Орден для поводыря
Шрифт:
Легко могу себе представить, что там в Томске творится. Несколько тысяч ссыльных, существенная часть из которых – настоящие разбойники, упиханы в низкие, покосившиеся от времени бараки. И жалкий, неспособный кого бы то ни было остановить деревянный забор вокруг. Плюс полицмейстер, основная задача которого – спокойно дотянуть до пенсии. А совсем рядом – сытый и благообразный Томск…
Конечно, нужно немедленно строить новый пересыльный замок! Немедленно!
Интересно, а мужички с Томского завода умеют работать топором?
Глава 6
Пламя
Вниз – вверх, вниз – вверх, с горы – под гору. Очередная речка, микроскопическая, только-только и сумевшая,
Всех, кроме меня, конечно. Мне невместно. Нет, если бы я был уверен, что мое участие в этих транспортных манипуляциях хоть на минуту сократит время в пути, – плюнул бы и наравне с матерящимися служивыми впрягся бы. Иначе не стоило и мараться.
Я и так уже натворил много чего, томским губернаторам не присущего. Например, всерьез озаботился судьбой брошенного на произвол судьбы поселка мастеровых Томского железоделательного завода. О том, как я продовольствие для нуждающихся в Тогульском собирал, непременно уже жалобы Дюгамелю отписаны. И ведь неминуемо к нему попадут, не затеряются в пути. В Барнауле есть кому за этим присмотреть…
Только вопрос: чья «благая» весть до Александра Осиповича первой доберется. Я ведь тоже писать умею и после чуйского похода – на особом счету у генерал-губернатора. Послание мое ядом было так наполнено, что удивительно, как курьер, мной в Верный отправленный, в страшных судорогах не помер…
Я там подробненько все расписал. И об отношении горных чиновников к населению, и о вдруг опустевших продовольственных магазинах. Имена не стал называть – не суть важно. Я хотел не показательного суда над извергами, его без высочайшего дозволения все равно не добиться, – мне нужно было лишь невмешательство региональной власти в планируемое переселение немаленького села Томское в окрестности города Томск.
С помощью остатков экспедиционной казны, расписок, шантажа, угроз и чьей-то матери удалось собрать полторы тысячи пудов пшеницы и семьсот – ржи. На этом деньги кончились бы. И бог бы с ними, но туземцы никак не соглашались везти припасы в Томское за векселя. Наличные им подавай. Пришлось воспользоваться служебным положением. На подводы добавилось еще пятьсот пудов муки, а в общий караван – десяток бычков, две коровы и штук пятьдесят овец. Вексель в итоге «распух» на тысячу рублей, но мне было все равно. Хоть на две. В любом случае это смехотворная цена за человеческие жизни.
Томь-Чумыш прихотливой петлей охватывала выстроенные на бугре здания завода. Дорога изгибалась, бежала полверсты вдоль реки и только потом, по дамбе, ниже которой замерло здоровенное водобойное колесо, взбиралась вверх, к мануфактуре. А там еще сотня саженей, избушка охраны – и околица поселка. Караван пополз в сторону торчащей над добротными домиками церкви Святого Духа, а я в сопровождении полудюжины казаков свернул к приземистым цехам.
Назначение вросших в землю строений легко угадывалось. Самое большое, с несколькими высоченными кирпичными трубами, – это наверняка плавильня. Пристроенный сарай с тянущимися к нему от водяного привода кожаными ремнями – кузня. Ворота туда были прикрыты и подперты бревнышком, но разве это препятствие для взломавшего продовольственные магазины губернатора?
Мрак и ужас, едрешкин корень! Убогая деревянная конструкция, передающая усилие с водяного колеса на четыре, сейчас лишенные ударных частей, молота. О том, что здесь чем-то очень тяжелым лупили по разогретому металлу, можно было догадаться только по наличествующим наковальням. Ну и по запаху, конечно. В заводских цехах
всегда имеется особый, ни на что не похожий аромат горячего железа и пламени.Холодная домна – а чем еще могла быть здоровенная, прямо-таки сказочных размеров печка – вызывала уныние. Я и близко подходить не стал. Понятия не имею, на что там нужно смотреть, чтобы оценить уровень оснащенности практически средневекового заводика. А вот испачкаться в саже, которой там было покрыто абсолютно все, можно легко.
Сбоку какая-то чудная конструкция. Несколько железных или чугунных плит, поставленных на попа, как костяшки домино. И с дырками, будто кто-то стрелял в «костяшки» из крупнокалиберного пулемета. Так и не отгадав предназначение этих штуковин, вышел.
От отдельного строения, тоже оснащенного приводами, шел стойкий запах опилок, пыли и смолы. Лесопилка. Похоже, остановленная одновременно с заводом. Как и пристроенная сбоку мельница. Эти-то зачем закрыли? Я еще могу понять, почему потушили домну. Иссякло месторождение железа или возить руду стало далеко и дорого. Но что, люди перестали молоть зерно и пользоваться досками? А рабочим какой-никакой, а приработок…
Диверсия или преступная халатность?
На тракте, где я оставил лошадь, казаки веселились. Гоняли нагайками по лугу троих мужиков в коричневых мундирах Горной Стражи. Ну чисто дети. На минуту без присмотра нельзя оставить…
– Что случилось? – спросил я оставленного у лошадей коновода.
– Борзые, ваше превосходительство, – пожал плечами казак. – Уставу не ведают. Учить надобно.
– Не поубивайте только, – застрожился я. Нагайка – неприятная штуковина, легко способная привести к летальному исходу.
Можно было, конечно, остановиться на постой в Томском, но я не захотел. Решил, что нужно соблюсти некоторую дистанцию. Помощь помощью, а сядут на шею и ноги свесят. У русских это легко и непринужденно получается…
Блин, похоже, это не моя мысль, а Германа. Раньше-то я легко отличал его шепот от своих размышлений, а эту только по совершенной ее несуразности выловил. Как же он, мой мозговой партизан, сумел-то? Эй! Чего молчишь?
Лагерь обустроили к северу от села, на берегу, выше по течению реки. До леса было далековато – не меньше версты. На обширном лугу не осталось даже пней – все выкорчевали на древесный уголь. Так что за топливом для костров сотник отправил верховых, а сам поехал в селение искать старосту.
В котлах уже закипала вода, когда вернулся Безсонов. Я успел умыться, побриться и переодеться в немного мятую, но зато чистую одежду. Так что старосту селения, пожилого, широкоплечего, с длинными руками человека, встретил в приличествующем положению виде.
– Селиван, ваше превосходительство, – представил бородатого дядьку сотник. – Навродь старосты тут. Так-то мировые исче здесь не бывали, уставы не писали, а этого вот селяне на сходе выбрали, когда завод закрыли.
Я кивнул. Поблагодарил этим Безсонова и поздоровался с Селиваном одновременно. Представился сам, потом рассказал о продуктах, привезенных с собой. Предложил рассказать об их житье-бытье.
В общем, через дык-мык и пень-колоду после двух часов расспросов и уточнений выяснилось вот что.
В Томском жили около четырехсот мужиков, мастеровых и урочников, с семьями. Было еще с десяток трактовых кузнецов, четыре семьи охотников и полсотни извозных. Всего примерно две тысячи, если считать с бабами, детьми и стариками. Осенью прошлого года приезжал из Барнаула горный чиновник, выписавший бумаги на вольные. Причем большинство, к вящему их удивлению, было записано в крестьянское сословие, и им отписали по десятине земли. Только мастеровые и в огородах-то мало копались, переложив все заботы об урожае на женские плечи.