Орел девятого легиона

Марк стал поспешно соображать, как бы получше объяснить ей, какое это имеет отношение, но он зря старался, она продолжала, не ожидая ответа:

– А раз не вернешься в легион, что же тогда?

– Еще не знаю.

– Может быть, поедешь домой?.. – начала она, но тут смысл этих слов дошел до нее, и глаза ее сделались испуганными. – Ты уедешь в свой Рим и заберешь с собой Волчка и Эску?

– Еще не знаю, Коттия, честное слово, не знаю. Почему-то я не думаю, что вернусь на родину.

Но Коттия не слышала его.

– Возьми меня с собой, – вырвалось у нее. Она чуть не плакала. – Скоро город обнесут стеной. Ты же не оставишь меня в клетке! Ты не можешь меня оставить! Ох, Марк, возьми меня с собой!

– Даже в Рим? – Марк не забыл ее прежней ненависти ко всему римскому.

Коттия вскочила на ноги, Марк тоже встал.

– Да! – выпалила она. – Куда угодно, только с тобой.

Две волны чувств нахлынули на него одна за другой, слившись воедино. Первая – радость от обретения, вторая – отчаяние от утраты… Как объяснить, что, не владея в мире ничем, даже ремеслом, он не имеет права брать ее с собой?

– Коттия… – начал он с несчастным видом. – Коттия, милая моя, ничего из этого…

Но он не успел закончить фразы: послышался взволнованный голос Эски:

– Марк! Где ты?

– Я тут! Иду! – крикнул в ответ Марк и схватил Коттию за руку. – Пока идем со мной.

Опять брызнул дождь, но при этом показалось солнце, и дождь сверкал на лету. Волчок встретил их во дворе и с веселым лаем закружил около них, вытянув прямой пушистый хвост. Сразу за Волчком следовал Эска.

– Только сейчас пришло. – Он протянул Марку тонкий запечатанный свиток папируса.

Марк взял папирус и удивленно поднял брови при виде знака Шестого легиона на печати. Коттия, Эска и Волчок тем временем здоровались друг с другом каждый на свой лад. Взламывая печать, Марк случайно поднял взгляд и увидел приближавшегося дядю Аквилу.

– Открыто проявлять любопытство – одна из привилегий старости. – Дядя остановился, возвышаясь над всей группой, столпившейся у колоннады.

Марк раскатал шуршащий лист папируса. Ярчайший свет слепил ему глаза, и написанные слова плыли посреди красных и зеленых пятен. «Центуриону Марку Флавию Аквиле от Клавдия Иеронимиана, легата Шестого Победоносного, привет!» – начиналось письмо. Марк пробежал глазами убористые строки до конца, потом поднял голову и встретил взгляд широко раскрытых золотистых глаз Коттии.

– Уж не колдунья ли ты из Фессалии [24] ? Или ты просто ясновидящая? – проговорил он и снова уткнулся в письмо. Потом принялся читать его вторично, на этот раз внимательнее, вдумываясь в написанное и пересказывая главное вслух: – Легат изложил дело в сенате, и сенат вынес решение, какого мы и ожидали. Но легат пишет еще: «…в знак признания заслуг перед государством, неявность коих не делает их менее значительными…» – Эска, отныне ты – римский гражданин.

Вид у Эски был озадаченный, даже слегка встревоженный.

24

Считалось, что в этой области Древней Греции многие женщины – колдуньи.

– Я не совсем понимаю. Что это значит?

Означало это многое, а главное – права и обязанности. Это могло означать также, что его ухо как бы переставало считаться обрезанным, и уже не имело значения то, что он был прежде рабом. Эска узнает это потом, позднее. В его случае это еще означало своего рода почетное освобождение, деревянный меч гладиатора, завоевавшего себе свободу на арене.

– Считай, что ты завоевал деревянный меч, – сказал Марк и увидел, что до Эски, бывшего гладиатора, начинает доходить смысл сказанного.

– Легат пишет, что за те же услуги, – продолжал Марк, – мне дают пособие выслужившего срок центуриона, командира когорты. Выплачено оно будет по старинке – частично в сестерциях, частично землей. – Помолчав, он принялся читать все подряд, слово за словом: – «По установленному обычаю, земля жалуется в Британии, поскольку здесь проходила твоя последняя военная служба. Но мой добрый знакомый, один из сенаторов, написал мне, что если ты пожелаешь, нетрудно будет поменять здешний надел на землю в Этрурии, откуда, если не ошибаюсь, ты родом. Официальные документы в свое время дойдут до вас обоих, но коль скоро замедленность хода бюрократической машины общеизвестна, я надеюсь быть первым, от кого ты узнаешь эту новость».

Марк перестал читать, рука с письмом медленно опустилась. Он оглядел окружавшие его лица: у дяди Аквилы было выражение стороннего наблюдателя, с бесстрастным интересом разглядывающего результат поставленного опыта; лицо Эски выражало напряженное ожидание; личико Коттии прямо на глазах заострилось и побледнело; Волчок выжидающе поднял свою большую голову. Лица… И вдруг Марку захотелось бежать, бежать от них от всех, даже от Коттии, даже от Эски. Они составляли часть его жизни, входили в его планы, они принадлежали ему, а он принадлежал им, но сейчас ему хотелось побыть одному, одному разобраться в происшедшем, чтобы ничье присутствие не повлияло на его решение. Марк отвернулся, отошел к низкой ограде, идущей вдоль наружной лестницы, и обвел взглядом намокший сад, где дикие нарциссы, точно мириады огоньков, плясали под фруктовыми деревьями.

Он может уехать домой.

Холодные брызги летели ему в лицо, а он стоял и думал: «Я могу уехать домой», – и видел внутренним взором длинную дорогу на юг, дорогу легионеров, белевшую под этрусским солнцем; усадьбы среди оливковых плантаций; темно-красные, цвета вина, Апеннины вдали. Он словно вдыхал душистый смолистый запах сосновых лесов, и смесь ароматов тимьяна, розмарина и дикого цикламена – летний запах родных холмов. Он мог вернуться туда, к холмам и людям, среди которых вырос, по которым тосковал здесь, на севере. Но если он вернется – не будет ли всю оставшуюся жизнь его глодать другая тоска? Тоска по другим запахам, другой природе, другим звукам? По изменчивому северному небу и пению зеленой ржанки?

И вдруг он понял, почему дядя Аквила поселился в этой стране, когда кончился срок его службы. До конца жизни Марк будет помнить родные холмы, порой воспоминания будут мучить его. Но теперь его дом тут, в Британии. Понимание этого пришло к нему как-то исподволь и показалось уже знакомым, и он удивился, как не осознал этого раньше.

Волчок ткнулся влажным носом ему в ладонь, и Марк, глубоко вздохнув, повернулся. Дядя Аквила еще стоял, сложив руки на груди и склонив голову набок, все с тем же выражением бесстрастного интереса.

– Прими мои поздравления, Марк, – сказал он. – Не для каждого мой друг Клавдий стал бы расшибаться в лепешку, а ему, вероятно, пришлось крепко постараться, чтобы добиться справедливого решения от сената.

– Я готов лежать у его ног, – тихо ответил Марк. – Ведь это начало новой жизни, Эска, новой жизни!

– Разумеется, чтобы поменять земли на Этрурию, потребуется время, – задумчиво произнес дядя Аквила. – Но к осени, я думаю, ты будешь уже там.

– Я не вернусь в Этрурию, – сказал Марк. – Я возьму землю здесь, в Британии.