Орлиная степь

— Что ж ты, в кабине могла бы погреться! — заметил Черных, не торопясь на помощь прицепщице..

— Не зовет! — с неудовольствием сказала Анька о Соболе. — Его вроде подменили. Был парень, теперь вон какой бука!

— Ты что, в самом деле, девку заморозил? — шутливо построжился Черных, обращаясь к Соболю. — А ну, если простудится да помрет?

— Ему обо мне заботы мало, — сказала Анька, слезая с прицепа.

— Проживешь и без моей заботы! — ответил наконец Ванька Соболь.

Выдергивая папироску из помятой, грязной пачки, протянутой Соболем, Черных заговорил о деле:

— Значит, первенство за вами?

— У москвичей тяга не та, — презрительным тоном ответил Соболь, хотя ему хорошо было известно, что ни Холмогоров, ни Белоусов, которые считались его реальными соперниками, не были москвичами. — Им с сибиряками нечего тягаться: пупки надорвут! — добавил он, рассчитывая, что Черных, как сибиряк, поддержит его взгляд на новоселов, тем более что разговор шел с глазу на глаз.

Но Черных не поддержал земляка.

— Не хвастайся, не заносись! — одернул он Соболя грубовато. — На одного москвича зуб имеешь, а готов всех очернить? Смотри, Иван, не дури! Забыл, что бригадир на собрании сказал?

— Не учи! — огрызнулся Соболь. — Говори дело!

— Так вот, — начал Черных несколько официально, — теперь надо помочь отстающим…

— Какое же это соревнование? — возмутился Соболь. — Только занял первенство — подтягивай других. Дали бы хоть побыть немного впереди!

— Значит, ты будешь любоваться собой, хвастаться, что впереди всех, а земле на клетке лишний день пересыхать на таком ветру? — спросил Черных. — Клетку поскорее надо запахать да засеять! Не об одном себе — о всей бригаде думать надо.

— На чью загонку ехать? — хмуро спросил Соболь.

— Поезжай на любую!

— Тогда я к Зарницыну, раз можно…

— Не подеретесь?

— Нет, я только посмотрю, какая морда будет у белобрысого кота, когда я прибуду к нему на помощь, — ответил Соболь и, сердито окликнув Аньку, которая засматривала в зеркальце в сторонке, полез в кабину трактора.

Костю Зарницына встретили на поворотной полосе. К удивлению Соболя, его соперник, казалось, не испытал никаких неприятных чувств от этой встречи. Он заговорил с Соболем весьма оживленно и даже приветливо.

— Помогать? — крикнул он и подмигнул, чем вконец озадачил Соболя. — Давай, давай! А то мне хватит тут до морковкина заговенья!

— Конечно, где тебе, — поддел его Соболь, всячески сопротивляясь добросердечию Кости, испытывая неодолимую, болезненную потребность схватиться с ним грудь в грудь.

Но даже и после такого начала, видимо стараясь уладить отношения с Соболем, Костя остался миролюбивым и, возможно поступаясь своим самолюбием, продолжал добродушно, хотя и достаточно твердо:

— Слушай, Соболь, ведь ты же отлично знаешь, что у меня в самом начале поломался плуг. А разве это случилось по моей вине? Ну, а в остальные смены я ведь поднимал ничуть не меньше, чем ты.

— Было и меньше, — возразил Соболь.

— Да, один раз было, это верно. Но ведь я только начинаю работать! Так что подтрунивать надо мной не следует. Ты вот выскочил на полчаса вперед и хвастаешься, а забыл, как вся бригада полночи потеряла, вытаскивая твой трактор. Еще надо посмотреть, заслужил ли ты первенство?

— Заслужил! — медленно бледнея, ответил Соболь. — Чего тут смотреть?

— Обсудим на бригаде…

— И обсуждать нечего!

Зарницын повел агрегат по загонке, но вскоре остановился: что-то случилось с трактором. Догнав Зарницына, встревоженный его намеком, Ванька Соболь несколько минут выжидал, насупив брови, и поглядывал воронеными глазами, но потом высунулся из кабины и сердито крикнул:

— Скоро там?

Ветер отнес его слова, и Костя не оторвался от мотора, не ответил. Тогда Ванька Соболь, томимый дьявольской потребностью ссоры, посчитав себя обиженным молчанием Кости, соскочил на землю и, подойдя к сопернику, спросил ядовито:

— Значит, вдвоем будем стоять?

— Обожди ты! Не кипятись! Одна минута! — И Костя, обернувшись, досадливо поморщил белобрысое, измазанное масляной грязью лицо. — Или тебе не терпится? Тебе, видать, обязательно хочется задраться? У-у, несчастный Отелло!

— Какой я тебе Отелло? — заорал Соболь.

— Не знаешь?

— И знать не хочу!

— Тогда вот что!.. — заговорил Зарницын, выпрямляясь и не замечая, что позади уже стоят и слушают прицепщицы. — Если ты и дальше будешь беситься так из-за ревности, то я и на самом деле отобью у тебя Тоню. Отобью, так и знай! Хоть тресни!

У Соболя судорожно сжались кулаки.

— А этого не хочешь? — крикнул он, задыхаясь.

— Тьфу, совсем взбесился наш Отелло!

— Опять, гад, за свое? — в бешенстве закричал Соболь и бросился вперед. — Убью гада!

Но сзади, закричав, вдруг кошкой кинулась на него Анька Ракитина. Остервеневший Соболь зарычал, закружился, стараясь сбросить с себя Аньку, да не тут-то было…

…При восходе солнца к загонке Белорецкого подошли агрегаты Холмогорова и Белоусова. Случилось так, что как раз в это время Соболь и Зарницын оказались на поворотной полосе. Вся бригада, таким образом, неожиданно собралась на небольшом участке. Точно по сговору, тракто-ристы побросали агрегаты и на минутку сбежались в одно место, столпились вокруг Корнея Черных, принялись быстренько закуривать да ругать непогодь.

— Опять подуло! Ну и ветры здесь! — Голое место! Дуй вовсю!

— Нынче что-то не видать весны!

Кивая на узкие белесые полосы целины среди темного половодья пахоты, Корней Черных спросил ребят:

— Ну как, закончим до пересмены?

— Не успеть, — за всех ответил Белорецкий.

— Не успеем к пересмене — надо задержаться на часок, а все же допахать, — предложил Григорий Холмогоров. — Горючего у нас хватит. Нечего гонять сюда лишний раз тракторы. Накладисто будет.

— Поддерживаю, — сказал Черных. — Как другие?

Все были согласны поработать лишний час, чтобы закончить клетку, и быстро разошлись по агрегатам.

V

Солнце медленно отрывалось от черты горизонта. Порывистый и резкий низовой ветер, казалось, пытался сдирать со степи сухие травы и со свистом выдувал песчаную пыль с пообсохшей кое-где пахоты.

Корней Черных сел в кабину вместе с Белорецким, решив последить за его работой. Когда трактор делал разворот в конце клетки, близ Лебединого озера, Черных оглянулся в окошечко на запад и — переменился в лице.