Орлы и ангелы

А сейчас?

Откуда я знаю? Я чуть ли не шиплю. Я и видел-то его один-единственный раз.

А кстати, спрашивает Клара, о каком номере идет речь?

ВОТ ЭТОГО-ТО Я И НЕ ЗНАЮ.

А что еще было в устном письме, спрашивает Клара.

Что, если я не послушаюсь, меня обвинят в умышленном убийстве.

Ну и ну, удивляется Клара. Ты что, находишься под подозрением у полиции в связи со смертью Джесси?

Никто не задал мне ни единого вопроса, отвечаю.

Несколько странно, замечает она. Когда человек умирает, его близких всегда допрашивают. Или хотя бы расспрашивают. Это чисто рутинная процедура.

Оборачиваюсь к ней и хватаю за горло.

Послушай-ка, умница сраная, речь идет о нескольких неделях, максимум — о трех месяцах. И все это время мне нужен покой. Покой, и только, ясно это тебе? А потом все закончится самым естественным образом.

Смотрит на меня скептически.

Ты ведь это не всерьез? Неужели ты думаешь, что твои наркотики сведут тебя в могилу?

Трясу ее.

Не твое дело!!!

Ладно, говорит, заметано. Закончится самым естественным образом, но сначала ты мне все расскажешь. Тебе ведь все равно больше нечем заняться.

Смотрю на диктофон. Штука вроде этой есть у Марии Хюйгстеттен; ей надиктовывают, а она прослушивает. И приспособила ножную педаль, как у швейной машинки. Стоя у нее за спиной, я порой слышал собственный голос, разве что искаженный. С тоской думаю о своей просторной гостиной: может, было бы спокойнее остаться там. Лежать на матрасе, глядя, как лепные завитушки на потолке, ветвятся, кустятся и спускаются все ниже, подставляя солнечным лучам белые лепестки.

Мне пора, говорю.

Чушь, говорит. Если ты о своем «лекарстве», так у тебя его полный карман в одном из пиджаков, которые ты прихватил с собой.

Ставлю чашку на стол, обеими руками, тру щеки.

Надеюсь, хоть не навел на мой дом полицию, говорит она с неожиданной аффектацией.

Очень смешно, отвечаю.

Тут ведь не все такие отчаянные, как господин адвокат!

Эти слова настигают меня уже в прихожей. Совершенно не ясно, откуда ей известно, кто я по профессии. Возможно, навела справки, однако недостаточно основательно. Далеко не каждый юрист непременно является адвокатом.

В прихожей ничего, кроме коврика на полу, — ни вешалки, ни стояка для обуви, ни хотя бы пары туфель, ни телефона; зато белых лакированных, да еще и закрытых, дверей слишком много для такой маленькой квартиры. Дверь на кухню, дверь в ванную, дверь в гостиную, дверь в спальню и входная, считаю я на пальцах.

А где все мои куртки, кричу в ответ.

С улыбкой проходит мимо меня. Секретничает. Открывает ту из четырех дверей, которую я ошибочно счел входной, тогда как на самом деле она ведет в спальню. Двенадцать квадратных метров, односпальная кровать светлого дерева, платяной шкаф ей под стать, хлопчатобумажные занавески солнечно-желтого цвета. Постельное белье в желто-белую полосу. Именно этот оттенок желтизны был любимым цветом Джесси. Я тихо вскрикиваю.

Голова болит, интересуется она.

Нет, отвечаю, все дело в дизайне. Ты что, перевезла сюда обстановку из детской в родительском доме?

Думай что хочешь, отвечает. Если так тебе легче.

Берет мой пластиковый пакет, переворачивает его и вытряхивает содержимое на ковер. Три потрепанные куртки, ни одной пары брюк, ни нижнего белья, ни хотя бы носков на смену. Более бессмысленную экипировку вообразить невозможно. Клара играючи обнаруживает мешочек с порошком.

Ты отлично информирована, говорю.

Выносит порошок на кухню и выкладывает на стол возле диктофона.

Мне надо на пару часов отлучиться, говорит. Так что ни в чем себе не отказывай.

Влажным полотенцем протирает мойку. Не пойму, светлеет за окном или темнеет.

Утро или вечер, спрашиваю.

Презрительно смотрит на меня, оправляет джинсы, откидывает упавшую на лоб прядку волос.

До скорого, говорит.

После ее ухода я принимаю первую порцию кокаина как минимум за пять дней. В мозгу у меня ослепительными гроздьями рассыпается фейерверк, фармакологическое восстановление моей личности начинается. Я осматриваюсь по сторонам и преисполняюсь радостью. Все на кухне находится на надлежащих местах, вещи сами по себе свидетельствуют об общей упорядоченности мироздания, в которую вписывается все, включая смерть Джесси и игру на нервах, затеянную Кларой. В которой все не только осмысленно, но и прозрачно, если, конечно, у тебя хватает интеллекта, чтобы видеть насквозь. А у меня хватает.

Поэтому я сейчас отсюда и удеру. Куда глаза глядят. Может быть, в Гватемалу. Я встаю, опрокидываю на пол чашку с остатками кофе. Небрежно, не останавливаясь, подбираю в спальне свои куртки и нажимаю на ручку входной двери. Но это дверь в ванную. Тут же нахожу нужную дверь. И подступаюсь к ней трижды. Нет, такого не может быть! Она заперта.

В гостиной мне первым делом попадается на глаза двухметровый в длину стеллаж, полки которого до отказа набиты виниловыми пластинками и сидишками. Ума не приложу, сколько их здесь может быть, но весит все это добро наверняка несколько тонн. Возможно, Клара живет в новом доме не только из снобизма. В какой-то газетенке я читал про диск-жокея, про свалившегося вместе со всем своим скарбом к нижним соседям. Наугад беру с полки несколько пластинок, к каждой прикреплена бумажка с годом приобретения и числом beats per minute: 70, 45, 210.

Что-то меня задевает, какое-то пятно, которое я вижу краем глаза. Это развернутая на письменном столе газета — и прежде чем я успеваю отвернуться, мне на глаза попадается фотография мужчины — я узнаю его с расстояния метра в три.

Роняю пластинку и подхожу к столу.

«Марк Белл, британский корреспондент на Балканах, встретился в Лондоне с Желько Ражнатовичем. [2] Сербский народный герой отрицает существование военизированной организации „Тигры“».

2

Ражнатович Желько, по прозвищу А ркан (1952–2000), — командант Сербской добровольческой гвардии, принимавшей активное участие в боях в Хорватии и Боснии вплоть до 1995 г. Международный трибунал по бывшей Югославии выдвинул против него обвинения в связи с участием СДГ в целом ряде тяжких военных преступлений. Ражнатович застрелен в январе 2009 г. в холле белградского отеля.

Ражнатович, это же Аркан. Иначе говоря, Чистильщик. Хорошее фото, здоров и счастлив, радостно ухмыляется во всю поросячью морду. Я знаю, как ему нравится работать со СМИ, особенно на Западе, в стане его врагов. Меня бесит, что в газете не жалеют места на крупноформатный снимок этого ухмыляющегося безумца, тогда как толковой аналитической статьи не видно. Аркана я узнал бы и в плотной толпе. Его фотографии я обнаружил в материалах Международного трибунала в Гааге — в материалах, которыми он объявлялся в розыск, — и тщательно всмотрелся в черты, как всматриваешься в письмена на чужом языке в попытке хоть что-то понять. Должно быть, хоть что-то понять захотелось и мне.

Во всяком случае, газету здесь оставлять нельзя. Так, с ходу, мне и не вспомнить кого-нибудь, кого я ненавижу сильнее, чем Аркана. Даже с ненавистью, испытываемой к себе самому, этого не сравнить.

Беру газету кончиками пальцев и, хотя я отнюдь не собираюсь заниматься здесь уборкой, выношу ее на кухню и промокаю разлитый на полу кофе. Размышляю о том, совпадение ли это, или же газета, развернутая на нужной странице, оказалась у Клары на письменном столе не случайно. Когда газета полностью пропитывается влагой, я выкидываю ее в ведро для мусора, мою руки и возвращаюсь в гостиную.