Осада

У него задрожали руки, когда, войдя в дом, увидел на столе купель, кувшин, полотенце, заготовленные матушкой. Супруга вышла, дабы оставить отца Дмитрия и оглашаемого наедине. Батюшка позвал завозившегося в дверях Аскера, неожиданно вспомнив, как крестил несколько дней назад десятка два человек из внутренних войск, только что прибывших для выполнения операции. Одно на всех полотенце, вода из-под крана, тесная комнатка, в которой оглашаемые находились скопом, целовальный крест, передаваемый от одного к другому. Отец Дмитрий свел до минимума чин оглашения. Слова не так важны, как суть их: он заставлял повторять за собой «Богородице Дево радуйся» и на ходу учил слагать персты – многие крестились в противоположную сторону, видимо, по голливудским фильмам, хотя нет, часть прибыла с западной Украины. Батюшка старательно показывал как слагать персты, как и когда подносить ко лбу и плечам. Все крещение тогда заняло около получаса, и то командир был недоволен затяжкой – бойцам пора было отправляться на битву. Для кого-то первую и последнюю.

Аскер разулся, снял пропотевшую рубашку, склонил голову. Испытание верой свелось к трем вопросам и ответам, Магомедов ходил след в след за отцом Дмитрием и выучил все молитвы и каноны, полагающиеся знать оглашаемому. А может, готовился к испытанию куда раньше? Он не стал спрашивать этого. Наложил на непослушные смоляные вихры ладонь и полузакрыв глаза, принялся читать нараспев, сам наслаждаясь каждым моментом крещения. Аскер улыбался, вдыхая полной грудью душный воздух разогретой послеполуденным солнцем горницы. Он не спешил, как не спешил и отец Дмитрий, читая обряд запрещения и изгнания злых духов, отречения от Сатаны, исповедания верности Христу, – тут Аскер чуть сбился, но батюшка вовремя подсказал нужные слова, – и наконец, исповедание Символа веры, после чего отец Дмитрий торжественно возгласил: «Благословен Бог, всем человеком хотяй спастися, и в познание истины приити, ныне и присно, и во веки веков, аминь!». И лишь за сими испытаниями, обычно пропускаемыми, батюшка приступил к самому обряду крещения, позвал жестом к купели, зажег три свечи вкруг, и возглашая, стал освещать воду, елей и миро, а затем помазал Аскера и заготовленную воду для крещения. И повернув на восток помазанного, стал погружать его голову в купель, троекратно, а затем подал чистую белую рубашку сорок второго размера и возложил нательный крест, глаголя: «Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой и по Мне грядет». И по окончании, не выдержал и обнял обращенного. И еще долго говорил с ним о разном, покуда не пришло времени идти сторожить растревоженный храм. Только тогда отпустил его батюшка, сияющий от счастья. И только тогда вошла его супруга, кою с большою охотою он обнял и так же долго, до самого вечера, говорил с ней. А она не смела напомнить об ужине, радовалась, что впервые за последние дни муж ее выглядел поистине счастливым.

Они так и не вспомнили про ужин, легли и уснули сном праведных. И не слышали, как пришел Константин, бушевал над крышей, сорвал конек, свистел посвистом в трубе и ломал вековые дерева, будто солому. И только около четырех, за полтора часа до рассвета, их разбудил мобильный батюшки, наигрывавший песню «Если кто-то кое-где у нас порой…». Так отец Дмитрий отметил телефон Аскера.

– Непредвиденная ситуация, батюшка, – торопливо произнес Аскер полушепотом, словно боялся кого-то не то разбудить, не то спугнуть. – Вы не могли бы подъехать поскорее? Я буду встречать вас у церкви.

– Конечно, сын мой, – все же приятно называть его так, – а что именно произошло? Мне что-то с собой взять?

– Нет, оружие у меня есть, – сердце отца Дмитрия упало. – Дело в другом. Не по телефону. Но Макаров, конечно, возьмите.

Он торопливо собрался, велел матушке оставаться в постели, но та, конечно, его не послушалась, поднялась, сказав, что приготовит что-нибудь к его возвращению. На бегу набросив рясу, батюшка выбежал в ночь в домашних тапочках.

До церкви он добрался минут за десять, все в гору, к концу пути совершенно выбился из сил. Магомедов стоял у разрушенного крыльца, дверь притвора поменяли, но сделали это наспех, так что меж косяком и кладкой оставались дыры, в которые Аскер изредка и поглядывал, подсвечивая себе карманным фонариком. По этому фонарику батюшка и ориентировался, спеша на встречу. После прохождения Константина улицы заполнились железом, сорванным с крыш, упавшими деревьями и битым стеклом. Дождя почти не было, дорога подсохла и снова выбелилась. Тишина стояла удивительная, только сейчас отец Дмитрий понял, что не слышит обычной канонады. Он поспешил подняться на холм, и, едва дыша от усталости, предстал перед Аскером.

Магомедов молча указал ему на щель меж косяком и кладкой, посветил фонарем. Отдышавшись, отец Дмитрий взглянул внутрь и замер.

– Я понял сразу, что это не воры. Но в церковь никто не мог забраться. Только те, кто там пребывали до сих пор. Именно поэтому я вызвал вас, отец мой, – добавил он обращение после секундной паузы.

Две фигуры молча бродили вдоль стен наоса, словно туристы, тайком забравшиеся в храм. Когда отец Дмитрий подошел и воззрился в щель, они, точно почувствовав присутствие именно священника, замерли. И медленно обернулись. А затем неторопливо, еле переставляя ноги, выпутываясь из савана, вошли в притвор.

– О, Господь Всемогущий! – не выдержав, произнес батюшка, не в силах оторваться от невиданного, непостижимого зрелища. В алтаре, пред престолом, стояли две раки с мощами святых великомучеников священника Глеба и дьяка Панкрата. Эти двое служителя были убиты еще в двадцать втором, когда большевики начали свои гонения на Церковь, руша и закрывая храмы, сжигая иконы, а золото алтарей и серебро окладов превращая в бруски, дабы продать их на Запад, пытаясь прокормиться сим варварским способом. Убиты за то лишь, что не отдали храм на разграбление, подняли народ на противление комиссарам, и держались два дня в храме. Храм тогда подожгли – словно орды Батыя внове пришли на Русь – и священники, бывшие неотлучно в церкви, погибли страшной смертью, задохнувшись. Позже тела их на удивление ничуть не обожженные, нашли под рухнувшей кладкой. Захоронили в Донском монастыре. А когда в сорок первом, церковь открыли сызнова, то торжественно перенесли останки отцов Глеба и Панкрата обратно в храм. В народе они давно уже почитались святыми, потому их тела заключили в гробницы и положили пред престолом. Тогда же обнаружился и чудесный дар мощей – исцелять немощных и расслабленных. В девяностом святых великомучеников канонизировали.

А сейчас они восстали из наглухо запечатанных рак и стояли по другую сторону двери, молча ожидая, открытия храма. Как и прочие, они протягивали руки, шарили по двери, жаждая прикоснуться к пришедшим к церкви. Жаждая принести их в жертву.

– Да разве ж это мыслимо! – внове воскликнул отец Дмитрий. Восставшие святые зашевелились за дверью, скрипуче заклокотали, зацарапали ногтями по неструганым доскам. Оба живых невольно отшатнулись от двери, невольно перекрестились.

– Немыслимо, – бормотал священник, – просто немыслимо.

– Я потому и позвал вас, отец мой, – тихо сказал Аскер, – нельзя, чтобы они вышли. Но и… я не смогу выстрелить в них.

– Выстрелить?! – воскликнул он и тут же добавил куда тише. – Да, выстрелить…. Все верно. Выстрелить, – и поколебавшись недолго, продолжил: – Значит, такова воля. Отпирай дверь. Я сам это сделаю.

– Достаньте пистолет, – напомнил Аскер. Батюшка спешно вытащил Макаров, наспех засунутый в подрясник. Руки тряслись, тело продирал мороз. – Все равно придется вызвать милицию. Тела ведь надо сжечь потом.

– Потом, – бессмысленно повторил отец Дмитрий, никак не совладея с Макаровым. Аскер бережно вынул пистолет из рук батюшки и снял с предохранителя. Но обратно не отдал. – Сжечь потом. Они же… исцеляли. Я сам тому свидетель. Они же… а теперь… вот так…

– Позвольте, – Аскер властно отодвинул батюшку, но отец Дмитрий все же вырвал у него из рук пистолет и приказал отпирать церковь. Аскер сперва позвонил в милицию, услышал короткое «сейчас будем» и после этого снял замок и открыл дверь.

Отец Дмитрий так и остался стоять против святых отцов с вытянутым пистолетом. Стоял, не шевелясь, целясь, но не в силах даже помыслить спустить курок. Стоял, покуда святые жадно не оскалились и не пошли на него. Но и тогда он лишь дернул рукой, отойдя на шаг. Двинуть указательным пальцем, оказалось для него непосильным трудом. Из церкви вышли по старшинству, иерей отец Глеб двинулся к отцу Дмитрию, дьяк Панкрат, сделав два шага следом, неожиданно повернулся к Аскеру.

Рука отца Глеба легла на плечо батюшки, пистолет уперся в иссохшее лицо, подобное лицу мумии. Батюшка содрогнулся всем телом, шлепанец соскользнул с ноги, он оступился и только так смог вырваться из захвата. Но святой не отставал, Аскер, с криком, бросился на помощь отцу Дмитрию – стрелять он так же не смел. Приказал немедленно отходить. И тут же получил укус в спину. Отец Глеб жадно набросился на новообращенного, вцепившись в него мертвой хваткой.

Аскер содрогнулся, упал на колени, резко повернулся, пытаясь сбросить священника. Но никак не удавалось, подошедший дьяк наклонился над ними, жаждая своей доли. Отец Дмитрий вскрикнул, что было силы, выставил Макаров и, зажмурившись, выстрелил. Открыв глаза, увидел, что пуля, если и попала в кого, то не причинила вреда. Но напомнила восставшим святым о существовании еще одного живого. Дьяк отделился от Аскера и устремился к батюшке, не дойдя всего шага, поскользнулся, упал. Тут только Аскер догадался выстрелить через плечо в лицо вцепившегося в горло святого. Объятия немедленно разжались, они оба рухнули наземь.