Орудия Ночи. Жестокие игры богов

Брат Свечка меж тем неловко возился со своими одежками. Когда демоница отвернулась, у него, хоть и с неохотой, наконец заработала голова. Почему она так необычно разговаривает? Как героиня древних сказаний. Никакой акцент не казался бы таким странным.

– Помысли об обличье желанном, от прочих помыслов очисти разум. – С этими словами девушка провела перед собой кристаллом сверху-вниз, от головы до пят, и обратилась в пантеру – столь же соблазнительную. Пантера припала к полу посреди разбросанной одежды, смерила взглядом Бернардина и брата Свечку, замурлыкала, словно кошка, а потом что-то сотворила с кристаллом и снова стала женщиной, притом совершенно обнаженной.

– О нет, – простонал брат Свечка.

В его-то возрасте!

Теперь от мужских взглядов не было сокрыто ничего. Гостья превосходила красотой самое греховное соблазнительное видение. Боль усилилась.

Девушка принялась одеваться, и монах чуть не заплакал. В его-то возрасте! И положении!

Бернардин что-то пробулькал и упал в обморок. Брата Свечку же оставило всякое желание быть достойным человеком, он поклонялся ворогу глазами.

Демоница что-то зашептала Сочии – объяснила, как именно действует кристалл. Свечка уловил суть: можно в любой момент снова стать человеком, но, если сделать это на глазах у всех, предстанешь перед всеми обнаженной. Потом гостья заставила Сочию пройти через это унижение.

Бернардину повезло: он так и не пришел в сознание и не стал свидетелем позора.

Глядя, как раздевается девушка, к которой Свечка всегда относился как к дочери, он обнаружил в себе доселе неизвестные ему самому грани.

Без одежды Сочия очень напоминала Маргиту в юности, когда они еще только поженились. Хотя тогда Шарду анде Клэрсу, конечно, мало представлялось возможностей разглядеть все в таких подробностях.

Демоница заставила Сочию превращаться, пока та не усвоила урок, а брат Свечка не уверился, что все они попадут на плаху. Теперь можно счесть правдивыми самые нелепые обвинения церковников.

– Великолепно. Умением ты овладела, госпожа. Таков твой дар. Но расточительной не будь с ним. – Девушка поддернула платье, чтобы сидело удобнее. – Пора. Грядет сражение – воинами доблестными станьте.

Демоница забрала ведра и посох и направилась к дверям.

– Погоди. Кто? Что? – выдавил брат Свечка.

Искусительница повернулась и подмигнула ему. Не веря, что такое возможно, Свечка почувствовал, как его член становится еще тверже, мучительно упирается в штаны.

Демоница захихикала, будто глупая девчонка, вернулась и поцеловала Свечку своими невообразимыми губами.

Монах не выдержал.

– Мне нужно переодеться.

– Сядьте. Нам нужно разобраться, что тут такое случилось, – велела Сочия.

– Но мне нужно…

– Сядьте! Бернардин, вы уже можете связно думать?

– Да, но с трудом. Проклятье, это что такое было?

– Вы сами привели ее сюда. Кто она? Откуда явилась?

– Не помню, – пожал медвежьими плечами Бернардин.

– Видимо, главнокомандующий не со всеми темными богами расправился, когда истреблял воскресшие Орудия. Совершенный, прекратите ерзать.

Брат Свечка был уверен, что Сочия все поняла. Графиню это расстроило, а еще она злилась, что монах видел ее без одежды, хотя они и не стеснялись друг друга, когда бежали от главнокомандующего. Тогда скромность была непозволительной роскошью.

– Это было сверхъестественное существо, – предположила Сочия, принимая деловой вид.

– Какая гениальная догадка, – проворчал старик.

– Если будете цепляться…

– Ты права. Больше не буду. Мы все пристыжены.

– Вы себе даже не представляете насколько, совершенный.

– Что такое, Сочия?

– Вы отреагировали ого-го как. Бернардин, видимо, тоже. Я и сама это почувствовала. А я ведь никогда в жизни не думала так о женщине. Так что простите, что пялилась, я просто удивилась. Аарон! Лалита! Защитите меня! Направьте, выведите из греховного тумана.

– Нужно стряхнуть с себя морок, иначе мы не сможем собраться с мыслями и понять, что же такое произошло, – сказал брат Свечка.

– Она что-то забыла, – пробормотал Бернардин голосом сбитого с толку маленького мальчика.

– Что?

– Взгляните. – Амбершель пошевелил ногой что-то, лежавшее под столом, – сгибаться ему все еще было тяжело: его-то демоница не целовала.

– Сочия, подними, пожалуйста. Мои старые косточки плохо слушаются.

Графиня молча вытащила из-под стола находку.

– Ее ожерелье. Уронила, пока меняла обличье, и, наверное, забыла подобрать, когда одевалась.

– А она что – раздевалась? – прохрипел Бернардин.

– Спокойно, спокойно. Раздевалась. Когда в леопардицу превращалась.

Амбершель оглянулся на брата Свечку, тот кивнул. Как им теперь одолеть демонические путы? Может быть, госпожа Алексинак знает?

– На четки похоже, – сказал Бернардин.

Ожерелье действительно напоминало четки, составленные из огромных бусин.

– Она и правда его забыла? – недоумевала Сочия. – Или хотела, чтобы мы так думали?

Свечка пожал плечами. Все возможно. Может, демоница забыла ожерелье, потому что так усердно пыталась свести его с ума.

– Я так понимаю, вы тоже в полном недоумении, – предположила Сочия.

– К нам явился демон, – заявил брат Свечка, – зачаровал нас, искусил.

– Да неужто? Вы ведь у нас вроде как ищущий свет, а не какой-нибудь суеверный крестьянин, который верит в темных и злобных духов, оставшихся со времен богов.

– Именно так, девочка моя. Я – учитель и якобы совершенный, но вера наша не подготовила меня к тому, что с нами только что произошло.

– Не думаю, что наша вера имела тут какое-либо значение, – вмешался Бернардин Амбершель. – Будь здесь дэв, дейншо, праманин, мейсалянин, чалдарянин любого толка – никто бы из них ее не узнал, и все бы повели себя точно так же, как и мы. Это пылающее видение убивает веру. Любую веру.

– Что нам делать? – спросила Сочия. – Кем бы или чем бы она ни была, эта гостья только что открыла нам путь в новую эпоху, сделала из нас новых людей, вручила нам ужасные дары и ничего не объяснила. И мы не знаем ни почему она это сделала, ни какую цену придется за подарки заплатить.

– Хочу все забыть, – признался Бернардин, потирая грудь. – Хочу отправиться в бани и смыть это все с себя.

Тут можно было непристойно пошутить, но совершенный сдержался. Сочия тоже. Амбершель ушел, занятый своими мыслями.