Оружие Вёльвы

Вёлунд, нам даруй защиту, Силу дай рукам целящим, Старый злыдень будет изгнан, Альвов князь прогонит Хравна. Асбранд Эриль исцелится, Стрелы дверга вынет Вёлунд, Крепкий щит от зла он держит, Грудь и спину прикрывает. Сердце, печень, глаз и ухо От разящих стрел укрыты, Злобный враг вредить бессилен, Тор и Один мне опора!

Каждый раз при этом у нее усиливалось чувство близкой опасности, но и чувство присутствия некой силы, способной отогнать тьму.

Заканчивался второй день после того, как Асбранд вернулся от Каменистого озера, но ему становилось только хуже. Приступы жара и озноба чередовались, он то сбрасывал все одеяла, то знаком просил снова накрыть его; его сотрясал кашель, и при этом он хватался за левый бок – боль в этом месте была очень дурным знаком. Снефрид делала ему свежие отвары трав, поила его козьим молоком и кормила размоченной толченой овсянкой, но ел он очень мало и слабел на глазах.

Старый Хравн, тебя я вижу! Выйди вон, носитель хворей!

– гневно шептала она, склоняясь над заснувшим отцом – тихо, чтобы не потревожить больного.

Три страданья ты познаешь, Испытаешь девять болей! Забирай свои невзгоды — Воля Вёлунда священна. Хравн, ступай к себе в могилу, Тор и Один мне опора!

Кроме заговоров, Снефрид знала целящие руны. Как могла бы не знать их единственная дочь лучшего эриля в округе, хотя с отцом она не дерзала бы состязаться. Однако все, чему Асбранд смог ее научить, теперь должно было послужить к его спасению. Принеся из леса березовую ветку, Снефрид вырезала на палочке руны Кеназ-Перт-Ингуз и положила отцу под подушку, прошептав:

Тор наполнит силой руны, Тор и Один мне подмога!

В этот час она жалела, что отказалась от науки Хравнхильд во всей полноте – собственных ее умений, доступных любой женщине, могло оказаться недостаточно.

Работники, проведя день в лесу, настреляли глухарей и тетеревов. Снефрид сварила из добычи похлебку с луком и тимьяном и поила отца мясным отваром с ложки, добавляя немного размоченного хлеба. Иной раз выглядывало солнце. Тогда Снефрид выпускала погулять всю живность – коз с козлятами, грустных от вечного сумрака кур, – и сама задерживалась во дворе, глядя, как весело скачут козлята. Но солнце скоро пряталось, ётуны задергивали облачную занавесь на небе, на мир спускалась тьма. А никогда зимняя тьма не кажется такой долгой, жадной, гнетущей, как в те ночи, когда сидишь возле больного и чувствуешь, что Хель где-то рядом. Она смотрит на тебя снизу и притом благодаря своему росту – сверху. Ты для нее не добыча – так, мелкая букашка, но и эту букашку она не упустит.

Настала третья ночь. Асбранд был, кажется, в сознании, но не мог даже поднять головы и дышал со свистом. Снефрид все сильнее склонялась к мысли послать работника за Хравнхильд. Отцу это не понравится, но Снефрид себя не помнила от тревоги, что не сумеет спасти его от объятий Хель. Уж слишком сильный у нее был соперник! Внучке, так мало знающей, не уговорить старого Хравна отступиться, так может, это выйдет у его старшей дочери, куда более умудренной.

В эту пору Снефрид сама спала очень мало, и то днем – заснуть ночью она боялась. Казалось, стоит ей оставить отца без присмотра среди ночной тьмы – и злобный мертвец выдавит душу из тела, бросит ее в руки Хель. Поэтому Снефрид осмеливалась подремать только днем, сама питалась кое-как, и Мьёлль ворчала, что хозяйка сама скоро захворает, что я, мол, буду делать с вами двумя на руках?

Близилась полночь, луна наконец пошла на убыль. У Снефрид слегка кружилась голова и путались мысли. Она почти забыла поездку в Лебяжий Камень, а Ульвар казался ей не живым человеком, собственным мужем, а парнем из давно услышанной сказки не то про великаншу, не то про конунгову дочь. Она забыла, что им угрожает разоренье, едва помнила, что за причина привела Асбранда на Хравнов курган. Казалось, только бы отпустили его жар и озноб, и тогда все у них будет хорошо. Ничто другое ее сейчас не могло взволновать.

Было тихо, Мьёлль и работники спали. Глядя в огонь, Снефрид вдруг ощутила рядом чье-то чужое, непривычное присутствие. Подняла голову. У дальнего от нее края очага, где не было огня, сидел кто-то незнакомый, маленького роста, как десятилетний ребенок. Ей бросилась в глаза белая борода, огромные морщинистые руки, черные брови на темном лице…

Что это за дверг? Снефрид дернулась от неожиданности. Глаза ночного гостя были закрыты, но она ощущала его взгляд сквозь опущенные веки.

Ее пробило холодом. Мьёлль спала в женском покое, Коль и Барди похрапывали на своих местах, сипло дышал отец. Но ее и мертвеца от всех отделяла прозрачная стена, за которой только они могли видеть и слышать друг друга.

– Мне придется теперь уйти, – глухим тихим голосом сказал мертвец. При этом рот его не открывался, губы в бороде не шевелились. – Уж слишком сильные имена ты призываешь, с ними мне не совладать. Но не радуйся слишком. Сегодня ты заставила меня бежать, но настанет день – и бежать придется тебе самой, бежать далеко, на самый край света. Ты не найдешь покоя, пока не достигнешь пределов Утгарда. Только там ты сможешь остановиться, если не упустишь время и сможешь уцепиться за якорь. А теперь я оставлю вас, но не смейте тревожить меня больше.

Мертвец исчез. Снефрид моргнула. У дальнего края очага было пусто, и казалось, она спала и вдруг проснулась. Раздавался храп работников, отца не было слышно. В испуге Снефрид кинулась к нему. Асбранд обильно вспотел, но дышал ровно и кожа его стала прохладной. С дрожью в руках она протерла ему лицо и шею, боясь поверить, что хворь наконец отступила.

– О Вёлунд, славный наш прародитель, благодарю тебя! – прошептала Снефрид, глядя в темную кровлю. – Светлой твоей силой изгнан злобный мертвец, жизнь моего отца спасена! Славься, князь альвов! Славьтесь, асы! Славьтесь, асиньи, даровавшие нам речь, и разум, и целящие руки!

Изнемогая от облегчения, она села на край помоста. Но чувство близкой бездны не отступало. Снефрид не могла избавиться от мысли: они с отцом – потомки Вёлунда, но ведь она – родная внучка Хравна. Изгнать его до конца не получится – притаившись в ее крови, он всегда будет где-то рядом.

* * *

Только через три дня, когда Асбранд достаточно окреп, чтобы сидеть, привалившись к стене и подушкам, и начал хорошо есть, они смогли поговорить. Еще не вернув прежней силы, Асбранд был очень бодр и даже весел от мысли, что избежал огромной опасности.

– Все-таки я не зря сходил на курган, – не без торжества сказал Асбранд, когда Снефрид принесла ему миску молочной каши.

– Ты чуть в Хель не сходил, – с упреком ответила она. – Я же просила тебя подождать до лета!

Вспоминая те три дня и три ночи, Снефрид отчетливо понимала, как близка была к тому, чтобы осиротеть.

– Ну, я немного заглянул в Хель, но без этого мы бы ничего не узнали. Старик все же сказал мне кое-что важное. Главное – он сказал, что Ульвар жив. Ты не вдова, и это хорошо само по себе. Но это важно еще и потому, что никто не может затевать с тобой тяжбу из-за долгов мужа и вызывать в суд, пока жив он сам. Была бы ты вдова и наследница его имущества – другое дело. А так, пусть даже они найдут десять свидетелей и того человека, кому он проиграл пушнину, они бессильны что-то спрашивать с тебя – пусть ищут самого Ульвара и его вызывают в суд.