Орудие Немезиды

— Возможно, что вины Луция в этом деле нет. Просто все было сделано под самым его носом, без его ведома. Может быть, он что-то узнал и из-за этого его убили.

— Нос моего брата отбрасывал длинную тень, но не был таким длинным, чтобы не заметить такой аферы, как эта. И почему вы настаиваете на связи этого открытия с его смертью? Вам не хуже моего известно, что он был убит двумя сбежавшими рабами, Зеноном и Александросом.

— И вы искренне верите в это, Марк Красс? Да и верили ли? Или это хорошо отвечает вашим планам? Вы отказываетесь видеть иную версию? — Эти мои слова прозвучали раздраженно, громче и резче, чем мне бы хотелось. Красс откинулся в кресле. Открылась дверь, и в комнату заглянул стражник. Прикусив язык, я отступил на шаг от Красса.

Коротким движением руки Красс отпустил стражника. Он скрестил на груди руки и зашагал по комнате. Потом остановился перед одной из полок и посмотрел на кипу свитков.

— Из материалов Луция исчезло много документов. Бортовой журнал, в котором должны были содержаться отчеты обо всех рейсах «Фурии» этим летом, описи грузов…

— Так вызовите капитана судна или кого-нибудь из его команды.

— Луций уволил капитана и всю команду всего лишь за несколько дней до моего приезда. Почему, думаете, я отрядил судно в Рим, за вами, с Муммием и своими собственными людьми? Я направил своих посланцев отыскать капитана в Путеолах или в Неаполе, но их поиски не увенчались успехом. Даже сейчас имеются свидетельства того, что Луций посылал «Фурию» в несколько рейсов, не отраженных ни в каких документах.

— Какие еще документы пропали?

— Все расходные записи. Не зная, что происходило раньше, невозможно сказать, что пропало.

— Так, значит, то, о чем я говорю, возможно, не так ли? Луций Лициний мог заниматься незаконными делами без вашего ведома.

— Да. — Красс надолго умолк.

— И кроме нас с вами об этом знает еще кто-то, потому что пытался все скрыть, спрятав оружие и ценности под водой, а также соскоблил кровь со статуи, которой был нанесен смертельный удар Луцию. Он же выкрал обвиняющие его документы. Разве все это не говорит с наибольшей вероятностью о том, что некто виновен и в смерти Луция?

— Докажите это! — проговорил Красс, повернувшись ко мне спиной.

— А если я не смогу этого сделать?

— В вашем распоряжении целый день и ночь.

— А если я потерплю неудачу?

— Тогда восторжествует справедливость. Возмездие будет скорым и ужасным. Я дал обет на похоронах и намерен его исполнить.

— Но, Марк Красс, бесцельная смерть девяноста девяти невиновных людей…

— Все, что я делаю, — с расстановкой проговорил он, подчеркивая каждое слово, — имеет свою цель.

— Да, я это знаю. — Красс подошел к одному из окон, и посмотрел на прибывших на похороны гостей, прогуливавшихся по внутреннему двору.

— Этот маленький раб — Метон — объявляет гостям, что начинается тризна. Нам пора сменить траурную одежду на светлую. Простите меня, Гордиан, но я должен пойти в свою комнату, чтобы переодеться.

— Одно последнее слово, Марк Красс. Если дело дойдет до критической точки, прошу вас принять во внимание честность раба Аполлона. Ему ничего не стоило сохранить свое открытие в тайне…

— К чему бы это ему, если он знает, что завтра ему суждено умереть? Серебро не представляет для него никакой ценности.

— И все же, если бы вы нашли способ простить его и, может быть, Метона…

— Ни один из этих рабов не сделал ничего, что позволяло бы проявить к ним особую снисходительность.

— Но если бы вы смогли проявить милосердие…

— Римлянин должен поступать разумно и достойно. Я думаю, вам теперь следует оставить меня одного, Гордиан. — Пока я выходил из комнаты, он оставался стоять со скрещенными на груди руками. Переступая порог, я заметил, как он повернулся и впился глазами в небольшую кучку серебряных монет, оставленных мной на столе.

Глаза у него заблестели, а уголок рта дрогнул в гримасе, которую можно было назвать улыбкой.

В атриуме снова было полно гостей. Одни были еще в черном, другие переоделись в светлые одежды. Я проложил себе дорогу через массу людей, поднялся по ступенькам и пошел в свою комнату. В небольшом коридоре было тихо и пусто. Приблизившись к двери, я услышал из комнаты какие-то странные звуки. Это было похоже на стон какого-нибудь маленького животного. Первой моей мыслью было, что Иайа учинила в моей комнате какую-то очередную колдовскую проделку, и я осторожно двинулся вперед.

Взглянув через узкую щель, я увидел Экона, который, сидя перед зеркалом, кривил лицо, издавая ряд странных звуков. Вот он остановился, внимательно вгляделся в свое отражение и продолжил свои попытки.

Он пытался говорить.

Я отступил от двери, перевел дыхание, вернулся назад до половины коридора и снова направился к комнате, нарочно шагая более шумно, чем обычно, чтобы он знал о моем приближении.

Я вошел в комнату. Экон сидел уже не перед зеркалом, а на своей кровати. Он криво улыбнулся, увидев меня в дверях, потом нахмурился и быстро отвернулся к окну.

— Тебя сменили у эллинга стражники Красса? — спросил я.

Экон кивнул.

— Отлично. Смотри-ка, у меня на кровати одежда для банкета. Это будет, вероятно, роскошное пиршество.

Глава девятнадцатая

Столы были накрыты в трех больших, соединенных между собой залах в северной части дома, окна каждого из которых выходили на Залив. Под высокими потолками стоял гул голосов, похожий на отдаленный рокот волн.

Выполняя свои обязанности, распорядитель рассаживал гостей, следя за тем, чтобы слуги правильно указывали каждому его место. Красс в белой с золотом одежде расположился в самом северном зале. К нему присоединились Фабий, Муммий, Ората, а также дельцы и политики из разных городков Залива. Гелина председательствовала в среднем зале, сидя рядом с неизменным Метробием, в окружении Иайи, Олимпии и других выдающихся представительниц местного женского общества.

В третьем зале, самом большом и расположенном дальше всех от кухни, посадили тех из нас, кто не принадлежал к двум первым категориям, — это были младшие партнеры и вторые сыновья, мелкие завсегдатаи и прихлебатели. Я удивился тому, что в нашей компании оказался и Дионисий. Он было заартачился, когда раб указал ему место, тихо потребовал распорядителя и наконец был водворен на свое место в углу напротив меня и Экона.

При других обстоятельствах живущий в доме «придворный» философ должен был бы получить место поблизости от хозяина и хозяйки. Я подозревал, что именно Красс приказал распорядителю посадить Дионисия в угол, в знак подчеркнутого пренебрежения. Он искренне презирал философа.

Поскольку до вечера оставалось примерно столько же времени, сколько прошло после полудня, получилось так, что Дионисий выпил свое снадобье не после, а перед едой. Чтобы сохранить достоинство, он демонстративно потребовал его сразу же, без всякой необходимости грубо обойдясь с девушкой-рабыней, поспешившей за ним на кухню.

Я оглядел зал, где многочисленные столики были вплотную окружены самыми разнообразными сиденьями, и не увидел ни одного знакомого лица. Экон сидел задумчивый, с отсутствующим видом, кажется, у него не было аппетита. Что касается меня, то я с удовольствием отведал стоявших передо мной деликатесов, продумывая план своих действий в остававшиеся мне часы.