Осада Азова

Татаринов сказал:

– Без соли, хлеба не бывает обеда! Тащите, донцы, хлеб, сало, казаны поглубже да ложки побольше. Будем рады потчевать друзей и братьев всем, чем сами богаты!

– Хлиб – батько, а вода – мати, – засмеялся Дмитро Гуня, – отныне будемо заодно казаковати. От дальней дороги едва не поросли у нас бычачьи роги. Да пузо-то зовсим не мешок: що не всыпь – не выпадае! У нас на Украине бить та лаять казака есть кому, а годувать некому! Там нам нема, де систи, и нема, що исти. Мы-то у вас приют теплый находили. Рады.

Донские атаманы низко раскланялись с казаками, сидевшими у стен крепости. Иные из приехавших держали в поводках тощих коней, иные сидели на запыленных телегах, иные устало склонялись на мешки с пожитками, которые притащили на своих горбах.

Впереди других, возле башни, сидел казак в лохматой шапке. Его тело прикрывало сермяжное рубище. Кулачища – огромные, черноземные, потрескавшиеся от работы и солнца. Глаза, широко открытые, задумчивы. И думка в них давняя, заветная: найдет ли он счастье свое здесь, на Дону, среди кровных братьев, позабудет ли навсегда, как, бывало, маялся, тужил да голодал на Украине, или еще искать своей доли придется.

Над казаком небо широкое, голубое, солнце веселое, теплое, и Дон тут же, почти у ног, течет, – экая широта. Казак не знает еще, что на Дону всяко бывает – и легко, и тягостно. Не знает он, что на Дону люди живут иной раз травой, иной раз водой и солнцем…

Вскоре донцы выкатили казаны, подвесили их на треноги, влили воды по мере, развели костры. Бабы засуетились с рыбехой – первой едой для себя и для гостя. Запорожцы вокруг ходят или сидят, приговаривают:

– Борщ без каши – вдовець, каша без борщу – вдова.

– Вари казак воду – вода буде, вари пшено – каша буде!

Зашипело кругом, задымило, затрещало. Пошли гулять запорожские шутки:

– Мы люди прости: хлиба скибку, сяку-таку рыбку, сала шматочок, соли дрибочок та горилочки чарчину. Заморюся, чхну, та й знов почну!

– А я вот, як молодым бував, то сорок вареникич идав, а теперь хамелю-хамелю и насилу пятьдесят умелю…

Казак в лохматой шапке достал кисет, трубку с тютюном, стал высекать кресалом огонь из кремня:

– Эх, мать ты моя, люлька не курится – мабудь жинка журится! Эх, прощавайте, днипровски пороги, де походили мои билы ноги!.. Эх…

Донцы угощали запорожцев душевно. Для такого случая и чарка нашлась, и беседа пошла веселее.

Над котлами дым кружит, взвивается. Донцы слушают про то, какое лихое житье настало на Украине.

С Богданом Хмельницким учинилась несказанная беда. Проклятый шляхтич Чаплинский захватил хутор Богдана, разграбил хозяйство, похитил его жену, десятилетнего сына засек, а самого Богдана сейм лишил должности войскового писаря и перевел в сотники.

– Да то все еще не беда, – говорил Гуня. – Мы не можем согласиться с тем, что шляхетский сейм утвердил новую «Ординацию войска Запорожского». А той ординацией реестровое казачество сократилось до шести тысяч человек. Кто из казаков не попал в реестр, должен опять всунуть свою шею в шляхетское ярмо. На вечные времена захотелось панам сгубить да похоронить добытые нами да нашей кровью все вольности, выборность старшины и казацкого суда. А начальством над реестровым казачеством стала одна шляхта, от которой никому нет милости. На Днепре восстановилась крепость Кодак, и в той крепости поставлен польский гарнизон. Что делать?

Рассказал Дмитро Гуня и о восстании, что волной прокатилось по всей Киевщине, Полтавщине, Черниговщине.

– Павлюк Павел Федорович крепко держал с донцами дружбу, не рушил ее нигде. И вы, – говорил Гуня, – всегда твердо стояли на той святой дружбе. Но вот ныне Павлюк, одержав немало побед, казнен в Варшаве на той площади, где был казнен Северин Наливайко.

– Недобрые вести, – с глубоким сожалением сказал Татаринов.

– А куда подался теперь Богдан? – спросил Алексей Старой. – Мы с ним крепко братались…

– Засадили в тюрьму, грозили смертной казнью, да испугались паны, выпустили под залог старшин. После ординации нам тяжко стало, – кто пожалел врага, у того жена вдова. Старались мы много. И сгинуло нас порядком. Но Богдан не потерял веры в свободу украинского народа…

Особо низкий поклон Богдан передал славному Донскому войску, особый поклон – Алексею Старому, особый – Михаилу Черкашенину, Ивану Каторжному, Науму Васильеву, Михаилу Татаринову. Богдан наказывал Дмитру Гуне, чтоб вспомнили на Дону Федора Ивановича Фролова, донского атамана, с которым ходил он, Богдан, под Хотин.

«Знатный старшина в генеральной баталии с турками отличился выше многих, – говорил Богдан Гуне. – Глава его была усечена в шатре турецкого сераскира-командую­щего. Турки торопились послать голову султану, да не успели: донцы и запорожцы нагрянули лавой, разбили турецкий лагерь и нашли голову Фролова в опустевшем шатре. Мы думали тогда, где предать погребению Фролова – на Дону или в Киеве? И порешили вместе в знак кровной дружбы присовокупить голову к телу и похоронить Фролова в Киеве, у входа в Лавру. И доселе лежит в Киеве надгробная плита с надписью: «Славного Донского войска знатный старшина Федор Иванович Фролов».

Атаманы Дона и простые казаки слушали Гуню, вожака запорожских повстанцев, с кровным участием. Недобрые вести не радовали донцов, они понимали беды Украины, как свои собственные.

А когда Дмитро Гуня сказал, что польские католики насаждают унию, чтобы вконец извести православную веру, атаманы возмутились и послали проклятия на голову короля польского.

– Закинули король польский, папа римский высоко, а падать придется низко.

Тут припомнились атаманам дела самозванцев, Марин, Ядвиг, Заруцкого.

– Нам, братья, – сказал Татаринов, – не можно быть под ярмом шляхетским. Нам не можно быть под ярмом татарским и турецким. Не легко, не сладко жить и на Руси под ярмом боярским, однако Русь – родина наша. Будем же служить вместе против общих врагов наших. Поделим, братцы, все поровну, не обидим… Частью останетесь в крепости, частью поселитесь в верхних и в нижних городках, частью пойдете и осядете на Муравском шляху, на Северном Донце, на Чугуевом городище. Муравский шлях знаком вам поболе нашего. По тому шляху татары тысячами уводили из Киевщины и Волыни украинских полоняников. По тому шляху вели и наших людей и продавали их за море в Кафу, в Бахчисарае и в Чуфут-кале. Частью поселитесь вблизи к Перекопу. Издавна Перекоп для украинского люда – «ворота слез». Будем теперь вместе Азов крепить, вместе стоять, вместе служить на южных окраинах Русского государства.

На том и порешили.

Под стенами крепости запорожцы затянули песню-думу о татарских ханах:

За ричкою вогни горять,Там татары полон дилять.Село наше запалили,И богатство разграбили,Стару неньку в полон взяли,А в долини бубны гудуть,Бо на зариз людей ведуть:Коло шии аркан вьеться,И по ногам ланцюг бьеться…

Повидали те почерневшие, огрубевшие люди Пановой неволи, сбежали – не от сладкой доли. С каждого худого вола платили подать – «рогатое», с каждого улья – «пче­линое», за собирание желудей – «желудевое».