Орина дома и в Потусторонье

Кузьмич пошел в сторону Противопожарной полосы, а они — к дому Орины: решили, что прежде всего следует изучить библиотечную книжку.

Сели рядком на диване — и Павлик, поглядев по оглавлению, выбрал «Собаку Баскервилей» и стал читать вслух; Орина уже перестала удивляться способностям мальчишки. После «Собаки» нашел «Пляшущих человечков», а затем прочел «Пеструю ленту». Заглянув в «Союз рыжих» — больно название понравилось! — дальше читать не стали, и так все понятно, а время не ждет: Милиционер ведь ясно сказал, что у них только три дня сроку.

Смазав ножные мозоли и себе и Павлику вонючей бабушкиной мазью «бом-бенге» и сунув ее в карман жакетки, Крошечка достала из сундука сумку умершего дедушки, где лежала рейсшина и прочее, и затолкала туда книжку, папку с делом и обе больничные выписки; огляделась в поисках того, что еще может пригодиться… Мальчик указал ей на гребешок, и Орина, смутившись и быстро заглянув в зеркало: неужто она такая лахудра — и кое-как причесавшись, сунула и гребень; взяла еще медяков, на случай обратной переправы, — пошарив по карманам плащей, пальто, полушубков и ватников, тесно висевших в прихожей. А Павлик меж тем тоже сунул себе в карман одну вещицу — думал, что она не заметит, но Орина заметила, правда, ничего не сказала. Она была страшно разочарована: неужто и он такой же, как все Пандорины дети — обычный воришка?! И у нее донельзя сжалось сердце.

Когда они очутились за воротами, Крошечка вынула из сумки янтарный мундштук, и, углядев на дороге брошенный Кузьмичом окурок, подобрала его, сунула куда надо и протянула заряженный мундштук и коробок спичек Павлику — дескать, кури давай! Мальчик отшатнулся и сказал, что он никогда не курил и начинать не собирается. Орина рассердилась, дескать, а как же мы будем разбираться с этим делом, ежели никто из нас не курит, — ладно, трубки у нас нету, ну так вот, я нашла-де трубке замену, дело за малым: курить и думать… Ты что-де не понял: без этого расследование с места не стронется!

— Нет, не буду! — отнекивался благовоспитанный Пандорин сын.

Но тут ребята, направлявшиеся к избе Пасечника, забыли о раздорах, потому что на дороге откуда ни возьмись появилась вовсе незнакомая баба: в серой овечьей шали, в мягких котах, а за плечами — лыковый пестерь; шла баба, как-то подпрыгивая. Крошечка вперилась в нее взглядом, и, когда все трое сошлись и остановились друг против друга, глубокомысленно заявила:

— Вы вышли из барака, идете в лес по клюкву… еще вы занимаетесь тяжким физическим трудом… и… и… и у вас есть собака… дворняга!

Поскольку ни Павлик, ни женщина не пытались узнать, каким образом она обо всем этом узнала, Орине, которая подождала немножко, но ничего не дождалась, пришлось без просьб с чьей-либо стороны дать объяснения:

— Коты у вас совсем чистые, значит, вы только что откуда-то вышли, а поблизости только двадцатиквартирный барак… Затем, на ладонях у вас мозоли, следовательно вы много работаете. Кстати, могу порекомендовать хорошее средство от мозолей — мазь «бом-бенге». Пестерь — идете в лес, и не по грибы, а по ягоды, потому что короб запачкан соком, то есть это специальный ягодник, а кроме клюквы сейчас никакой ягоды нету. Ну и у вас на подоле, сбоку — клочки серой шерсти, выходит, о ноги терлась собака… А что касается породы — то тут у нас ведь кроме дворняжек-то и нет никого… Все очень просто!

Баба, этак усмехаясь, поглядывала на девочку. А Павлик Краснов поинтересовался:

— Директор Леспромхоза сказал, что все, кто есть, — в лесу. А вы в лесу были? Как там?

Женщина только жала плечами, тогда Павлик, сообщив предварительно свое имя и представив Орину, бесцеремонно спросил: дескать, а вас как зовут? Но баба ткнула пальцем себе в рот, что-то промычала и принялась быстробыстро складывать из перстов с ладонями каких-то пляшущих человечков.

— Да она немая! — догадалась Крошечка.

Баба поыкала, развела руками — и пошла вниз по Долгой улице. Ребята глядели ей вслед, а женщина все выуживала из воздуха пальцами какие-то никому не понятные словечки — видать, разговаривала сама с собой. Крошечка воскликнула:

— Хорошо, что хоть кто-то тут есть!..

Ребята подошли к избе Пасечника, которая была крайней на Долгой улице, ограда усадьбы уже примыкала к березняку, за которым начиналась Противопожарная полоса. Покричали под окошками: никто не откликнулся… И ворота оказались заперты.

— Придется ведь перелезать, — сказала Орина, покосившись на Павлика, ноги у которого по-прежнему нет-нет да и заплетались. А забор усадьбы был основательный: высокий заостренный штакетник. Лезть, конечно, пришлось Крошечке. Но мальчик не отставал от нее. «Небось привычный… по чужим садам лазить», — неприязненно подумала Орина.

Оглядевшись во дворе, — где все было в полном порядке, — они направились к дому. На двери висела внушительных размеров стальная собачка, но Крошечка, применив дедукцию, тотчас выяснила, где ключ: там же, где и у них — под половой тряпкой. Прежде чем отправиться на поиски каких-нибудь следов Орины Котовой, она решилась, следуя духу и букве метода Шерлока Холмса, покурить (ввиду того, что мальчишка категорически отказывался), но, на удивление, в голове у ней не только не прояснилось, как она ожидала, а даже наоборот… Крошечка, под взглядом мальчика, который почему-то не смеялся, небрежно выкинула окурок, и, пошатываясь и хватаясь за перила, взошла на крыльцо.

Боясь, что ее вырвет, она опустилась на лавку, дескать, я сейчас, только посижу немножко, чего-то устала… И Павлик Краснов вынужден был сам производить осмотр помещения. Он и углядел среди фотографий, собранных под общей рамой в межоконном простенке, выцветший снимок девушки в белом платье и белых же носках, с русой косицей; над головой девушки висели нарисованные круглые часы с белыми цифрами и стрелками; на обороте была надпись: «На память брату от сестры Орины. Дарю сердечно, помни вечно. 1939 г.».

Крошечка, сунув фотографию в сумку, похвалила мальчика и попыталась принять посильное участие в поиске других следов — но голова у нее закружилась и она рухнула на удачно подвернувшуюся койку Пасечника, где обнаружился старый наперник, вполне возможно набитый «письмами» Николая Сажина. Больше никаких следов Орины Котовой в ее бывшем доме обнаружить не удалось.

Глава четвертая НА БОЛОТЕ

Ребята уже выходили из Долгой улицы, когда услыхали крик — не поймешь, человечий ли, или зверий, а вслед за тем раздались выстрелы! Неужто враги прорвались?! Но ведь сейчас белый день… Переглянувшись, не зная, в какую сторону поворотить, они ринулись к дому — и вдруг увидели поднявшего клубы пыли, галопом скачущего Басурмана: спутанная его грива развевалась, хвост заметнулся на спину, зубы были оскалены, а глаз косил. Одинокий конь пронесся мимо них в сторону клуба и пропал где-то за леспромхозовской конторой.

Ребята побежали в Прокошевский проулок — и увидели дедушку Диомеда, который выскочил из ворот конного двора в одном валенке и потрясал ружьецом. На вопрос «что случилось?», возничий отвечал, дескать, в Поселке волки… Дескать, только собрался запрячь Баско, пошел за дугой, как вдруг откуда ни возьмись — матёрущая волчица: заскочила в сенцы — и прямо под ноги метнулась…

— Хорошо, Басурман ее отвлек — заржал так, что она малёхо ополоумела и кинулась прочь… А я в это время берданку схватил. Высунулся в окошко и стрелил… Только не попал. Побежал добавить: да где! ее, гадины, и след простыл. Убежала — и, как собачка поноску, утащила мой валенок, мало-мало ногу не отгрызла. Вот это что тако?! Хорошо, ружьишко у меня было припрятано, а то беспременно кого-нибудь из нас задрала бы: или конюха, или коня.