Оружие скальда

Торвард говорил все громче; гнев и возмущение, медленно кипевшие в нем с самого утра, вдруг вспыхнули и прорвались наружу. Торвард внезапно ощутил в себе такую ярость, что мог бы подхватить скамью и со всего размаху грохнуть ее об пол, только бы дать выход бушевавшему пламени.

Кюна вдруг тихо захихикала. Торвард остыл, как будто ее смех плеснул в него холодной водой.

— Это право дал ей ты сам! — выговорила она сквозь тихий смех. — Когда убил ее отца. И теперь нечего рассуждать об этом.

Внезапно она перестала смеяться, лицо ее стало строгим и даже зловещим. Торвард подобрался, как будто перед ним оказался враг, готовый в любое мгновение напасть.

— Вот что, мой сын! — сурово сказала кюна Хёрдис. — Послушай теперь меня. Я говорила тебе о Драконе Битвы. Без него ты не сможешь воевать сразу и с Хеймиром, и с Бергвидом Черной Шкурой. Я знаю, что ты не смог достать меч, не смог даже дойти до кургана. Дорогу к нему стережет твоя сестра, и у нее это выходит лучше, чем Фафнир сторожил свое золото.

— Ты могла бы помочь мне! — воскликнул Торвард. Он думал об этом и раньше, но не хотел просить помощи у матери. Теперь же он не видел другого выхода. — Ведь ты знаешь, как укротить Дагейду!

— Тише! — шепотом воскликнула кюна. — Она слышит, когда ее называют по имени.

— Но ты можешь помочь мне? — требовательным шепотом продолжал Торвард.

— Не могу! — в раздражении ответила кюна. — Я слишком давно потеряла ее. Я не знаю, чему ее научили тролли в Медном Лесу и ее инеистая родня! Самых важных ее родичей ты еще не видал, мой сын!

— Зачем же ты бросила ее? — яростно ответил Торвард. Сейчас, когда мать призналась в своем бессилии, пусть частичном, его робость перед ней почти прошла, уступая место возмущению. — Ты же знала, кого произвела на свет! Ты знала, какие силы в ней скрыты! Почему же ты не взяла ее с собой? Тогда она не мешала бы, а помогала мне! Ты должна была взять ее с собой!

Кюна Хёрдис посмотрела на него с презрением, как на глупца, и Торварду снова стало неловко.

— Ты не знаешь! — сказала кюна. — Ты не знаешь, что здесь тогда было! Думаешь, все фьялли очень обрадовались, когда Торбранд конунг привез из Медного Леса ведьму и объявил ее своей женой? Нет, милый сын! Гораздо больше людям хотелось надеть мне на голову кожаный мешок и забросать камнями! Они думали, что я околдовала конунга! И отец твоего Ормкеля кричал громче всех! А если бы я еще притащила из леса «великанье отродье», то нам обеим было бы несдобровать! Нет уж, я спасла себя, а она спасла себя, каждая как сумела! И может быть, она сумела это лучше, чем я…

Голос кюны вдруг упал, стал слабым и тихим, так что Торвард впервые в жизни ощутил странную жалость к матери. Но сам себе он приказал не доверять этому чувству. Кюне Хёрдис нельзя доверять.

— Ведь я — человек по рождению, — так же тихо продолжала она. — Человек со всеми его слабостями и болью. А она — человек только наполовину. Она не знает ни грусти, ни любви. Она знает только два чувства — злость и радость…

Торвард молчал. Перед глазами его, как болотный огонек, смутно мелькало лицо Дагейды, бледное, с горящими зелеными глазами. Злость и радость…

Кюна Хёрдис вдруг встряхнулась, подняла голову.

— Я говорила вот о чем, — решительным голосом, без следа недавней слабости начала она. — Тебе нужно покончить хотя бы с одним из двух противников. У тебя сейчас нет сил разбить войско слэттов, если они пошлют ратную стрелу по всему племени. Значит, тебе нужно помириться с ними. У Хеймира конунга есть дочь. Она невеста, ты это слышал. Ты должен посвататься к ней.

— Что? — Торвард не верил своим ушам. Вся грусть слетела с него в одно мгновение. — Посвататься к дочери Хеймира?

— Да! — непреклонно ответила кюна. — И этот поход — хороший случай. Теперь тебе следует предложить слэттам мир. Пока сын Хеймира у тебя в плену, он будет сговорчив. Ведь других сыновей у него нет. Предложи ему вернуть сына за выкуп.

— И попросить, чтобы выкуп за брата привезла кюн-флинна? — насмешливо спросил Торвард. Он не верил в эту затею.

— Нет. — Кюна посмотрела на него со скрытой многозначительной насмешкой, и Торварду снова стало не по себе. — Ты ведь очень хотел повидать Деву-Скальда. Пусть выкуп привезет она. Здесь она не станет порочить тебя стихами — ей ведь захочется вернуться домой невредимой и привезти Эгвальда. А может быть, тебе будет от нее и еще какая-нибудь польза.

Торвард застыл на месте, пораженный словами матери. Это не приходило ему в голову, но показалось самым правильным и даже необходимым решением.

Кюна Хёрдис, не прощаясь, поднялась с места и пошла к двери в свой спальный покой. Положив руку на бронзовое кольцо двери, она обернулась.

— А что касается кюн-флинны Вальборг, то ее тебе и звать не придется, — сладко, заманчиво сказала кюна. — Может быть, Вальборг приедет к тебе сама.

Часть четвертая ЧЕРНЫЕ БЫКИ НЬЁРДА

Ингитора стояла на Корабельном Мысу и смотрела в море. Прямо в лицо ей дул сильный ветер, несущий множество мелких холодных брызг. Ингитора мерзла и обеими руками стягивала на груди длинный плащ из толстой зеленой шерсти. Вообще-то это был плащ Эгвальда. За время жизни в Эльвенэсе Ингитора достаточно разбогатела от подарков конунга и кюны, у нее было много своей одежды, но в плаще Эгвальда было теплее, будто он сам где-то рядом.

Но упрямый ветер забирался и под плащ, он успел застудить серебряные застежки и цепи на груди Ингиторы, и они казались ей чем-то вроде тяжелых ледяных доспехов, которые надевают в день битвы инеистые великаны. Ингитора стояла здесь очень давно, с самого рассвета. Это ожидание было достаточно глупым — если бы корабли Эгвальда показались возле пролива, то столбы дыма дали бы Эльвенэсу знать об этом. Но знака не было. Время от времени показывались лодки рыбаков, торговые снеки, два раза с утра прошли боевые корабли, узкие и длинные, как щуки. Но это не были корабли Эгвальда, и для Ингиторы море оставалось пустым.

Ветер дул ей навстречу, отбрасывал назад волосы, как будто хотел вовсе сдуть со скалистого выступа тонкую женскую фигурку в тяжелом зеленом плаще. От ветра полы плаща задирались, ярко-красное платье Ингиторы развевалось, и она приобретала сходство с диковинным цветком, который заклинание колдуна вдруг вырастило на этом буром каменистом берегу, где растет только низкий упругий мох.

Ингитора смотрела в море и думала об Эгвальде. Он заполнил все ее мысли. Ее не оставляли дурные предчувствия, и Ингитора судорожно втягивала ноздрями соленый ветер, словно надеялась, как Ормхильд, унюхать духов. Надеялась и боялась. Ее неотвязно преследовали укоряющие взгляды Вальборг, говорящие: «Ты послала его на смерть!» Все конунговы дочери на свете не могли бы смутить Ингитору, если бы она думала иначе и верила в свою правоту. Но в глубине души она думала так же, хотя сама себе не хотела в этом признаваться.

Ветер продувал Ингитору насквозь. Она пыталась подбодрить себя мыслями о том, как обрадуется дух отца в Валхалле, когда он будет отомщен. А в глубине, как подводное течение, жило другое, не менее важное: увидеть Эгвальда живым и здоровым. Если он вернется, то исполнятся оба ее желания. А если нет? Тогда она обречена на месть до самой смерти. И мстить придется не только за отца.

Слушая гул ветра, Ингитора хотела сложить какие-нибудь стихи, чтобы рассказать о том, что с ней творилось. Она не могла подобрать этому названия. Тоска,тревога, любовь — все эти слова не подходили. Это просто ветер, холодный ветер с моря, напоминающий о том, что Праздник Середины Лета позади, лето повернуло и под гору покатилось к зиме. Ингитора подбирала в уме слова, но они разлетались, разнесенные и разорванные на обрывки, и пропадали где-то вдали.