Осада
Шрифт:
Генуя
Лонго стоял на причале и смотрел, как скользит по воде корабль, привезший Софию. Лонго не знал, зачем она вернулась в Геную, да и знать не хотел. Главное — она была здесь, прекрасная в простом белом платье. Вот, сошла с корабля — и Лонго бросился навстречу. А она неожиданно заключила его в объятия.
— Как я рад, что ты вернулась! Но зачем ты здесь? Разве ты не нужна в Константинополе?
— Я пришла за тобой.
— Но разве ты не видишь — уже поздно, — ответил Лонго, отстраняясь. — Я женат!
— Для нас никогда не будет поздно, — ответила София,
Увлекла Лонго в его же палаццо, в спальню, подвела к постели и обернулась посмотреть ему в лицо.
— Я думала о тебе, о том, как ты целовал меня.
— И я думал о том же! Но это же так глупо…
— Вовсе нет. — Она распустила завязку, и платье соскользнуло на пол, оставив ее нагой.
Глаза Лонго жадно впились в изгиб ее изящных ключиц, затем взгляд побрел ниже, к маленькой упругой груди, к курчавой каштановой заросли пониже плоского живота. Лонго покачал головой:
— Но мы же не можем, я женат!
— Мы можем, — мягко утвердила София, шагнула к нему, притянула — Лонго обнял ее крепко, поцеловал. И тут же понял — беда.
В окно за спиной Софии увидел: город объят пламенем, турки бесчинствуют на его улицах. Комната наполнилась огнем и дымом, и внезапно явился в ней турок со шрамом на лице, убивший отца и мать. Он указал на Софию и приказал янычарам вспороть ей живот. Лонго прижал ее к себе, готовый защищать ценой своей жизни, но царевна вдруг растворилась в пламени, и рот ее, исчезающей, был распялен немым криком. Языки пламени окутали Лонго, удушливый дым наполнил легкие…
Лонго проснулся и услышал кисло-сладкий запах сгорающих сухих лоз. Протер глаза, осмотрелся: он по-прежнему лежал в своей постели, на собственной вилле, а рядом лежала не София, но Джулия — уже два года как его жена. Снова кошмар привиделся… Лонго встал и подошел к окну, выходившему на виноградники. Солнце уже взошло, и люди работали вовсю, обрывая иссохшие ветви. Оборванное собирали в кучи и сжигали.
За спиной пошевелилась Джулия.
— Иди в постель, мне холодно!
— Работать нужно, — отозвался Лонго.
— Пусть Тристо и Уильям разбираются с работой, на то они и слуги, — проворчала Джулия капризно. — Не уходи!
Села — раздувшаяся, с тяжелым многомесячным животом.
— Иди ко мне, попробуй! — Она позвала, приложив руку к животу. — Он толкается!
Лонго сел на краю постели и осторожно положил ладонь на живот жены. Улыбнулся, ощутив движение. Затем взял ее за руку.
— Джулия, мне нужно идти. Твой брат Паоло пригласил меня на чтения этим вечером, а прежде мне нужно успеть многое. После работы на винограднике еще придется нового коня объездить.
По правде говоря, Лонго искал любой повод побыть вдали от жены. Она была избалованной, капризной и вздорной, а с беременностью эти качества сильно усугубились.
— Чтения? — Джулия обрадовалась. — Я тоже хочу!
— Ты же знаешь — тебе сейчас нельзя ездить.
Джулия тут же надулась.
— Кроме того, тебе нельзя на это чтение. Читать будут вещицу молодого неаполитанца по имени Томмазо Гуардати, и, очевидно, она не для ушей благородных дам.
Впрочем, Лонго и сам бы с удовольствием не пошел — но Паоло со дня свадьбы держался отстраненно, чуть ли не враждебно, а Лонго очень хотел восстановить
нормальные отношения.— Но я хочу! — Джулия нахмурилась — явный признак близкой истерики. — Мне в этой деревне так скучно!
— Ты скоро родишь — тогда и сможешь наведаться к родителям в город.
Лицо Джулии сделалось кислым. Она отвернулась, накрылась одеялом с головой. Лонго вздохнул виновато, но и с немалым облегчением. Знал — жена обязательно сорвет злость на подвернувшемся под руку слуге.
— Вернусь к ночи, — сказал он ей напоследок и ушел.
Когда Лонго вечером подъехал к палаццо Гримальди, он пребывал в сквернейшем настроении. Перед самым отъездом из поместья на винограднике начался пожар — огонь от костра, где сжигали сухие ветви, перекинулся на живые лозы. Пришлось оставить Уильяма и Тристо справляться с делами. Сам взял шестерых слуг и отправился. Конечно, лучше бы он остался проследить, как управляются с огнем, но не хотел пренебрегать приглашением.
И не пожалел — Паоло приветствовал его так тепло! Обнял, прилюдно назвал братом и весь вечер обходился с Лонго на удивление учтиво. Да и развлечение оказалось куда интереснее, чем думал Лонго. На вечере присутствовал испанский дворянин, некто Карлос де Севилья, элегантный, небольшого роста, сухощавый, с коротко подстриженной черной шевелюрой, загорелый дочерна. После чтений он рассказал немало о недавних португальских открытиях в Африке и о возможности попасть в Индию при сохранении курса на запад. Когда гости начали расходиться, Паоло отвел Лонго в сторону.
— Признаюсь честно: я сожалею, что был так холоден с тобою с тех пор, как ты стал нашим родственником. Кое-кто в этом доме винит тебя за смерть моего брата. Увы, я слишком часто и охотно выслушивал их. Но я прозрел — и прошу прощения. Я хочу, чтобы между нами не было дурных чувств.
— Я очень рад, что ты передумал и решил помириться, — ответил Лонго. — Извиняться нужды нет, твои добрые чувства станут мне наилучшей наградой.
— Чудесно! — воскликнул Паоло, улыбаясь во весь рот. — Но скоро уже полночь — тебе пора возвращаться к моей сестре!
Лонго пошел на конюшню — и обнаружил слуг мертвецки пьяными. Судя по количеству пустых бутылок вокруг, люди Паоло угощали на славу и на вино не скупились. Все шестеро спали мертвецким сном. Двое заснули прямо за столом, не доиграв партию в карты. Трое валялись на полу, храпя. Лишь один не спал, лежа в собственной блевотине. Он попытался встать, качаясь, но рухнул и тут же захрапел. Лонго пообещал разобраться как следует со слугами, когда те протрезвеют и придут в себя. Паоло тут же предложил устроить пьянчуг до утра — пусть проспятся здесь. Лонго согласился и решил ехать в свой палаццо, а не на виллу.
Когда он ехал по узким темным улочкам Генуи, руки с эфеса не снимал. В ночи легко нарваться на воров и шайки разбойников. Миновал тенистую площадь с большим дубом посередине — его листья отливали в лунном свете серебром. Свернул на совсем уж тесную извилистую улочку, ведущую к палаццо. На полпути уткнулся в сгорбленного нищего, громко бренчавшего оловянной чашкой для подаяний.
— Подайте на пропитание! — загнусавил побирушка.
Лонго придержал коня и уже потянулся за кошельком, когда заметил под лохмотьями нищего блеск стали. У бродяги — меч?