ОРМУАРШУРАШУ

Когда Даниэль, наконец, понял, что он совершенно один, оглохший, с парализованными ногами, со страшной болью в спине, посреди неизвестной равнины, на которой он непонятно как он оказался, его охватила паника. Он захлебывался в рыданьях, бил кулаками по траве, по своим бесчувственным ногам, засовывал указательные пальцы в уши так глубоко, словно хотел проткнуть насквозь свою глухоту.

– За что-о-о?! Почему-у-у?! Что это зна-а-ачи-и-ит?! Не хочу-у-у-у!

Через какое-то время Даниэль почувствовал, что надорвал горло. Он перестал кричать и, уткнувшись лицом в траву, горько, зло и безнадежно плакал, подвывая. Плакал, пока не уснул.

Пробуждение принесло новую волну отчаяния. Помимо того, что Даниэль был измучен болью, голоден, от него исходил плохой запах, – он несколько раз уже непроизвольно помочился, – он содрогался от мысли, что в Москве остались в неопределенной незавершенности важнейшие дела, которые требовали его срочных распоряжений, и если эти распоряжения в ближайшее время не будут выполнены, то случится что-то непоправимое, чего нельзя допустить. Почему-то он не мог вспомнить подробно, что именно осталось незавершенным, но он точно помнил, что это было очень важным для него и для других людей, и невозможность закончить эти дела страшно угнетала его. Внезапно он со всей очевидностью осознал, что даже не может сообщить никому, где он и что с ним, и главное – неизвестно, когда он сможет отсюда выбраться, и сможет ли вообще. Тогда у него случился приступ удушья на нервной почве. С огромным трудом он сумел преодолеть его, вернее, дождаться, пока дыхание не выровняется, поскольку понял, что выбор такой – или он задохнется, или он будет выравнивать дыхание. Подобные астматические спазмы повторялись, как только Даниэль начинал слишком сильно нервничать. Он пытался запретить себе думать. Страх перед удушьем стал сильнее, чем беспокойство о незавершенных делах. Но стоило ему сказать себе «не думай», как мозг предательски вызывал в памяти именно то, о чем нельзя было думать, а ожидание приступа немедленно провоцировало его начало.

Физическое состояние Даниэля становилось все хуже, он слабел, ему уже не хватало сил, чтобы пытаться сесть или немного повернуться. Он лежал, весь мокрый, на примятой и пожухлой под ним траве, не кричал и не звал на помощь, лишь иногда начинал бесслезно плакать, кривя рот, но все чаще впадал в апатию, и уже не плакал, а только постанывал или тихонько скулил. Вскоре он и в самом деле перестал вспоминать о делах, о Москве, похоже, он смирился со своим положением и ни о чем не думал, находясь постоянно в полузабытьи. Иногда он открывал глаза и тускло смотрел на синее небо, на проплывающие облака. Потом глаза его снова закрывались, и он погружался в дремоту. Возможно, он уже приготовился к полному угасанию и покорно ждал, когда это произойдет.

Однажды сквозь матовую, словно запыленную, темноту его полусна вдруг проступило желто-оранжевое пятно. Он с трудом чуть разомкнул веки, и в глаза ему ударил яркий солнечный луч. Он зажмурился, в глазах защипало, как будто в них брызнули апельсином. Но момент столкновения взгляда с солнечным лучом подействовал на него, как разряд тока. Его мозг вдруг ожил, и в голове Даниэля отчетливо сформировалась мысль – «если я здесь умру, никто никогда не узнает об этом». А потом одна за одной последовали другие мысли «А я никогда не узнаю, что же со мной произошло. И если меня не будет, то никто вместо меня не напишет моих картин». И наконец, как второй удар тока, его пронзила еще одна мысль «А если я не умру, у меня будет шанс». И завершая этот логический ряд, он решительно понял «я не хочу умирать». Больше он ничего не успел подумать, на мысли ушли забрали все последние остатки сил, и он снова погрузился в глубокий беспамятный сон.

Если бы он не сказал себе этих слов «я не хочу умирать», то скорей всего, ему уже не удалось бы выбраться назад из кромешного вертикального коридора, утягивающего вниз. Он падал бы и падал, пока не достиг бы той границы, откуда, по непроверяемым данным, дальнейший путь дозволен лишь душе. Но яркая вспышка сознания и четкая установка мгновенно изменили заданную программу. Даниэль оказался в темно-черно-синей глубине сна, и что-то держало его, то мягко поднимая, то чуть опуская, и вело по неявным плавным поворотам, отвлекая от тяги ко дну. Это было не забытье, не обморок. Это был настоящий, крепкий, спасительный сон.

Организм Даниэля с жадностью воспользовался этим единственным лекарством, которое могла предложить реальность. Он спал, спал, и казалось, не мог насытиться сном. Время от времени он пробуждался, но очень быстро засыпал снова.

И вот, наконец, настал момент, когда, открыв глаза, Даниэль почувствовал, что готов бодрствовать.

Удивительно устроен человеческий мозг. В условиях выбора «жизнь или смерть» он отключает соображения и эмоции, не относящиеся к инстинкту самосохранения. Выжить во что бы то ни стало или, по крайней мере, использовать все шансы на это – вот смысл этого инстинкта. Разум иногда отказывается от борьбы, и для этого бывают разные причины. Любой вправе сам решать за себя. Но большинство все же говорят разуму – «отстань» и начинают дорожить каждым глотком воздуха в сдавленных хрипящих легких, и стараются продлить каждый предпоследний миг своей, сведенной до инстинкта, жизни.

Оказавшись перед таким выбором и усмотрев шанс на выживание в том, что гибель все же не состоялась, мозг Даниэля оттеснил на самый дальний план и временно отключил мысли и метания, которые не приводили ни к чему, кроме отчаяния. Даниэль прекратил вспоминать о своем недавнем, успешном и благополучном, существовании, о том, что он считался модным, а некоторые говорили – лучшим художником современности. Он не думал о том, что где-то там рушатся налаженные связи, теряются деньги… Все эти мысли были заблокированы. Им не было доступа в отсек сознания, работающий в аварийном режиме и сфокусированный только на «здесь и сейчас». Это вовсе не означало, что Даниэль забыл, кто он и откуда. Он все прекрасно помнил, но сейчас это совершенно не имело значения, потому что выжить ему в данной ситуации было необходимо вне зависимости от прошлого статуса и заслуг. А напрасно травить душу воспоминаниями, не будучи в состоянии что-либо изменить, было занятием крайне вредным, непродуктивным и опасным для душевного и физического здоровья. В его мозгу осталась включенной единственная важная на данный момент опция – выживание в создавшейся экстремальной ситуации, и от решения этой задачи зависело уже все остальное.

Проснувшись с ощущением прилива сил, Даниэль огляделся вокруг и, ужаснувшись своему виду, решил, что надо избавиться от брюк. Сжав зубы, преодолевая боль в спине, он яростно отрывал клочья от сырой, ядовитой, разъедавшей кожу тряпки, которая еще совсем недавно была дорогой итальянской тканью.

Кое-как справившись с этой нелегкой работой, он захотел передвинуться подальше от места, невольно загаженного им за время лежания. Опираясь о землю локтями, Даниэль попробовал подтянуть нижнюю часть туловища. Но у него ничего не получилось. Он подумал, что, наверное, лучше перевернуться на живот. Это стоило ему неимоверных усилий, не говоря уже о преодолении боли в спине. Отдохнув, он снова, после долгих упорных попыток, перекатился на спину. Потом опять на живот. Проделав это еще пару раз, он оказался примерно в полутора метрах от старого места. Под собой он чувствовал приятную, прохладную, как чистая простыня, траву. Даниэль безумно устал. Он лежал неподвижно какое-то время, стараясь накопить побольше слюны. Затем стал рвать траву и обтирать себя ею. С помощью слюны и травяного сока он освежил все тело, лицо и шею. Приятно было чувствовать запах травы, исходящий от собственных рук. Обессилев от действия, он снова уснул и проснулся от того, что затекла спина. Он уже отработанным методом перевернулся на живот и вдруг увидел прямо перед собой цветок, похожий на клевер. Наверно это и был клевер, только крупнее обычного. Даниэль отщипнул несколько розовых соцветий и попробовал их на вкус. Сладковатые! Точно, клевер! Только сейчас Даниэль осознал, насколько он голоден. Это был голод такой же звериной силы, как днями раньше – сон. Проснувшийся аппетит – хороший признак. Утоление голода – второе после сна природное лекарственное средство.

Даниэль стал жадно высасывать сок из спелой шапочки цветка. Потом он заметил другой такой же цветок и потянулся к нему, затем к третьему, четвертому. Но для утоления жажды и голода ему надо было целое поле клевера. И тут Даниэль, словно внезапно прозрев, обнаружил, что он как раз и находится на таком поле. То, что ему казалось сплошным зеленым покровом, при ближайшем рассмотрении оказалось довольно пестрым. Тут были помимо клевера, синие, лиловые, желтые, белые цветочки, какие-то дикие колосья, высокие стебли конского щавеля, и множество незнакомых трав. Но самое главное – клевера было очень много.

Мог ли Даниэль когда-нибудь подумать, что именно этот неприметный цветок сыграет решающую роль в его жизни, а проще говоря, спасет его?

Когда все ближайшие шапочки клевера были уже до дна выпотрошены и испиты, перед Даниэлем встала проблема – как добраться до тех цветков, которые росли на расстоянии? Голод и жажда побуждали Даниэля к новым попыткам передвижения. Он вспоминал один из своих любимых фильмов, где героиня смогла усилием воли победить паралич обеих ног и полностью восстановить их двигательную функцию. Конечно, то был фильм, а у него – реальная жизнь (или это все-таки сон?) Но, так или иначе, иного выхода он не видел – он должен преодолеть свою немощь и заставить ноги двигаться. Он убедился, что позвоночник не сломан, поскольку боли в спине стали не такими острыми, а значит – есть вероятность, что ему удастся победить свои ноги. Даниэль изо всех сил приказывал ногам шевелиться, но пока безуспешно.

Зато он наловчился перемещаться с помощью рук на несколько десятков сантиметров, подтягивая неподвижную нижнюю часть тела. Это было огромное достижение, так как позволяло ему примерно в три-четыре захода преодолевать метровое расстояние до ближайших зарослей клевера и затем какое-то время оставаться на этом месте и «пастись», как он сам называл это с горькой усмешкой.

Метр за метром, сон за сном – проходило время. Даниэль не мог определить, как долго он находится здесь. Часы на его руке застыли, возможно, кончилась батарейка. Он не выбрасывал их потому, что все же не терял надежды когда-нибудь вернуться в те места, где заменить батарейку так же просто, как здесь в степи сорвать клеверную головку. И потом, такие часы не выбрасывают…