Осада, или Шахматы со смертью

Он уже собирается выйти из своего тайника, закурить, размять ноги, вытрясти проклятую туманную сырость, от которой так мозжат кости. Но уже через миг профессиональная выдержка удерживает его от этого порыва. Девица дошла до фонаря, постояла под ним немного, повернулась, собираясь идти обратно. А из тумана — в глубине площади он особенно плотен — вынырнула тень. Тисон, насторожившись, видит это мужчина, идет один вдоль монастырской стены, а поравнявшись с девицей, подается чуть в сторону, уступая ей дорогу. На нем круглая шляпа, темный короткий плащ. Вот разминулся с проституткой и, не взглянув на нее, не обратясь к ней, продолжает путь, приближается к подворотне, где прячется невидимый ему комиссар. В это самое время издали доносится хриплый яростный крик, и Тисон узнает голос Кадальсо. Миг спустя на пронзительную трель свистка заливисто откликается другая. Потом — еще одна. Тисон в изумлении смотрит на девицу, до которой еще дотягивается рассеянный свет фонаря, и дальше — в темноту. Что за черт такой? Отчего крики и свистки? И наконец торопливо выскакивает из укрытия, сжимая трость. Тотчас одновременно происходит следующее: девица, знавшая, что он прячется по эту сторону площади, в страхе бросается к нему навстречу, а мужчина в круглой шляпе, который вот-вот должен был поравняться с подворотней, вдруг втягивает голову в плечи и бросается прочь. Тисон на кратчайшее мгновение впадает в замешательство. Но безошибочно срабатывающий инстинкт полицейского разворачивает его в сторону убегающего и гонит следом. Тем более что он уже очень скоро узнает его. Точно также — пригнувшись, стремительно и молча, убегал от него человек на Куэста-де-ла-Мурга. Пораженный этим открытием комиссар опять замер на миг, и этого хватило, чтобы, надвинув шляпу пониже, развевая полами короткого плаща, как птица — крыльями, беглец пронесся вниз по тонущей в туманной пелене улице. Тогда, позабыв и про свисток, и про девицу, комиссар вытаскивает пистолет, взводит двойной курок, прицеливается и стреляет из одного ствола.

— Держи его! — кричит он, заглушая грохот выстрела. — Держи убийцу!

То ли пуля задела убегающего, то ли сам поскользнулся на мокрой мостовой — так или иначе, Тисон видит: тот падает, но тотчас с удивительным проворством поднимается как раз на углу улицы Сан-Франсиско. Комиссар бежит следом, держась в нескольких шагах. Дорога под уклон, и это спасает. Преследуемый вдруг резко заскакивает за угол и исчезает из виду. Тисон тоже сворачивает за угол, но — улица в сероватом влажном тумане оказывается пуста. Не может быть, думает он, чтобы беглец успел добраться до другого конца площади. Комиссар останавливается, пытаясь выровнять дыхание, успокоиться и оценить положение. Придя в себя, видит, что оказался в верхней части улицы Балуарте, пересекающей Сан-Франсиско. Тишина полнейшая. Тисон достает из кармана свисток и уже подносит было его к губам, но после краткого колебания убирает. Очень осторожно, стараясь ставить сперва пятку, а потом уже всю подошву, на манер охотника, боящегося спугнуть дичь, полуоглохший от стука крови в висках, он направляется к середине улицы, держа в правой руке пистолет, а в левой трость. И вскоре, горько матерясь сквозь зубы, готов уже в отчаянии признать, что и эту партию он проиграл. В одном из последних по улице домов по левой стороне, неподалеку от угла, он видит подворотню — незапертую, широкую, как вестибюль, с обычной решеткой в глубине. Тисон, прижавшись к стене, осторожно заглядывает внутрь, силясь что-нибудь разглядеть во тьме. В этот миг кто-то, выскочив оттуда, отталкивает комиссара и убегает вниз по улице. Однако прежде Тисон успел разрядить в него второй ствол — совсем в упор, так близко, что плащ незнакомца погасил вспышку выстрела, — и услышать яростный, отчаянный, почти животный стон. Потеряв от толчка равновесие, Тисон падает, ушибает локоть. Кое-как поднимается на ноги и бежит вдогонку, но, завернув вслед за раненым за угол, убеждается, что залитая мутноватым лунным светом улица совершенно пуста. А беглец опять растворился в тумане. Подавив желание бежать дальше, Тисон останавливается, переводит дух, собирается с мыслями. Не может быть, чтобы тот сумел добежать до следующего перекрестка — улица слишком длинна. Кроме того, часть ее занимает церковь Росарио. А это значит, что он юркнул опять же в какую-то подворотню, а их здесь не так уж много. Может быть, спрятался в первой попавшейся, а может быть, живет где-то рядом, по соседству. Кроме того, он, скорей всего, все-таки получил пулю. Вероятно, ему нужно убежище, чтобы осмотреть рану. Чтобы прийти в себя, оправиться, передохнуть. Не исключено, что он может и валяться там без сознания. Комиссар, ни на миг не выпуская из поля зрения улицу, обходит дома, заглядывая в ворота каждого и пытаясь представить себе, что бы он делал на месте беглеца. Его люди не могли не слышать выстрелов и сейчас будут здесь. На этот раз не сорвется — волк уже подранил добычу и живой не выпустит. Прежде всего необходимо оцепить квартал. И всякого, кто захочет выйти, осматривать с головы до ног.

Тисон, стоя в тумане, прячет в карман пистолет, подносит свисток к губам и заливается тройной пронзительной трелью. Потом закуривает сигару и ждет, когда появятся его люди. А пока ждет, пытается выстроить события по порядку. Восстановить их ход. И спрашивает себя о том, что же все-таки произошло раньше, на неосвещенной стороне площади. Почему кричал Кадальсо — если, конечно, это был он — и почему слышался свист.

В маленькой гостиной на первом этаже, где по стенам, отделанным темными деревянными панелями, висят морские гравюры, тиканье английских часов с маятником заполняет тишину. А она многообразна — проникнута и растерянностью, и ужасом, и гневом. Лолита Пальма в кожаном кресле комкает и мнет в пальцах платок На ней — утреннее темно-синее платье с мелкими пуговками из черного агата от ворота до талии. Руки сложены на коленях.

— Как ее обнаружили? — вздрогнув всем телом, спрашивает она.

Представитель полиции, назвавшийся комиссаром Тисоном, напряженно выпрямившись, сидит на краешке дивана со шляпой у ног и тростью между колен. Темно-коричневый, дурно сшитый сюртук измят так же, как панталоны. Без сомнения, у этого человека выдалась сегодня скверная ночь. Бессонная и утомительная. Изможденное, осунувшееся лицо, покрасневшие веки, темные круги под глазами, небритый подбородок меж густых бакенбард, соединенных с усами. Крепкий крючковатый нос напоминает клюв хищной птицы. Опасного, жестокого, безмерно усталого орла.

— Совершенно случайно. Во дворе угольного склада. Один из моих людей зашел туда по своей надобности и увидел на земле труп.

Комиссар говорит, глядя ей прямо в глаза, но Лолита замечает, что ему не по себе. Время от времени он бросает взгляд на стенные часы, как будто мысли его заняты чем-то еще, помимо того, о чем рассказывает. И видно, что ему бы хотелось сократить беседу до предела. Покончить с формальностями, отбыть повинность — и уйти.

— Она… сильно пострадала?

Комиссар неопределенно разводит руками:

— Насилию не подверглась, если вы это имеете в виду. Что же до всего прочего… Гм… Как вам сказать… Приятного было мало… Впрочем, смерть — она смерть и есть.

И замолкает, давая возможность Лолите Пальме самой домыслить остальное. Дрожь снова проходит по всему ее телу. Так, словно у ног ее внезапно разверзлась черная бездна. Страдания и ужаса.

— Она ведь была совсем еще девочка… — бормочет она в ошеломлении.

И все комкает свой платок Она не желает выказывать слабость, и ей это пока удается. Особенно перед этим человеком. Да и ни перед кем иным. Вот кузен Тоньо, который, узнав страшную новость, сейчас же примчался на улицу Балуарте и сейчас наверху вместе с Куррой Вильчес и другими друзьями дома и соседями, — тот действительно не выдержал характер. Лежит ничком на диване и рыдает как дитя.

— А вы арестовали того, кто сделал это?

В ответ — снова неопределенная гримаса: похоже, от этого вопроса комиссару сделалось не по себе еще больше.

— Пока нет.

— Это ведь тот же самый, который убивал и других женщин? Слухи об этом ходят уже несколько месяцев…

— Мы скоро установим это.

— Я узнала, что вскоре там, поблизости, почти на том же месте упала бомба… Правда ли, что двое убиты, а трое тяжело ранены?

— Правда.

— Какое злосчастное стечение обстоятельств…

— Да. В высшей степени злосчастное.

Лолита Пальма замечает, что полицейский рассеянно обводит взглядом гравюры по стенам и как будто хочет, чтобы разговор принял иное направление.

— Скажите, почему девушка вышла из дому?

Ответ краток она отправилась в аптеку на улицу Крус-де-Мадера. Дворецкий Росас захворал, слег в постель. Ему требовались лекарства, и он попросил Мари-Пас сходить.

— Одну? В такой час?

— Было еще не очень поздно. Десять или самое начало одиннадцатого. А аптека — совсем рядом, буквально через три дома… Если не считать французских бомб, у нас всегда было спокойно. Это приличный, тихий квартал.

— И никто не обеспокоился тем, что она не вернулась?

— Мы не заметили этого… Я ужинала дома… Дворецкий уже спал, я была у себя в кабинете наверху. Не собиралась спускаться — незачем было.

И осекается, заново представляя все, что было вчера вечером, когда она даже вообразить себе не могла, что в эти самые минуты происходит с бедной девочкой. Лолита допоздна провозилась с официальными бумагами, касавшимися возвращения «Марка Брута» и потери «Кулебры». Поворачивалась, как бездушная заводная кукла, гнала из головы все, что не имело отношения к делам. Глаза были сухи, сердце билось замедленно. Но при этом время от времени все же подходила к окну и поверх горшков с папоротниками глядела на плавающее в тумане лунное сияние. Вспоминала влажный виноград Пепе Лобо. Согласитесь, что хотите слишком много, сказал он тогда. Где-нибудь в другом конце света я…

— Это ужасно, — произносит она. — Чудовищно.

Но в голосе полицейского звучит профессиональное сухое безразличие:

— У нее был жених? Ухажеры?

— Нет, насколько я знаю.

— А семья — здесь, в Кадисе?

Лолита качает головой. Она была родом из Исла-де-Леона. Семья — бедная, честная… Работали на солеварнях. Отец — хороший человек Зовут Фелипе Мохарра. Служит в ополченской роте дона Кристобаля Санчеса де ла Кампа.

— Оповестили уже?

— Послала кучера с письмом, в котором прошу его начальников отпустить несчастного в город… Какое горе!

И замолкает, поникнув. На глаза наконец-то наворачиваются слезы. Бедный Фелипе. Бедная мать… Каково это — получить известие, что их дочь в шестнадцать лет умерла такой жуткой смертью…

— Невероятно… Чудовищно и невероятно… Неужели то, что вы мне рассказали, — правда? И ее мучили, перед тем как убить?

Комиссар ничего не отвечает. И обращенный к Лолите взгляд не выражает ничего. Она чувствует теперь, как со щеки к подбородку неудержимо ползет слеза.

— Ради бога, скажите…