во всем их превосходил? (302) Никогда более не увидать нам его, но можно видеть его сочинения, а их немало, и все составлены весьма искусно. Многие сочинители хотя и состарились за писаниями своими, однако же решились испытать себя лишь в нескольких родах словесности, а большинства таких родов избегали, так что похвалы за написанное досталось им не больше, чем хулы за ненаписанное. А вот сей муж и воевать успевал, и сочинять: остались от него сочинения всех родов, и во всех родах превзошел он прочих сочинителей, а в письмах и самого себя превзошел. (303) Перечитывая написанное им, обретаю я утешение в скорби моей, да и вам сии создания его облегчат печаль, ибо завещал он нам бессмертных чад своих, кои не уничтожатся временем, стирающим с досок пестроцветные краски.

(304) Поелику обмолвился я тут о картинах, то прибавлю еще, что многие города воздвигли изваяния его рядом с кумирами богов и равную воздают им честь, а кое-кто уже молился ему, прося для себя хорошего, и преуспел. Вот так вознесся он прямо к небожителям и получил от них долю в божественном их могуществе, а стало быть, наипаче явили благочестие свое те, кто едва не побил камнями за богохульство первого горевестника, донесшего о кончине его. (305) Утешают меня также и персы, ибо живописуют они поход его, а его самого изображают, по рассказам, в обличье огненного перуна, да еще и словами рядом приписывают, что это-де перун, таковым способом изъясняя, что успел он причинить им бедствий больше, чем то в силах человеческих. (306) Прах его покоится близ Тарса в Киликии, хотя справедливее было бы ему упокоиться рядом с Платоном в садах Академовых, 861 дабы вовеки все учителя с учениками своими чтили божественность его вместе с Платоновой. Воистину, подобает петь о нем в песнях, и возглашать о нем в гимнах, и восхвалять его во всех родах славословий, именуя его заступником от разбойных варваров! Вполне провидел он грядущее и озаботился узнать наперед, сумеет ли побить персов, a вот воротится ли с войны невредимым — узнать не пожелал, тем обнаружив, что взыскует не жизни, но славы. (307) Подданствовать столь доблестному государю — превеликая радость, коей лишившись надобно лечиться от скорби славою его и божиться именем его, припадая ко гробу его, — и сие куда как согласнее с истиною, чем у иных варваров, когда твердят они о праведниках своих!

861

306. …в садах Академовых… Школа Платона находилась в священной роще героя Академа в Афинах.

(308) О вскормленник небожителей, и питомец небожителей, и совместник небожителей! О ты, малую пядь земли занявший могилою своею и всю вселенную поразивший изумлением! О ты, в боях победивший чужих и без боя своих! О ты, кто отцу милее сына, и сыну милее отца, и брату милее брата! О ты, содеявший великое и взыскующий величайшего! О ты, защитник богов и наперсник богов! Все презрел ты утехи и лишь в словесности находил себе усладу — прими же дар от скудного моего красноречия, ибо сам ты его возвеличил!

ФЕМИСТИЙ ОБ УМЕРЯЮЩЕМ СВОИ СТРАСТИ, ИЛИ О ЧАДОЛЮБЦЕ

862

(1) Муками рождения мучается плоть человека, и по-своему мучается ими и душа. 863 Обе муки измыслила природа, готовя род людской к бессмертию, но по-разному в обеих свершается ее воля. Если родить должна душа, то в достоинствах роженицы залог слабости и силы ее утробного плода. 864 И у доброй души отпрыски добрых семян могучи и не подвержены никакой грозящей извне гибели, в полном расцвете сил родятся они после мук и такими остаются навсегда. У дурной же и слабой они бесплодны, хилы, и память о них не хранится, но тотчас из утробы их приемлет недро Леты.

862

В 32-й речи Фемистия сложно переплетены перипатетические и платонические представления. Этический термин метриопатия (умереннострастие), использованный в названии оригинала, возник в школе перипатетиков как полемическое противопоставление учению стоиков об апатии (бесстрастии) полном искоренении аффектов. В основе рассуждения о чадолюбии лежит платоническое представление о телесном и духовном рождении, восходящее еще к Сократу: Сократ, сын повитухи, называл свое искусство диалектики майевтикой, то есть повивальным искусством, помогающим рождению правильного Знания.

863

1. Муками рождения… мучается… и душа. Ср. у Платона, «Пир» (206 d), «Теэтет» (149 а сл.).

864

…ее утробного плода. — Духовное рождение понимается у Платона весьма широко: порождениями души оказываются разум, добродетели, поэтические творения, законы, правильные представления. Фемистий в заключительной фразе поясняет, что «истинные порождения» философа — это его рассуждения или сочинения.

(2) Плотских детей, напротив, ни добродетель родителей не спасает, ни порочность не губит. Муками их рождения ведают Мойры с Ананкой и их несокрушимые и неизменные нити. 865 Если бы и эти чада получали по заслугам родителей, то не скончался бы безвременно Лампрокл у Сократа, и к Гиппию 866 не перешла бы тирания после Писистрата. Но, как я сказал, Клото, Атропа 867 и Лахесис, дочери Ананки, вольны и властны делать вот что: кому эти богини повернули веретено [слева] направо, у того потомки, хотя бы и родились немощными, бывают благомощны и благополучны и сами рождают потомков, как пчелы — свой рой: их родоначальника величают множеством имен — отцом, дедом и прочими именованиями счастливой старости; а тот, кому они повернули [справа] налево и криво, весьма злополучен: ему выпал тяжелый удел — напрасные и бесплодные муки родов; а еще более горемычен тот, кому они напряли тонкую и красивую нить вокруг оси веретена, а потом разорвали и отрезали ее: в этом случае дети, вкусив ненадолго пустых и болезненных утех, вскоре осознают, что родились никчемными и что все эти обольщения природы не более чем сны.

865

…их несокрушимые и неизменные нити. — «Нити» относятся к описанию «веретена Ананки», которое управляет движением космоса и человеческих душ (ср. Платон, «Государство», 614b-621с). Этот миф Платона был в античности чрезвычайно популярен; Фемистий добавляет к нему собственные фантастические подробности: поворот веретена направо был благим предзнаменованием, налево — зловещим.

866

Лампрокл — старший сын Сократа. Гиппий — сын и наследник афинского тирана Писистрата (VI в. до н. э.).

867

2. Мойры и Ананка — мифологические образы, активно используемые греческой философией. Ананка — олицетворение необходимости; Мойры, богини судьбы, — ее дочери: Лахесис — «дающая жребий»: возвещает прошлое; Клото — «пряха»: прядет нить человеческой жизни в настоящем; Атропа — «неотвратимая»: неотвратимо приближает будущее.

(3) Что же до детей иного рода, тех, кого вскармливают и лелеют Музы, то они — и это самое главное — никогда не огорчают своих отцов и к тому же делают их способными стойко переносить беды, причиняемые собратьями. А откуда у них умение делать это, я расскажу, если угодно слушать. На лугах философии в изобилии растет могучее зелье: его-то, по словам Гомера, египтянка Полидамна 868 дала Зевсовой дочери Елене. Эту траву они собирают; нарвав ее много в оградах Платона и много в оградах Аристотеля, Никомахова сына, 869 толкут и перемешивают в чаше Памяти, а потом мажут и умащают ею своего отца. Впитавшееся зелье действует без промедления: доходит до сердца и гонит прочь затаенную в глубине души боль. Вот тут-то больше всего и проявляет себя сила и достоинство зелья. Всякий раз, когда от опутавших напастей и прилогов скорбь не покидает отца, не отступает, не знает передышек, но упорно отражает все натиски разума, имея своим прикрытием естественную боль, зелье берет эту скорбь в окружение изнутри: обводит стеной, обносит оградой и заслоняет ей выходы адамантовыми засовами, 870 так чтобы не слышно было ее воплей и не видно терзаний. Отец при этом занят сторонними делами и ведет себя мирно и спокойно, никому не позволяя догадываться о своей внутренней брани. Внутри остается боль сдавленная, мятущаяся, неистово бранящаяся, а снаружи — полный мир и непринужденность: не заброшены омовения, не оставлены ни пиры, ни обычные собрания. Иной раз и смех прокатится на поверхности легкий, явный, задорный, и поверить нельзя, чтобы в таком человеке не царило согласие. Вот какой рисунок благородства и добродушия вывело это зелье на его наружных дверях! Это о нем говорится в комедии: 871 «Блаженным мнят его на площади, — но душу, а не дверь приоткрой, и трижды он несчастен». Философу, истинному философу, не пристало называться «трижды несчастным» из-за случайных обстоятельств. Однако и не «блаженный» он и не «счастливый»: 872 добродетель и мудрость не сильны удержать за ним эти славные имена, но не дать дурному имени закрепиться за ним они могут.

868

3. На лугах философии… — Ср. знаменитый «луг истины» из «Федра» Платона (248b), весьма популярный в платоническрй литературе. Могучее зелье, которое египтянка Полидамна дала Зевсовой дочери Елене, — снадобье, дающее забвение страданий (Гомер, «Одиссея», IV, 220-232). Аллегорическое и символическое истолкование Гомера было методом стоической и неоплатонической философских школ.

869

…Аристотеля, Никомахова сына… — Имя Никомах носил также сын Аристотеля, к которому обращена так называемая «Никомахова этика» — на нее опирается дальнейшее рассуждение Фемистия о добродетелях.

870

Адамантовые засовы. — Адамант (букв.: «несокрушимый») сказочный материал, прочнее алмаза и металла.

871

Это о нем говорится в комедии… — Имеется в виду комедия Менандра «Кормчие».

872

…не «блаженный» он и не «счастливый»… — Выпад против стоиков: по стоическим воззрениям, добродетель, присущая мудрецу-философу, сама есть счастье, поэтому мудрец всегда счастлив.

(4) Таковы на самом деле все философы, гласно же признают это только питомцы Ликея, и над ними нельзя насмеяться, как насмеялся над китийцем Персеем Антигон. 873 Зенонов ученик Персей жил при дворе царя Антигона. Слыша постоянное превозношение Персея и как он без умолку повторяет показные, дерзкие заверения Стои, будто мудрец непреклонен перед случайностью, не подчинен ей, несокрушим, неуязвим, царь решил на опыте разоблачить это явное хвастовство. Призвав купцов с Кипра и из Финикии и заранее научив их, о чем надо говорить в присутствии Персея, стал он задавать вопросы о кораблях, о мореплавании, о войске на Кипре и другие приличные царю вопросы, а потом, тихо ведя разговор, спросил, как идут дела у Персея в Китии. Услыхав имя Персея, купцы вдруг нахмурились и поникли головами: было ясно, что хорошего ответа не будет. Тут вся спесь сошла с философа, а когда, наконец, после упорных приставаний купцы неохотно ответили, что жену его, шедшую на поле с подругами, увели в плен какие-то египетские разбойники, любимый юный сын зарезан, а имущество вместе с рабами погибло, Персей забыл о Зеноне, забыл о Клеанфе. 874 Природа обличила красные словечки: то были всего лишь словечки, пустые, бессильные, не свидетельствуемые делом.

873

4. Питомец Ликея — последователи Аристотеля. Персей Китийский — земляк и ученик Зенона Китийского, основоположника стоицизма. Антигон II Гонат — царь Македонии в 283-240 гг. до н. э., ученик Зенона и покровитель Персея.

874

Клеанф из Асса — стоик, ученик и преемник Зенона.

(5) Я поэтому, о мужи, всем восхищаюсь у Аристотеля, по больше всего восхищаюсь тем и за то хвалю его мудрость, что его рассуждения не забывают о природе тех, ради кого они произносятся, 875 но врачуют немощь и восполняют недостающее и прилагают все старания, чтобы достичь высшего блага. Они не превышают меру природы, не презирают ее, не столь они мудрены, чтобы от мудрости не помнить о живом существе — предмете своих забот, что много в нем от перстного и земного и мало от божественного и небесного. Хорошо, если они устранят и очистят лишнее и ненужное в том, чем питается бессмертное начало смертного человека, 876 а также если приведут в порядок, облагородят и смягчат чрезмерные проявления тех [чувств], какие невозможно ни подавить, ни изгладить, настолько глубоко они запечатлелись и прошли внутрь. Ведь когда кто пытается совсем убить и уничтожить их, легко случиться тому, что, по словам баснописца Эзопа, произошло с человеком, купившим раба-индийца. Купившему индийца, рассказывает Эзоп, не нравился цвет его кожи, и, в надежде смыть и стереть его, он погружал его в родники и реки, тер халестрийским щелоком, 877 но от этого цвет раба не изменился, а кожа протерлась, и упрямый хозяин понял наконец, что удобнее отнять у индийца душу, чем черноту. Вот так и к человеку прилепились удовольствие, скорбь и все прочие чувства, сильнее же всех скорбь. У Эзопа сказано еще, что глину, из какой Прометей вылепил человека, он замесил не на воде, а на слезах. Значит, не стоит и пытаться от них избавиться: затея это напрасная. Хорошо, если удастся их укротить, усмирить, успокоить, наставить: об этом и надобно заботиться. (6) Если ты так будешь управлять чувствами, то вместо бесполезных и вредных они окажутся полезными и необходимыми. Не для позора и унижения придал их бог человеку, 878 но и их присоединил и присовокупил к душе ради сохранения и продолжения рода: ярость — чтобы мы отражали опасность, желание пищи и питья — для их естественного и необходимого стока. И любое чувство имеет свое особое предназначение для тела. Каждое чувство должно блюсти свою меру, и эта мера есть добродетель каждого отдельного чувства. Для горячности это мужество, для вожделения — благоразумие, для сребролюбия и любостяжания — щедрость и великолепие, что же до стремления к почестям, к власти, к получению первых мест, то мерой тут служит величие души. Но если чувства беспорядочны и не воспитаны разумом, то, подобно полезным садовым растениям, 879 стоит земледельцу забыть о них, грубеют, буйствуют и обрастают острыми шипами пороков, ядовитыми для всех, а особенно для хозяина. Некоторые, правда, сохнут и чахнут еще до поры цветения, и им нужно не слово запрета и укора, а слово живительное, влекущее и манящее к неослабному росту. Вот почему по ту и другую сторону от любой добродетели расположились два порока: 880 один предпочитает недостаток чувства, другой любит избыток. Не должно, однако, судить о чувствах только по дурным и извращенным и все их отметать без разбора, а надобно исследовать, с каким намерением природа насадила и запечатлела каждое из них в душе.

875

5. …его рассуждения не забывают о природе тех, ради кого они произносятся… — Этика Аристотеля отличается практическим характером и полемически направлена против учения Платона о благе; Фемистий переадресовывает эту полемичность этическому идеалу стоиков — апатии мудреца.

876

…бессмертное начало смертного человека… — То есть разумная часть его души.

877

Халестрийский щелок — это щелок из Халестры — озера в Македонии — со щелочной водой; использовался для изготовления дорогого мыла.

878

6. Не для позора и унижения придал их бог человеку. Фемистий следует схеме создания трехчастной души, изложенной в «Тимее» Платона (69d-70d) и вошедшей в Платоническую литературу: «бессмертное начало души», т. е. ее разумную часть, создает бог-демиург, а «младшие боги» присоединяют к ней две смертные части — «яростную» и «вожделеющую», завершая создание души «по законам необходимости».

879

Но если чувства…подобно…садовым растениям… — Исправление свойств характера сравнивает с исправлением кривизны деревьев также и Аристотель («Никомахова этика», II, 9); сходная метафора «посеянности», «посаженности» врожденных свойств есть у Платона («Государство», 492а).

880

…по ту и другую сторону от… добродетели расположились два порока… — Ср. «Никомахова этика» (II, 6).