Ордо Юниус

– Что ты делаешь, Эмерсон?

Только сейчас северянин понял, что слышит голос брата впервые за долгие годы. Он говорил грубо и слегка с хрипотцой, будто до этого разговаривал несколько часов без возможности глотнуть воды.

– Я… Господин Халле, я принес грешнику еды, но он вздумал врать мне, и я не сдержался. – Так странно было видеть, как из зрелого мужчины конвоир превратился в смущенного подростка, которого журит взрослый.

– Вообще-то я спал и…

– Молчать! – Хальвард резко оборвал начавшего говорить Алоизаса, из-за чего тот лишь проглотил ком в горле и решил больше не лезть. – Тебе велели охранять его камеру и приносить еду. Не заставляй благодетеля думать о том, что тебе не по силам даже это.

Надо отдать должное Эмерсону, он не стал больше оправдываться, а лишь кивнул и направился в сторону выхода. Алоизас наблюдал за тем, как закрыли дверь, слушал гул моторчика в механизме и удаляющиеся шаги, пытаясь унять дрожь в теле. В очередной раз утершись рукавом рубашки, Мастер посмотрел на похлебку, стоящую на подносе. Он наклонился и придвинул его к себе.

Если бы не квадрат солнечного света в камере, Алоизас сбился бы со счета, сколько прошло времени с момента его заточения. Три раза он видел, как дневной свет сменялся ночной мглой. На четвертый раз его снова привели в кабинет на втором этаже здания.

За столом так же сидел мужчина в сером костюме, и как только северянин столкнулся с ним взглядом, то возненавидел серый цвет до тошноты.

Серые, практически бесцветные, глаза, серый хлопковый костюм с черными пуговицами, серый цвет стен. Создавалось впечатление, что спектр зрения сузился до чернобелых оттенков, настолько бесцветно было все вокруг.

– Мирза Звездовенценосный, даруй нам силы и вразуми грешника, – тихо говорил мужчина, уперев локти в столешницу и сплетя пальцы в молитвенном жесте.

Его кисти оплетали четки из агатовых бусин.

Алоизас понял, что молятся о нем, грешнике, и подавил в себе желание закатить глаза. Как быстрее всего оказаться на костре в логове фанатиков? Смеяться над их верой.

Эмерсон, приведший сюда Мастера, все это время хранил молчание, а когда Серый Костюм закончил молитву, они оба перекрестились, после чего он велел Алоизасу сесть на стул и проверил, крепко ли связаны его руки за спиной.

– Спасибо, Эмерсон, – сказал мужчина, положив четки на стол.

– Рад служить Мирзе Звездовенценосному. Что-то еще нужно, Рамир? – почтительным голосом спросил парень.

Имя Серого Костюма резануло слух северянина. Он явно был уроженцем Тиадены.

– Пока ничего. Подожди снаружи, пока он закончит покаяние.

Кивнув, Эмерсон вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Они остались наедине.

– Надеюсь, время, данное тебе нашим покровителем, Мирзой Звездовенценосным, вразумило тебя. Покайся в своих грехах, расскажи о своих планах и пророчестве.

Алоизас смотрел прямо в глаза Рамира, пытаясь разглядеть эмоции под непроницаемой маской благоговения.

– Пророчестве? В Теневале никто не говорил ни о каком пророчестве, – ответил Мастер.

Губы Серого Костюма сжались в тонкую линию. Понял, что выдал лишнюю информацию или остался недоволен ответом?

– Я был лишь куратором и помогал новоприбывшим освоиться. Если не считать услуг профессионального характера.

– Что наобещали тебе лжецы, раз ты предал Его?

Мастер Алоизас не отвечал, смотрел на мужчину перед собой, пытаясь изобразить душевные муки совести, делая вид, что борется сам с собой.

– Они пообещали спасти детей, – наконец, ответил северянин.

Лежа в камере, он думал о том, какую ложь рассказать последователям Ордена, чтобы выиграть время.

– Детей? – переспросил Рамир, удивленно подняв брови. – Разве дети были в опасности?

– Эти дети с Даром. Их осталось так мало в мире, а в Теневале казнили бы всех, имей они Дар или иную точку зрения. Я услышал, что они не желали принимать новое знание, поэтому их держали взаперти. Кто знает, если бы они и дальше продолжили брыкаться, следующими жертвами на полную луну после ведьмы могли стать и они…

Серый Костюм выслушал рассказ Алоизаса и поднялся с места. Он подошел к небольшому трюмо в углу кабинета, открыл деревянную дверцу маленьким ключом и достал оттуда стеклянную стопку. Поставив ее на стол, Рамир потянулся к выдвижному ящику и вытащил стеклянную пробирку с мутно-серой (ну, конечно) жидкостью.

Алоизас неотрывно следил за ним, и тишина, нарушаемая лишь звуком открытой пробки и плеском содержимого пробирки, давила на голову. Пальцы рук похолодели. Рамир взял стопку и подошел к северянину, схватил правой рукой его челюсть, заставив губы разомкнуться, после чего влил содержимое Мастеру в рот.

Первые несколько секунд ничего не происходило, и Алоизас чувствовал только, как холодная жидкость стекает по горлу. Как бы ему ни хотелось выплюнуть ее, рефлексы взяли верх, и он сделал глоток. Рамир уже отпустил его лицо и снова проделал манипуляции с платком и святой водой, как в первый день их «знакомства».

Внезапно все тело северянина пронзила судорога. Его будто ударили по голове чем-то тяжелым, и он видел со стороны, как его тело падает со стула и заваливается набок, выворачивая ноги и руки, но при этом ярко ощущая инфернальное пламя, разливающееся по внутренностям. Алоизас хотел закричать, но язык онемел и прилип к нёбу, а рот не слушался и не открывался, поэтому он мог издавать лишь жалобные стонущие звуки.

– А теперь… – послышался голос Серого Костюма словно издалека, – я хочу слышать правду. И если ты соврешь в следующий раз, то очищающее пламя покажется тебе щекоткой.

Алоизасу-Халле казалось, что следующего раза не будет, потому что он не переживет и этот.

Глаза застилали слезы боли, внутри все горело, а кожа зудела. В горле собрался ком слюны, мешая дышать и глотать. Алоизас-Халле больше не принадлежал самому себе. Перед глазами была лишь непроглядная пелена всех оттенков серого.

* * *

Алоизас лежал на отсыревшем, плесневелом матрасе и не хотел открывать глаза. Все тело ныло и болело, казалось, что ему медленно выкручивали кости и срывали с них мышцы и сухожилия.

Он понимал, что должен бороться и попытаться что-то придумать, чтобы хотя бы связаться с Хальвардом, но силы покинули его. Алоизасу хотелось, чтобы его оставили в покое и никогда больше не трогали, но у жизни на него были свои планы.

Скрипнула дверь камеры. От тяжелых шагов по полу пронеслись вибрации, отдаваясь болью в теле Алоизаса, и тот несдержанно застонал. Он невольно накрыл голову рукой, ожидая, что на него сейчас снова выльют воду или ударят, но неожиданно вместо этого он почувствовал осторожное прикосновение.