Ордин-Нащокин. Опередивший время

Тем не менее взгляды и суждения, которые вынашивал Ордин-Нащокин, сохраняют актуальность и сегодня. Его государственный ум и опыт, его подходы к решению стоявших перед страной проблем выявляют и подчеркивают отмеченное нами сходство между событиями XVII века и недавних лет. Из глубины веков проступает образ времени, характерные черты, достоинства и недостатки которого находят воплощение в современности и в современниках.

* * *

Библиография, посвященная Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину, не столь обширна, хотя к истории его жизни и служения в XVIII–XIX веках обращались многие именитые ученые, исследователи прошлого: Н. Бантыш-Каменский, В. Берх, В. Иконников, А. Терещенко, В. Малиновский, С. Соловьев, В. Ключевский, С. Платонов. По преимуществу это были публикации в исторических журналах, главы в многотомных собраниях трудов, публичные лекции, выходившие затем в сборниках. Видный отечественный историк, академик Василий Николаевич Берх (1781–1834) положил начало углубленному исследованию наследия Ордина-Нащокина, отнеся его к «величайшим мужам России». Берх отмечает трудную судьбу ближнего боярина XVII века, чьи жизнь и служение были подвержены «отливам и приливам страстей человеческих, какие во всех веках были одинаковы» [4] . Ученому удалось изыскать немало свидетельств о своем герое, в том числе и в зарубежных архивах. В открытых им лифляндских источниках Ор-дин-Нащокин фигурировал как «весьма умный и хитрый человек. Он управлял так мудро, что снискал уважение граждан и поселян».

4

Берх В. Н. Ордин-Нащокин // Новоселье. 1845. Ч. I. С. 396.

Работу в этом направлении продолжил историк Владимир Степанович Иконников (1841–1923), напечатавший в двух номерах «Русской старины» обширную биографию боярина. В отличие от предыдущих исследователей он не просто изложил факты, касающиеся жизни и деятельности Ордина-Нащокина, но и попытался охарактеризовать комплекс его идей, позволяющий считать его реформатором, прямым предшественником Петра Великого. На работе Иконникова, как и на других исторических трудах, базировался Василий Осипович Ключевский (1841–1911), уделивший Ордину-Нащокину существенное внимание в «Курсе русской истории» и оставивший, в частности, его яркий психологический портрет. В послереволюционный период Ордин-Нащокин оказался забыт вместе со всеми прочими государственными деятелями его времени, скопом зачисленными в «реакционное боярство». Его имя отсутствует и в «Русской истории» академика М. Н. Покровского, и даже в трехтомной «Истории дипломатии», изданной в 1940-е годы под редакцией В. П. Потемкина.

С началом «оттепели», в 1950—1960-е годы увеличилось внимание к изучению забытых страниц российской истории. Вместе с этим вырос и интерес к судьбе Ордина-Нащокина, к изучению его жизненного пути, к выдвинутым им идеям переустройства Руси. Формированию целостного взгляда на его личность и деятельность служат труды И. В. Галактионова и Е. В. Чистяковой [5] . Особое место занимает изучение внешнеполитических взглядов и инициатив выдающегося дипломата, которому были посвящены отдельные труды и темы научных конференций. На этом фоне особо выделяется монография видного историка Бориса Николаевича Флори «Внешнеполитическая программа А. Л. Ордина-Нащокина и попытки ее осуществления» (М., 2013). Большое внимание деятельности ближнего боярина уделено и в другой книге Б. Н. Флори — «Русское государство и его западные соседи» (М., 2010). Интерес к личности Ордина-Нащокина велик в Пскове, с которым связана большая часть его жизни; в 2010 году в этом городе издана книга местного историка А. Б. Постникова «Добрый человек старой Руси», посвященная биографии выдающегося земляка.

5

Галактионов И. В., Чистякова Е. В. А. Л. Ордин-Нащокин: Русский дипломат XVII в. М., 1961; Галактионов И. В. Ранняя переписка А. Л. Ордина-Нащокина (1642–1645 гг.). Саратов, 1968; Чистякова Е. В., Галактионов И. В. Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин // «Око всей великой России»: Об истории русской дипломатической службы XVI–XVII веков. М., 1989.

Растущий интерес к истории России в целом и бурному XVII столетию в частности позволяет надеяться на привлечение более широкого общественного внимания к личности выдающегося россиянина. Предстоит вновь обратиться к памяти о замечательном человеке, который в непростое для России время много лет самоотверженно защищал ее интересы, оставаясь честным, бескорыстным, последовательным и принципиальным государственным деятелем. В воскрешении и укреплении этой памяти заключается долг благодарных потомков.

Глава первая РУСЬ НА ПЕРЕПУТЬЕ

«По правую сторону от царя, на всем виду у него, отчасти даже и влево, сидели с открытыми головами, в большом числе Бояре, Окольничие и Думные Дворяне из тайного Великокняжеского Совета, совсем не удостоившие нас поклоном ни при входе нашем, ни при выходе. Сам царь сидел на серебряном позолоченном престоле, поставленном не посередине, а в левом углу покоя, между двумя окнами и казался в тени… По середине его, над головою Царя, висел образ Богородицы Девы… Выше к своду висели на стене еще два светлых образа, выставленные для поклонения. На краю лавки, вправо от царя стоял серебряный рукомойник с подливальником и полотенцем, которые после того, как мы, по обычаю, поцелуем его правую руку, должны были послужить ему для омывания и обтирания ея, оскверненной нечистыми устами поганых, как называют московитяне всех приверженцев латинской церкви» [6] . Так описывает начало аудиенции у царя Алексея Михайловича барон Августин фон Мейерберг — посол германского императора Леопольда I, прибывший в Москву в 1661 году.

6

Мейерберг А. Путешествие в Московию // Утверждение династии. М., 1997. С. 85.

На иностранцев Московия XVII века, по мере того как они сталкивались с ее повседневностью, производила удручающее впечатление. Это особенно бросалось в глаза при сопоставлении с реальностями другой жизни, оставленной ими за пределами русских границ. Их представления не ограничивались одной лишь Москвой. Многодневные утомительные переходы по бездорожью от границ до столицы, от одного селения к другому рождали впечатления отнюдь не благостные.

Получившие известность мемуары, дневники, путевые заметки иностранцев, посещавших в ту пору Московию, приоткрывают своеобразие быта, нравов, поведения. Многое из того, что составляло реальности русской жизни, вызывало недоумение, ощущение ущербности, казалось нелепым. Неприглядное впечатление на иностранцев производили настороженность, закрытость, угрюмость московитов. Особо отмечали они распространенное в народе пьянство, от которого, по словам итальянца Александра Гваньини в его «Описании Московии», «происходит много соблазна, зажигательство домов… По домам по улицам только и встречаются пьяные от водки».

Выстраданная в ходе преодоления последствий Смуты русская государственность не могла сгладить унаследованные от Древней Руси углы и зазубрины. Религиозные установки, ценности, догматы на долгие времена предопределили отчуждение русских от других народов. «Латиняне»-католики, «басурмане»-мусульмане несли враждебное всему православному. Отношение к «чужебесию», его вредоносной сущности переносилось на повседневность, на быт, определяя духовную атмосферу, стиль жизни. Религиозный фанатизм непроницаемой стеной стоял на пути просвещения. Учебных заведений в традиционном, светском понимании на Руси не существовало. Всего лишь один человек на сотню умел читать и писать. Книгопечатание, ориентированное на издание религиозных текстов, находилось в зачаточном состоянии. Единственной светской книгой, по которой московиты сверяли жизнь, был «Домострой». Общественное сознание направлялось в сторону теологического, церковного начала. Стойкость, упорство, жертвенность в защите веры стали едва ли не определяющей чертой национальной самобытности, оборачиваясь тенденцией к самоизоляции, отгораживанию от внешнего мира, от его «тлетворного влияния». Ритуал с омыванием рук великого князя в ходе представления ему иностранных послов как раз и являлся «самобытной» формой демонстрации отношения властителя к «нечистым» иноверцам.

Элита, на плечи которой ложилось бремя государственного управления, кроме унаследованных от предков привилегий и природных качеств, не обладала ничем другим — ни знаниями, ни внутренней культурой, ни пониманием интересов страны. Русь оставалась невежественной, отсталой страной, чье население по части грамотности, образованности, просвещенности мало чем отличалось от тех, кто им управлял. Из глубины того времени доносятся до нас отнюдь не самые благожелательные суждения о Московской Руси и о людях, живущих в ней. Московитяне — народ «грубый, бесчувственный, жестокий». Они «лукавы, упрямы, необузданны, недружелюбны, извращены, бесстыдны, склонны ко всему дурному». «В Москве-де все люд глупый, жить не с кем, сеют землю рожью, а живут ложью». «Люди они хитроумные и непостоянные», обитают в «жалком рабстве нечестного государства». «Московитяне без всякой науки и образования, все однолетки в этом отношении». «Московиты хвалятся, что только они христиане, а нас они осуждают, как отступников от первобытной церкви и древних святых установлений», — отмечал Сигизмунд Герберштейн в своих «Записках о московских делах» (1549). Можно, конечно, списать подобные утверждения на некую «исконную неприязнь» иноземцев к России. Но скорее речь идет о глубинном непонимании: Европа и Русь в то время поистине представляли собой две разные цивилизации.

Для россиян издревле, в обыденной жизни, все иностранцы, из какой бы страны они ни прибывали, оставались «немцами», поскольку «они не мы», не такие, как мы. И речь их воспринималась как поток бессвязных звуков, издаваемых глухонемыми. Их сторонились, общение с ними официально осуждалось. Но и просвещенные, казалось бы, европейцы проявляли в отношении русских ничуть не большую терпимость. Им было свойственно абсолютизировать поверхностные впечатления, отмечающие «несуразные» черты образа жизни и поведения московитов. Иностранцев раздражало в Московии буквально все: устройство быта, церковные обряды, внешний вид людей. У мужчин невероятной длины бороды, женщины, непременно укутанные шалями и платками, с густо набеленными и нарумяненными лицами. Долгополая одежда, украшения, головные уборы — все это также производило негативное впечатление. Такая предубежденность, ироничное восприятие, в свою очередь, вызывали отчужденное, настороженное отношение к чужестранцам со стороны как представителей русской власти, светской и церковной, так и широких слоев населения. Они знали или, по крайней мере, чувствовали, что европейцы относятся к ним примерно так же, как к «дикарям» Азии и Африки, без внимания к подлинным причинам, в силу которых Русь оставалась именно такой, какой была.

Размер территории, суровый континентальный климат — особая данность, какая издревле определяла судьбу России, влияла на обустройство жизни ее народа. Именно природно-климатические условия послужили причиной гораздо более позднего, по отношению к другим территориям, цивилизационного освоения пространства на северо-востоке Европы. Резкий перепад температур от зимы к лету, непроходимые леса и болота, снег, покрывающий территорию страны на протяжении более половины календарного года, — преграды, стоявшие на пути комфортного обустройства и проживания заселявших эти края людей. Условия возделывания почвы, вызревания и сбора урожая определялись жесткими сроками проведения сельхозработ. Пригодными для этого были всего 130 суток, тогда как обработка полей требовала немалых затрат труда и времени.

Многовековое обитание в суровых климатических условиях Нечерноземья с его низким плодородием почв, рискованным земледелием, непредвиденными погодными катаклизмами ставило население перед необходимостью любой ценой избегать угрозы голода. Уходящие в глубь веков богослужебные, очерченные церковью предписания, предопределялись потребностями экономии, рационального использования продовольственных запасов. Английский врач Сэмюел Коллинз объяснял аскетичную, суровую церковную традицию природно-климатическими условиями, угрозой нехватки продовольственных ресурсов на протяжении длительного межсезонья: «Множество постов и распространение употребления рыбы, чтобы сохранить мясо, которое без того бы истребилось, потому что русские не могут выпускать скотины в поле в течение зимы, продолжающейся иногда пять месяцев». Пренебрежение к посту, игнорирование его требований карались публичным наказанием вплоть до отлучения от церкви, а попытки проживающих в Москве «латинян» кормить в пост мясом изголодавшихся от тяжелой работы русских оборачивались для иноверцев высылкой за пределы Москвы.