Орден для поводыря

Худо-бедно передвигаться по горной столице можно было только в экипаже. Которого у меня конечно же не было. Коляска имелась у Гуляева, но Степан Иванович каждое утро уезжал в ней к месту службы, и я полагал неприличным заставлять пожилого ученого идти пешком, чтобы самому разъезжать в экипаже.

На счастье, Господу было угодно вселить меня в тело губернатора, а не какого-нибудь биндюжника с угольных причалов Одессы, и у меня в подчинении была целая сотня казаков! Что проще – отправить любого из них на поиски извозчика?! А что делать? Жизнь вообще несправедливая штука.

Пока посыльный прочесывал ближайшие улицы в поисках приличествующей генералу повозки, я выдержал натуральную битву со своим внутренним Германом. По самой что ни на есть пустячной причине, конечно. По поводу выбора одежды. Несмотря на несомненно русское, или даже сибирское, происхождение, я оказался большим немцем, чем внук уроженца Брауншвейга, Герман Густавович Лерхе.

Удобных и приличных комплектов одежды у меня было мало. Один походный, из грубоватой, но крепкой ткани, и два дорогих, штатских, подходящих для посещения туземной элиты. Кроме них, был еще парадный мундир с покрытыми золотым шитьем воротником, обшлагами рукавов и клапанами карманов. К нему полагалась короткая, похожая на детскую игрушку, шпага с серебряным эфесом, но это произведение ювелирного искусства я, разумеется, в экспедицию с собой брать не стал. Пользы от этой зубочистки никакой, а весит она никак не меньше фунта. Если бы собирался воевать, повесил бы на бок саблю – Гера уверяет, что вполне неплохо фехтует…

Этот д'Артаньян настаивал на мундире. В кои-то веки я собрался навестить незамужнюю одинокую девушку, и Герман был намерен произвести впечатление блеском парадных генеральских позументов. Будто бы она сорока! Вот как объяснить этому фанфарону, что губернатором мы с ним остаемся, даже будучи голыми в бане, и к мундиру должность не имеет никакого отношения?! В конце концов, впечатление составляют по уму, а не по количеству позолоты на пуговицах. И вообще! Нужно беречь дорогущую вещь и не таскать ее куда ни попадя!

Но этот фашист, пытающийся загнать меня в тесноту темно-зеленого сукна с твердым, царапающим подбородок воротником, не унимался. Говорил, что я неуч и ничего не понимаю в жизни. Мол, чтобы иметь возможность проявить ум, нужно для начала как-то понравиться при встрече. А что может быть лучшей рекомендацией для незнакомого человека, чем форменный полукафтан действительного статского советника?

В общем, к госпоже Бутковской я все-таки отправился при параде. За лето плечи обзавелись мышцами, живот исчез, и этот сюртук, или как его там, оказался маловат мне в одном месте и великоват в другом. Чувствовал я себя отвратительно: казалось, все вокруг смотрят на меня и потешаются, полагая, будто мундир – с чужого плеча. Так что на дорогу внимания не обращал. Сидел, стараясь не шевелиться лишний раз. Изображал из себя статую Будды…

Где-то далеко, на берегу реки, раз в полчаса, согласно распоряжению генерал-губернатора, палила пушка, отмеряя положенные сто один залп. Артиллерийских орудий в городе нашли два, но второе после первого же выстрела громко крякнуло и пошло трещинами. Снова заряжать его посчитали небезопасным.

На площадь выкатили бочки с пивом и вином; под навесы, прямо в грязную жижу поставили столы с нехитрой снедью. Углы зданий украсили еловыми ветвями и флагами, немедленно промокшими, замерзшими и вставшими колом. У дома инвалидов не в лад, невпопад – замерзшими пальцами – играл оркестр. Пара десятков плохо одетых, грязных людей бродили между навесов. Праздник не получился. На иных похоронах веселее.

Низкое, свинцово-серое небо давило на плечи. Радостью от обручения обреченного на смерть наследника престола и не пахло. Настроение полностью отсутствовало. Я находился не в том месте, где следовало бы быть. Занимался не тем и тратил время на встречи не с теми людьми…

Карина Петровна Бутковская снимала небольшой домик в Подгорной, не слишком престижной части Барнаула. И хотя и само строение, и дворик смотрелись вполне аккуратно, было заметно, что им недостает хозяйских мужских рук. Ну, знаете, всякие мелочи. Тут забор чуть покосился, там досочка оторвалась. Пространство между жильем и сараями чисто выметено, нет ни былинки лишней, в палисаднике – огромный куст роз, но у ворот валяется здоровенная колода, которую женщины просто не смогли стронуть с места.

Отправил Артемку на разведку. В конце концов, я не арестовывать барышню приехал, а о причинах нелюбви ее брата с горным чиновником побеседовать. И нечего врываться в чужое жилище без приглашения.

Казачок быстро вернулся. Госпожа Бутковская приглашает мое превосходительство в дом. Поплотнее завернулся в плащ, пообещал себе не задерживаться слишком долго и двинул по заботливо выложенной досками тропинке.

Слегка поклонился, снял картуз и передал его Артемке. Денщик тут же вышел в сени. Он умел бороться со своим любопытством, и за это я его уважал.

– Сударыня.

– Здравщтвуйте, ваше превошходительство, – забавно подменяя свистящие звуки шипящими и ставя ударение в неправильных местах, ответила молодая… девушка. Прямо скажем, по нынешней моде – не красавица: мала ростом, даже миниатюрна, и с небольшой грудью. Тщательно уложенные в замысловатую прическу каштановые волосы, небольшое, лисье, остренькое личико. Детские, узенькие ладошки и тоненькие руки. Что же такого эдакого Платонов в ней нашел-то? – Вашей милости уповаю. Я еще так молода…

Она вытянула из рукава платочек и потянула его к глазам. Я хмыкнул. «Ты, деточка, еще заплачь», – поддакнул Гера.

Петр Александрович Бутковский, отец Карины, получил дворянское звание за исследования в области медицины. Издал труды, хорошо известные в лекарской среде. Дионисий Михайлович влет назвал три или четыре, но одно – «Душевные болезни, изложенные сообразно началам нынешнего учения психиатрии» – я запомнил. Психотерапевт, психоаналитик, психолог, психиатр – в девятнадцатом веке еще не существовало разделения этих профессий. Психология как наука только зарождается. Моему старому лекарю фамилии Юнга и Фрейда ни о чем не говорили, но работы доктора Бутковского он хвалил.

Карина Петровна была умна и имела представление о человеческой психологии. Во всяком случае, дознаватели так и не смогли обвинить ее в чем-нибудь сколько-нибудь серьезном. Даже несмотря на то, что солдаты нашли в ее доме небольшой госпиталь, где оправлялись от ран бунтовщики. Карбышев даже всерьез предлагал мне взять с собой револьвер…

– Перестаньте, госпожа Бутковская, – может быть, излишне резко выдохнул я. – Я пришел сюда за правдой, а не…

– Отчего ше не послать полицейских? – криво улыбнулась девушка.

– Я и есть самый главный в губернии полицейский. Что же вам еще? Расскажите, что произошло между вами и господином Платоновым, чтоб я мог решить судьбу вашего брата…

Слезы у нее все-таки полились, и зубы стучали по краю стакана с водой, который немедленно принесла выметнувшаяся откуда-то из глубин дома страшненькая рябая служанка. Пришлось ждать, пока полячка соберется с силами, чтобы говорить членораздельно.

Как я и предполагал, коллежский советник Платонов ее попросту содержал. Со всеми вытекающими, так сказать. А что еще ей оставалось? Работать руками она не умела. В местную больницу, даже сиделкой и даже несмотря на познания в медицине, ее не взяли. А на руках брат – слабоумный калека.