Орест и сын

В сквере, разбитом на площади, не было ни души. Что-то подступало изнутри, тянуло низ живота. Больше всего на свете хотелось лечь и уснуть. Сугробы, лежавшие под ветками, сбились овечьим стадом. Чибис расчистил скамейку: “Ты на пальто садись”. Не поднимая глаз на Инну, он заботился о Ксении.

“Да не бойтесь вы, не бойтесь, — Ксения уговаривала. — Мы правда жили здесь”. В снежной пелене дрожали окна “Астории”. “Жили, пока не уехали”, — Инна усмехнулась. “Но я же не виновата. Нас выселили. То есть этаж расселили под ясли. В наших комнатах — средняя группа…” — Ксения оправдывалась горячо. “Это какие — четырехлетние?” — Инна перебила.

“Там еще чердак есть… Мы забирались и рассказывали сказки — страшные. — Блаженная улыбка ходила на Ксеньиных губах. — И лифт старый. Сетчатый, как у тебя…” Чибис кивнул. О доме, расположенном в двух шагах, она говорила так, словно он остался в другом городе, далеком, как небеса. “В войну разбомбили. Справа Телеграф, слева — Почтамт. Метили в них, а попали в наш. После войны немцы восстанавливали — пленные. В парадной плитками выложили: 1917—1946. Очень хороший дом — только квартиры коммунальные. Мама радовалась, когда уехали…” — “А ты?” — Инна снова перебила. “Я — нет, — Ксения поежилась, — я вообще никуда не хотела уезжать. Там лестница и оконце на крышу”, — она объясняла торопливо.

“Вы что, на крышу лазили?” — Чибис восхитился. “Нет. — Она махнула рукой. — На крышу — нет. На лесенку садились. Там тепло…” Чибис ежился: “Сейчас бы туда — на ваш чердак…” — “А ты представь себе, как будто…” Чибис шевельнулся, устраиваясь: “Я тоже любил сказки. В детстве у меня была книга „Сказки народов мира””. — “А я люблю русские”, — Инна возразила через силу. “Я — тоже”, — Ксения подхватила. “Русские так русские”, — он кивнул, соглашаясь.

За чердачной стеной стукнули дверью. Лифт уходил вниз. Шахта, образованная сетью, походила на змеиную чешую. “В некотором царстве, в некотором государстве жил-был огромный змей, — Чибис зажмурился и начал неторопливо. Сетчатая чешуя отдавала блеском. — Жил он на самой высокой горе, и прозвали его за это Горынычем. Страшно?” — Он открыл глаза и улыбнулся.

“Да”. — Инна прижала руки к животу. “А гора как называлась?” — Ксения спросила доверчиво. “Гора? — Чибис помедлил. — Вообще-то не гора, а высоты — Пулковские”. — “А… — Инна отозвалась, — а змей — не Змей, а трам-вай?” — “Нет. Змей настоящий, — успокоил Чибис. — Ну вот. Охранял он свои границы от самых Высот до Калинова моста”. — “Может, до Калинкина? Там и башни есть — охранять удобно”. — “Пожалуйста, не мешай”, — Ксения попросила. Обеими руками Инна зажимала боль.

“Много молодцев ездило к Калинову мосту драться со Змеем, только ни-кто из них не возвращался — ни пеший, ни конный. Вдоль по берегу лежали кости — по колено навалены”. — “Кому по колено — Змею?” — Инна снова перебила. “Кому же еще? — Чибис хихикнул и продолжил нараспев: “Вот пришел однажды из далекой страны, из чужой державы Иван-царевич”. — “А у царя была дочь — прекрасная царевна”, — Ксения подсказала с надеждой. “Ага, — Чибис подхватил. — И узнал царевич от случайных людей, что поведут ее Змею на съедение”. — “Мне страшно”, — сказала Инна. “Так и должно быть — не перебивай. Вот приходит он к реке и видит: колышется перед ним вода темная, и белеют кости честные — человеческие. Закипели воды черные, и вылезли на сушу головы змеиные — чешуйчатые… Как лифты…” — Он улыбнулся.

“Не говори глупости”, — Инна процедила сквозь зубы. “Ну, зачем ты так?..” — Ксения вступилась. “Замолчи. Вы оба ничего не знаете”. Чибис сбился и замолчал. Иннины глаза глядели вперед, выше заиндевелых кустов. “Правду знаю я одна... Вы, — голос дрогнул, — даже представить себе не можете...” — “Что представить?..” — Чибис не брал в толк. “Ваши сказки — пустая болтовня. Вы все: и ты, и старуха… И твой отец…” — “При чем здесь?…” — “Ой! — Ксения запрокинула голову. — Глядите, глядите!” Над крышей “Астории” крестом, рассекающим небо, стояли два недвижных луча.

“Как будто в блокаду”, — Чибис оглядывался опасливо. “Что?” — Ксения вскочила. “Не знаю… Ерунда, — Чибис замялся. — Я подумал: фашисты. Ну, те, которые — на банкет. Заняли город и маршируют”. Цепляясь обеими руками, Ксения вскарабкалась на скамью. За ветками высилась конная статуя, увенчанная пернатым шлемом. Факелы чадили в небо, опоясывая ее, как фонари. Серая пелена, сползаясь из боковых улиц, стлалась понизу. “Ну?” — Чибис приплясывал нетерпеливо. “Что-то такое… Движется”. — Ксения вглядывалась, зажимая варежкой рот. Пернатый шлем качнулся. За спиной всадника сомкнутым тупоугольным строем стоял военный отряд. “Римляне”, — Ксения догадалась и обмерла.

“Вставай, вставай…” — Чибис тянул за рукав. Инна взялась за край и встала тяжело. “Бежим… Это они — римляне”, — бормоча несусветное, Ксения сползала со скамейки. Два луча, сходясь в перекрестье, двигались к собору. Ангелы, державшие подступы к куполу, сдавались на милость врага.

Боль застилала глаза. По белому насту, гулкому, как железный лист, Инна шла к колоннаде. Где-то далеко, на юго-востоке, стояла всесильная Звезда, умеющая творить чудеса. Жарко, словно все начиналось сызнова, она раскрывалась навстречу — всеми пятью лепестками.

Лети, лети, лепесток, через запад на восток, Через север, через юг, возвращайся, сделав круг, Лишь коснешься ты земли, быть по-моему вели…

Боль, пронзавшая тело, росла пульсирующими толчками. Стоило только попросить, и ужас ушел бы навеки… “Вели, чтобы я…” Пальцы, стынущие в кармане, терзали обломок ангельского пера. Невесомое облачко, не долетевшее до собора, растворялось в пустынном небе. Сквозь боль она думала о том, что это — самое главное: облачко должно долететь…

Звезда, пришедшая с юго-востока, стояла перед местом. Здесь, над средостением истины, она распахивала городу и миру пять набрякших лепестков. Те, кто добрался до места, могли войти и увидеть и, пав, принести дары: золото, ладан и смирну, отдававшую керосином…

“Вели, чтобы Он…” Желание, вставшее из мрака, не складывалось в слова. Оно было последним и непроизносимым — как свет, гаснущий в глазах…

Звезда, взошедшая во дни царя Ирода, щерилась металлическим остовом. Багровые лепестки хрустели в основаниях. Содрогаясь от ярости, чудовищная башня поводила обрубками шей. На культях, сочащихся кровью, нарастали новые головы — пять, десять, бесчисленное множество…

“Держи!” — Ксения крикнула. Они вцепились одновременно. Иннины пальцы были мокрыми и холодными. “Под руки, под руки”. Тело стало тяжким, как камень. “Надо в больницу”, — Чибис кряхтел под тяжестью. “Не надо, не надо… Может, очнется — сама…”

Опустив на снег, Чибис склонился низко. Глаза, заведенные под веки, дрожали белым. Скулы очерчивались неживой остротой. “Мама”, — он прошептал. “Что?..” — Ксеньины зубы стукнули. Обеими руками она взялась за подбородок, сдерживая невыносимый стук. “Ты должен, ты должен что- то...” — челюсть, вырвавшись из-под пальцев, стукнула. Чибис подполз на коленях и уцепился за ноги: “Волоком, волоком тащи”. Иннино пальто заворачивалось, поддергиваясь. “Больше не могу. Тяжело”, — он бормотал, выпуская.

На пустом месте, с которого стянули, чернело пятно. Ксения сунулась под пальто и нащупала мокротэ. Подняв к глазам, она разглядывала пальцы. “Что? Что?” — Чибис спрашивал, не понимая. “Где здесь больница?” — Ксения спросила сквозь зубы. Сжатые, они не посмели стукнуть. “Там, — он мотнул головой. — За рекой. Где мама...” — “Надо остановить машину”. — “Нет! Туда нельзя”. — “Вставай и выходи на дорогу”, — Ксения приказала непререкаемо. Чибис встал и выступил за кромку. Подняв руки, он шел по слюдяной полосе…