Орден Скорпионов

Он поднимает брови, и я качаю головой – больно он самоуверенный, пожимаю плечами, что значит: «я попробую вырваться, но не стану подвергать себя риску из-за этого».

Его ухмылка становится шире, а затем нас отвлекает громкий стук – это Крит распахнул дверь в комнату, и она с грохотом ударилась о стену.

До этого момента все спокойно стояли и ждали, но столь агрессивное появление охранника Тиллео заставило нас напрячься.

– Сегодня первая ночь празднеств в честь Торгов – и это единственное мероприятие, на которое вас позовут. Вы не должны есть, говорить или двигаться с места. Стойте у стен зала, пока вам не передаст что-нибудь подавальщик, не позовет Тиллео или один из членов Ордена. Держите спины прямо, смотреть можно только перед собой, или я лично накажу вас перед завтрашним испытанием, и вы будете истекать кровью, а не бороться за место среди элиты, – рявкает Крит, и я чувствую, что некоторые из рабов борются с желанием рассмеяться.

Чтобы подкрепить такую угрозу, нужен авторитет, а у Крита его нет – конечно, если только Тиллео не снимет с него намордник и не выпустит на свободу. Однако это не значит, что он не может найти другой способ навредить нам или вообще превратить нашу жизнь в кошмар.

– Следуйте за мной, – приказывает он, и мы немедленно становимся в строй – сначала девушки, потом парни, и Крит ведет нас по длинному коридору, через большую дверь и в огромную столовую.

Потолки тут такие же высокие, как и в самом поместье, с огромными кварцевыми люстрами, на верхушках которых пляшет волшебный свет. На четырех стенах из песчаника висят гобелены, размером с нашу комнату в Приюте. На каждом – детально прорисованные пейзажи четырех дворов фейри.

Изображение Летнего, или Полуденного, Двора висит над главным столом, за которым Тиллео и его гости будут проводить вечера. Слева, за длинным столом со скамьями, висит гобелен с изображением Осеннего, или Сумеречного, Двора. По всей поверхности столов расставлены изящные фарфоровые и хрустальные кубки, в центре слуги оставили место для всех аппетитных блюд, запахи которых я чувствовала внизу – их выставят перед гостями. Гобелен, изображающий Зимний, или Ночной, Двор, висит на дальней стене, а Весенний, или Рассветный, Двор повесили над еще одним столом.

Крит называет наши имена и указывает, где мы должны встать. Я двигаюсь к своему месту – под самый центр гобелена с чудным изображением Сумеречного Двора, где я проведу ночь, наблюдая за тем, как члены Орденов едят и пьют.

Мой живот снова ворчит от недовольства – все, на чем мы живем, это каша по утрам. В дни изнурительных тренировок нас кормят кашей утром и кашей вечером. В ней достаточно мяса неизвестного происхождения, чтобы мы не ослабели от голода.

Тиллео, должно быть, решил, что сегодняшние мероприятия не относятся к категории напряженных, а значит, все, что нам дадут, это утренняя миска безвкусной каши.

Иногда, когда песчаный олень умирает, нам скармливают его мясо прежде, чем оно успевает сгнить. Но ничего подобного не случалось уже несколько месяцев, и единственное, что меняется в нашем рационе – это жучки в каше.

Когда я только прибыла сюда, мне снились тарелки с рыбой, запечённой в слоеном тесте, пироги, тарталетки, такие сладкие и нежные, что тают во рту. Я не могла вспомнить, кто я и откуда, но каким-то образом помнила еду.

Тоска по чему-то, чего я не могу вспомнить, сковывает мою грудь. Давно мне не было так больно – очевидно, все эти дивные ароматы вызывают воспоминания, которые я никак не могу ухватить, как бы ни старалась. Как будто целый отряд никси взялся очистить мой разум так, чтобы он стал пустым и сверкающим. Время от времени другие чувства во мне пытаются что-то туда положить, помочь вспомнить, но никси всегда побеждают. Ничего не всплывает в памяти, все кругом бессмысленно. Не имея возможности понять причины произошедшего, я всегда чувствую себя опустошенной.

Внезапно передо мной встает Крит, и я усилием расслабляю мышцы, вместо того, чтобы напрячься от угрозы, что темными волнами исходит от его огромной фигуры. Он осматривает меня прямо, как Фигг, пытаясь разглядеть хоть волосок или нить, что сейчас не на своем месте.

Он тянется вниз и поправляет герб Тиллео между моих ног, но я дышу ровно. Тонкая ткань – единственное, что отделяет его проворные пальцы от моей промежности. И пока он притворяется, что возится с моим платьем, а на самом деле пытается выбить меня из колеи, я безучастно смотрю на его кожаный нагрудник.

Рука Крита застыла там, где ему никогда не будут рады, и я уже подумываю – а не его ли я должна убить? Затем вспоминаю слова Тиллео, сказанные в столовой, и разочарование сочится из груди, как жидкая смола.

Сомнений быть не может – он говорил, что я должна убить члена Ордена, а не какого-то ничтожного охранника, который думает, что может унизить меня, если прикоснется ко мне там, где не следует.

С другой стороны, я же решила нести разрушения и хаос до тех пор, пока меня не убьют. Почему бы не начать с того, чтобы преподать развратному монстру урок о том, почему не стоит связываться с рабыней клинка?

При мысли об этом в моей груди растекается удовлетворение.

Смогу ли я потом выкрутиться?

И не все ли мне равно?

Я очень осторожно прижимаюсь к руке Крита – кто знает, как он отреагирует на этот внезапный контакт. Криту нравится причинять боль. Его возбуждают «нет» в наших глазах, «не трогай меня», что так и не смогло сорваться с наших губ, потому что мы боимся наказания. И если мне нужно было подходящее время, чтобы дать Криту отпор, то нужно было действовать сейчас – когда Приют и поместье стоят на ушах и здесь, кроме обычных рабов клинка, есть еще куча обученных убийц, готовых принять удар на себя.

Я осмеливаюсь поднять глаза на Крита. Мое сердце колотится от страха и возбуждения. Он может избить меня – выследить позже и заставить заплатить за то, что я сейчас собираюсь сделать. Или он может пожаловаться Тиллео и потребовать, чтобы меня выпороли, или, еще хуже, высекли. На его жажду отомстить, поставить меня на место я и рассчитываю.

У Крита расширяются зрачки – его пошлый взгляд скользит к моим губам: очевидно, он принял мое прикосновение за интерес. Но ему требуется лишь секунда, чтобы почувствовать, как лезвие упирается в его твердеющий член.

Видеть, как похоть испаряется из его взгляда, словно мираж в пустыне, довольно возбуждает. На ее место приходит гнев, тело напрягается в ответ на угрозу, которую, как он теперь понимает, я для него представляю.

– Тронь меня еще раз, полудурок, посмотрим, к чему это приведет, – предупреждаю я, голос мой едва громче шепота.

– Тиллео за это с тебя шкуру снимет, – тихо рычит он в ответ.

И стоит ему понизить голос, как мое беспокойство тут же улетучивается. Если бы он хотел пожаловаться Тиллео, он бы уже вопил о том, что у меня есть нож, который мне, вообще-то, иметь не положено. Нет, он собирается разобраться со мной сам, и именно этого я от него и хочу.

– Может быть, – соглашаюсь я, хотя угроза явно пустая. – Но еще он отрубит твою голову за то, что ты позволил себе делать вещи, о которых тебя никто не просил, не так ли, Крит? Мы оба знаем, как хорошо он реагирует на проявление неуважения.

Я вижу, как начинает подрагивать его челюсть, еще крепче прижимаю лезвие к замше его брюк и шепчу сладко:

– А теперь проваливай.

Крит пристально смотрит на меня, но после напряженной паузы все же отступает назад. Как только между нами появляется пространство, нож возвращается в ножны. Движение такое быстрое, что Крит мог бы наблюдать за мной до конца жизни и так и не увидеть, где я его спрятала.