Орлы летают высоко

Снаружи один из кающихся грешников, окружавших мадам, с улыбкой оторвался от замочной скважины и засеменил к другим, чтобы рассказать им о том, что мадам баронесса завершила обращение царя в свою веру, и теперь все они заживут в свое удовольствие.

«Любимая сестра моя».

В третий раз Александр брался за ручку, пытался писать письмо, кроме этих слов.

"Мне о многом надо поговорить с Вами, и даже трудно решить, с чего начать. Во-первых, Бонапарт сослан на остров Святой Елены в Атлантическом океане. После Ватерлоо он отдал себя во власть англичан – вот уж правда, что Господь лишил его остатков разума, потому что они ведут себя по отношению к нему более сурово, чем кто бы то ни было – вместо того, чтобы дать ему прибежище в Англии, они взяли его в плен при посадке на судно «Беллерофонт» и отправили его на остров. Я слышал, что место это очень нездоровое, а его будут содержать очень строго.

Ней арестован и, как ни прискорбно мне сообщать Вам об этом, расстрелян; эта же участь постигла и Мюрата. Они оба были храбрецами, и их казнь вызвала бурю негодования среди народа. После битвы при Ватерлоо король вернулся в Париж, и полиция арестовывает сейчас столько бонапартистов, что это стали называть белым террором. В остальном же Париж остается очень веселым, сюда вернулись все эмигранты".

Он сделал паузу и опустил перо в золотую чернильницу. Король находился в Париже, как он и написал, но здесь же был и английский главнокомандующий Веллингтон, и именно Веллингтон стал героем парижского общества, а русским царем пренебрегали. Он не мог заставить себя написать об этом Екатерине, потому что унижение было слишком острым. Вместо этого он написал о смотре, который состоялся на равнине Вертус.

"Десятого сентября на долине Вертус недалеко от Шалона я провел смотр войскам – сто восемьдесят тысяч человек и шестьсот тяжелых орудий. Весьма внушительное и замечательное зрелище; если кто-то из моих союзников склонен недооценивать мою мощь, им следует просто вспомнить о Вертусе!

Я заказал там на следующий день благодарственную службу за победу, и со мной вместе была мадам фон Крюденер".

Он снял в Париже для баронессы дом, примыкавший к его резиденции. После Хайделберга он понял, что совершенно не может без нее обойтись, а она с легкостью убедила его, что их духовное единство поднимало их страстные чувственные отношения над уровнем обычного человеческого греха.

Они вместе молились и читали Библию, а потом обсуждали планы мирового содружества, основанного на заповедях Христа. Он выдавал ей крупные суммы денег на благотворительные акции и позволял доводить их до той лихорадочной точки, которая всегда заканчивалась эротическими неумеренностями. Она начала говорить об этом аспекте их взаимоотношений как о ритуале, в котором она приносила себя в жертву, и впервые это покоробило здравый смысл Александра.

Как не готов он был признать, что чувства помогали ему достичь вершин духовности, однако вскоре царь почувствовал, что в мадам нет ничего бескорыстного. Постепенно ее поза стала раздражать его, а вскоре и сама мадам начала действовать ему на нервы.

Продолжая писать, он даже нахмурился.

«Мои предложения по мировому устройству приняты и подписаны двадцать шестого сентября. Отказались подписать только Англия и Папа. Это величайшее достижение всей моей жизни, Екатерина. Я назвал это Священным Союзом. По этим правилам все народы могут жить вместе в мире, и если кто-то один захочет совершить агрессию, то другие объединятся и накажут его. После всего разочарования, предательств и неблагодарности, которые я испытал с того времени, как оставил Россию в конце 1812 года, только это и заслужило полного одобрения моих союзников. Этот план принадлежит только мне, и больше никому».

Он особо выделил последнее предложение. Это было ошибкой мадам фон Крюденер: он обсуждал с ней эту идею, она стала выдавать ее за свою. По всему Парижу интеллектуалы, заполнявшие ее салон, говорили, что Священный Союз ее замысел, а не собственная идея царя. Ее хвастовство стоило ей его покровительства. Его гордости, и без того уже уязвленной неоднократно, был нанесен удар этой женщиной, которая всем была обязана его щедрости. Баронесса с каждым днем выставляла себя во все более смешном свете, и это осмеяние могло перейти и на него. Казалось, их связь совершенно вывела ее из равновесия. Его советники умоляли его отделаться от нее и от ее окружения.

Очарование исчезло, и Александр признал, что вся эта история была эксцентричной и отталкивающей, хотя он и понимал, что эта Крюденер вела себя вполне искренне. Влияние ее подходило к концу.

«Вам обязательно расскажут о мадам фон Крюденер», – продолжал писать Александр. Он мысленно представлял Екатерину рядом с набожной баронессой… – Она хорошая женщина, и ее общество во многом помогло мне. Однако завтра я покидаю Париж, моя дорогая сестра, а она остается здесь, хотя, боюсь, что у нее были совсем другие планы. Мне так хочется поскорее увидеть Вас! Вы помните, что мне скоро исполнится тридцать девять лет, а я чувствую себя глубоким стариком… Наконец-то все закончилось, и я завершил то дело, о котором мы говорили той ночью в Твери после битвы при Бородино. Вы помните ту ночь? Я сказал, что выдворю Бонапарта из Франции. Теперь он выдворен из Европы, он как будто даже не жил в этом мире… Все кончено, и к декабрю я приеду в Санкт-Петербург".

19

Александр возвращался в свою столицу как величайший в русской истории завоеватель. Несмотря на жестокий мороз, улицы были запружены выкрикивавшими приветствия толпами. Солдаты сдерживали их, пока царь проезжал мимо, отвечая на приветствия поднятием руки. При его въезде в город раздался орудийный салют и зазвонили все церковные колокола. Процессия остановилась у Зимнего дворца, где Александра встретила его мать, два младших брата и сестра, за ними последовал весь Двор.

– О, сын мой! – вскричала вдовствующая императрица, со слезами гордости на щеках целуя его руку. Он обнял ее и остановился, чтобы поздороваться с императрицей Елизаветой. Их взгляды на мгновение встретились. Он быстро прикоснулся губами к ее щеке и прошел к Екатерине Павловне.

Брат и сестра забыли в этот момент о протоколе. Она присела перед ним в реверансе, а затем вцепилась в обе его руки, пока он тепло целовал ее. Ее насмешливые глаза сияли, лицо порозовело от сильного возбуждения, и она была ослепительно прекрасна.

– Поспешите, – сказала она. – Я не могу дождаться, когда вы все расскажете…

Он улыбнулся и тихо пообещал ей это, думая, насколько странным было то, что когда-то они были соперниками, а из-за конфликта с Наполеоном любовь к его неверующей в Бога, беспринципной сестре смогла стать теперь самым сильным чувством в его жизни. Он приветствовал своего второго брата, Великого князя Николая. Николай вырос и по-своему похорошел за эти два года. Когда Николай склонился в поклоне, Александр вспомнил его язвительное описание Екатериной: «Клянусь, он заводится часовым механизмом!»

Затем царь приветствовал своего младшего брата, Великого князя Михаила. Отсутствовал только ужасный Константин, поскольку он был назначен главнокомандующим новой польской армией и сейчас находился в Варшаве, где своими жестокостями еще раз смог подтвердить сложившееся о его репутации мнение.

Александр поздоровался с министрами и генералами. Первым среди них был Аракчеев, в изумительном мундире, таком тесном и так обильно украшенном золотой тесьмой, что генерал с трудом мог согнуться. По всем огромным комнатам, через которые проходила процессия, стояли шеренги придворных, которые кланялись, приседали в реверансах, смотрели на своего повелителя с гордостью. Александр даже покраснел от удовольствия, настолько сильно чувствовалась эта атмосфера популярности. Слава Богу, он снова дома! Слава Богу, он вырвался из Европы. Его собственный народ по крайней мере любит его и благодарен ему.

Александр отправился в свои апартаменты, чтобы отдохнуть после путешествия. Позже он присоединился к своей семье во время парадного обеда. Но он рано ушел, послал за сестрой и приказал, чтобы их не беспокоили.

– Когда я услышала об этой твари Крюденер, я ушам своим не поверила! Не хотите же вы сказать, что вы ничем больше не занимались, как только молились?

Александр нахмурился.

– Не все время, конечно, – ответил он. – Бог свидетель! Намерения мои были всегда самыми добрыми, но она все время заставляла меня чувствовать себя в приподнятом настроении, возбужденным…