Орудие Немезиды

— Да.

— И все же Гелина очень хотела ребенка. Она думала, что дело, возможно, в ней, и обратилась ко мне за помощью. Я сделала все, что было в пределах моих познаний, но все было тщетно. Думая, что виновником этого был Луций, я приготовляла лекарства, которые Гелина тайно давала ему с пищей. Это оказалось бесполезным. Вместо этого Приап в конце концов вообще полностью лишил Луция своей благосклонности, сделав его таким же бессильным в этой сфере. Только представьте себе — быть в полной зависимости от Красса, призванный льстить его величию. Тайно вынашивающий смехотворные планы вырваться из-под его власти — чего Красс никогда не допустил бы, потому что иметь брата у своей ноги для чего-то было тому необходимо.

Но Гелина по-прежнему хотела ребенка. Она не мыслила себя без него. Вы видели Гелину и понимаете, что ее трудно назвать слишком требовательной или властной. Во многих отношениях она гораздо более сдержанна и покладиста, чем подобает женщине с ее положением. Но в этом она упорно стремилась к своей цели. И поэтому, несмотря на все мои возражения, но с полного согласия мужа, она попросила Красса сделать ей ребенка.

— Когда это было?

— Во время последнего приезда Красса, весной.

— Почему Луций согласился на это?

— Но разве многие мужья втайне не позволяют наставлять себе рога лишь потому, что их возражения только увеличили бы унижение и позор? Кроме того, Луцию было свойственно подчас делать выбор, который мог ему повредить. И Гелина воззвала к его фамильной гордости — как-никак, а Красс по крайней мере дал бы им наследника, в жилах которого текла бы кровь Лициниев.

Но ребенка не получилось. Единственным результатом этой затеи была холодность, возникшая между Луцием и Гелиной. Она, разумеется, совершила ошибку. Если бы она сблизилась с любым мужчиной, кроме Красса, Луций мог бы принять это как ущемление своего достоинства. Но пригласить своего всемогущего родственника в постель собственной жены и просить Красса принести ребенка в дом, где он уже и так господствует, — такого унижения его душа не стерпела.

Таким образом теперь вы понимаете, что было и нечто большее чем финансовый обман и мошенничество. Между братьями могла вспыхнуть искра, приведшая к убийству. Красс холоден и жесток, а позор терзал Луция, как терновый венец. Кто знает, какие слова произнесли они в ту ночь друг другу в библиотеке? А когда наступило утро, то одного из них нашли мертвым.

— И теперь умрут все рабы Луция. Римская справедливость! — Я устремил взор к небу.

— Нет! — вскочил на ноги Александрос. — Мы должны что-то сделать.

— Мы ничего не можем сделать, — прошептала Олимпия, протянув к нему руки. Он отшатнулся.

— Возможно… — я покосился на ярко освещенную солнцем кромку черепичной крыши, и это напомнило мне о том, что время летело. Возможно, что игры уже начались. — Если бы я смог провести напрямую очную ставку с Крассом, в присутствии Гелины… Если бы Александрос мог его увидеть и опознать…

— Нет! — вмешалась Олимпия. — Александрос не может уйти из Кум.

— Если бы у нас была по крайней мере та накидка — окровавленная накидка, с которой Красс сорвал свою эмблему перед тем, как бросить ее с дороги в обрыв! Если бы я не оставил ее в руках убийц сегодня ночью! О, Экон!

В этот момент появилась злополучная накидка, из темных теней чрева дома на ярко освещенную солнцем террасу на вытянутых вперед руках самого Экона. Он улыбался и моргал, стряхивая с ресниц последние остатки сна.

Глава двадцать четвертая

— Я думала, что вы знаете, — растерялась Иайа, — Олимпия вам рассказала…

Иайа забыла, что Олимпия с Александросом уже спали в морской пещере, когда в ее дверь постучался полуживой Экон. И я ничего не знал о том, что в то время, как мы разговаривали и принимали решение на террасе, Экон крепко спал в том же доме, не выпуская из рук окровавленной накидки, спасенной им от рук ночных убийц.

— Мне очень неловко, Гордиан. Я сидела здесь, пытаясь произвести на вас впечатление своими выводами, когда прежде всего мне следовало сказать вам о том, что для вас было важнее всего — ваш сын в здравии и безопасности спит под крышей моего дома!

— Главное — что он здесь, — успокоил я ее, глотнув воздух, чтобы смягчить ставший внезапно хриплым голос. Сквозь выступившие слезы сияющее испачканное лицо Экона казалось мне размытым. Я крепко сжал его в объятиях и тут же отпустил, стараясь совладать с собой.

— Он пришел ко мне ночью перепуганный и изнемогший, но целый и невредимый, — продолжала Иайа. — Он настойчиво пытался что-то мне сказать, но я не понимала его знаков. Потом я дала ему успокоительного питья. Тогда он жестами показал, что ему нужны вощеная дощечка для письма и стило. Я пошла за ними, а когда вернулась обратно, он уже крепко спал. Два раба перенесли его на кровать. Мальчик проспал всю ночь мертвецким сном.

Экон не спускал с меня глаз. Он осторожно дотронулся до повязки на моей голове.

— Это? Пустяки. Небольшая шишка в напоминание мне о том, что следует быть более осторожным, разъезжая верхом между деревьями.

С его губ внезапно исчезла улыбка. Он отвел глаза в глубоком волнении. Я догадался о том, что его мучило: он не смог предупредить меня о приближении ночных убийц, не смог меня спасти и, вместо того чтобы прийти ко мне на помощь в лесу, против своей воли заснул.

— Я и сам заснул, — шепнул я ему. Он уныло покачал головой, сердясь не на меня, а на себя самого. По его лицу прошла гримаса досады, а глаза наполнились слезами. И я понял его так ясно, как если бы он сам произнес эти слова: «Если бы только я мог говорить, как другие, я бы крикнул, предупредил тебя на краю обрыва. А потом смог бы сказать Иайе, что ты ранен и остался один в лесу. И мог бы сказать все, что нужно, сейчас, в эту минуту!»

Я обнял сына, чтобы закрыть его слезы от чужих глаз. Не в силах унять дрожь, он прижался ко мне. Экон, повернув голову к окну и глядя на пустынное море, успокоился после пережитого волнения. Накидка — самое важное доказательство для обличения убийцы — снова была в моих руках!

— Это ничего не меняет, — возразила Олимпия. — Скажите ему, Иайа.

— Я не уверена… — Иайа покосилась на меня, кусая губы.

— Можно ли как-то остановить задуманное Крассом убийство рабов? — Александрос шагнул вперед.

— Может быть, — отвечал я, пытаясь собраться с мыслями. — Может быть…

— Я не оставался бы в пещере все это время, если бы знал о том, что происходило, — сказал Александрос. — Ты не должна была обманывать меня, Олимпия, даже ради спасения моей жизни.

Олимпия переводила взгляд с его лица на мое, сначала с выражением отчаяния, а потом с трезвой решимостью в глазах.

— Ты не уйдешь от меня один, тихо отчеканила она. — Я поеду с тобой. Что бы ни случилось, я должна быть там.