Осень без любви

Золотаев был нахально красив, самодоволен и чрезмерно любим собою.

— Поздравляю! — без энтузиазма пожимая руку архитектора, ответил Агапов.

— Нет, я все-таки доволен собой! — продолжал Золотаев, срывая блестящую фольгу с бутылки. — Протолкнул такое дело! Ты знаешь, в архитектуре меня не привлекают кибернетические города Шеффера, его космические центры отдыха. По-моему, они холодны, вычурны, далеки от нас. Но я поддерживаю его идею: человеку необходимо создавать такие условия отдыха, чтобы как рукой снималась естественная усталость после рабочего дня. Надвигается так называемая эра отдыха — результат технического прогресса. Житуха будет!.. Ах!.. Мое детище — попытка в наших северных условиях решить вопрос спасения человека от угнетающего воздействия белого безмолвия. Представь себе, после работы на холоде ты приходишь с друзьями отдыхать в сад, где цветы, буйная зелень, поют птицы, а за окном голая тундра, холод, пурга. Волшебство?! Черт! Она удивительна!

— Кто она? — не понял Агапов.

Золотаев не ответил, открыл бутылку и стал наливать пенящуюся золотистую жидкость, в стакан. Легкий капроновый дымок струился из горлышка, белая шапка пены, стремительно вырастая, лопнула, поплыла из стакана на скатерть и образовала продолговатое, в виде кляксы, пятно.

— Я люблю женщин, — Золотаев брызнул белизной ровных, красивых зубов. — Увидел Ольгу — и все, думаю, что такую богиню упустить грешно. Как тень потом не мог от нее оторваться. Я, как библейский Давид, лучшим лекарством считаю дыхание молодых девушек, от которых излучается, как он говорил, «живительная сила во всей ее чистоте». Как тут не соблазниться? Телевидение, кино, театры, романы — все заполнили девочки с точеными ножками и холеными грудями.

Он глянул на Агапова по-казацки лихо и, как показалось тому, с каким-то неприкрытым нахальным превосходством. Это вовсе не огорчило, не обидело Агапова, он улыбнулся, почувствовав, что пошел навстречу настроению соседа по номеру, что заворожен, слегка ошарашен его оптимизмом и этим, бог знает чем вызванным превосходством — странно! — даже доволен.

Золотаев подал шампанское. Стакан был тяжел, холоден.

— Мы уже спорили по поводу кафе-оранжереи. Дело хорошее, нужно и о досуге человека думать, но я бы голосовал за жилой дом, а не за кабак. Все это к лишнему пьянству ведет.

— В моем кафе пить не будут, — перебил Агапова архитектор. — Я гарантирую. Понятны в конце концов твои возражения, но все это идет от голого практицизма. Один дом не решит проблему жилья, а кафе сотням людей принесет часы блаженного отдыха — это будет своего рода чистилище от душевных болей.

— Не слишком ли большая задача для такого заведения? — не возразил, а насмешливо, веря, что именно он прав, переспросил Агапов.

— Жизнь человеку дается только один раз, про это мы еще в школе учили, и он волен ею распоряжаться так, как ему вздумается. Одни прожигают жизнь, а другие блюдут ее. Врачи борются за то, чтобы продлить каждому человеку жизнь. Ну, а мы — архитекторы — должны, на мой взгляд, думать о том, как покрасивей и попрактичней обставить жизнь человеку. Каждому из нас не безразлично, где проводить досуг — в грязном сарае или в райском саду.

— Всякая идея имеет хорошую сторону и плохую.

— Давай выпьем, — Золотаев поднял руку, приглашая собеседника последовать его примеру, сделал несколько глотков и, поставив стакан на стол, заходил по номеру.

Он был возбужден, и это возбуждение было приятно ему. Спор, как игра, всегда увлекал его, в споре, как шахматист, он составлял различные комбинации одних и тех же жизненных принципов, в которые якобы верил и которым мог в любое время изменить.

После недолгого молчания первым заговорил Агапов.

— Теперь у нас, на Севере, мода пошла закольцовываться: строить между зданиями всякие галерейки, переходики — отрезаем себя от внешнего мира. Мы соорудили административный корпус, столовую, клуб, общежитие, несколько жилых домов с магазинами — все закольцевали: соединили переходами. Некоторые жильцы месяцами на улицу не выходят. Денег на эти переходы уйму затратили и навредили людям.

— Сидни и без переходов будут дома сидеть, — ответил архитектор и тут же изменил тему разговора. — Я почему просил подождать меня — боялся, смоешься в какую-нибудь компанию. Коль уж так получилось, что нам приходится Новый год встречать не в пенатах, давай вспомним молодость. Я достал билеты в Дом культуры на Новогодний бал. Потом, я тебе говорил, что познакомился с девочкой, и она приведет свою подругу. Новый год они встретят дома, а потом придут в клуб.

— Я не пойду, — решительно, не дослушав Золотаева, заявил Агапов. — Танцую плохо и вообще это не солидно — мы не пацаны.

— Из тебя так и прет патриархальщина. Тебя нужно использовать в качестве абразива для шлифовки испорченных людей. Надо же в конце концов развеяться, — Золотаев опять подсел к Агапову, добавил из бутылки шампанского, чокнулся и тут же сам выпил. — Я ведь тебя, дорогой Роман Викторович, все равно из этого «гранд-отеля» вытащу. Вообще, пользуйся благами свободного командировочного человека.

— Я привык встречать Новый год в кругу семьи, — Агапову показалось, что архитектор в душе посмеивается над ним, и ему захотелось резко осадить своего соседа.

— Я тоже люблю дома встречать этот праздник, но теперь-то… — Тон у Золотаева стал совершенно другим, будто он почувствовал, что Агапов на него обиделся и что, если он и дальше будет насмешливо говорить с ним, тот взорвется. — У меня сейчас в голове промелькнула догадка — простая догадка, Роман Викторович: ты действительную жизнь в ином аспекте видишь, нежели я, и будущее по-иному представляешь. Ты чувствуешь, какое время-то подходит? Люди тянутся к веселью и праздникам — раньше так тянулись к религии. Молодежь вообще — оторви да выбрось. Моя дочка минуты не может прожить без подруг, кино, игр, музыки — хоть какого-то праздника. Впрочем, пусть они как хотят, так и живут.

— Сколько ей лет? — спросил Агапов.

— Девять — в третий класс пошла. Ты думаешь, она одна такая? Для нас учеба в школе была трудом, для них же — тягостное времяпрепровождение. Да и учебу-то сами учителя в игру превратили. Говорят, мол, так лучше материал усваивается. — Золотаев поднялся, опять прошелся по номеру, как-то манерно покачиваясь. Говорил он без горечи и раздражения — весело, точно рассказывал благопристойный анекдот: — Чему дивиться, скоро наступит эра досуга. Знаменитый лозунг о замене тяжелого человеческого труда будет выполнен. Всю работу станут делать механизмы, творчеством займутся выдающиеся особи, нам, простым смертным, предначертано одно — развлекаться.

— Люди без работы не останутся, какая бы техника им на помощь ни пришла, и развлекаться будут целомудренно, спортивно, — сердито, даже обидчиво возразил инженер.

— Будущее я тоже вижу чистым, гармоничным, — далекое будущее, а близкое-то… — Золотаев не договорил, стал жадно пить шампанское.

— Если откровенно говорить, то я ничего не вижу плохого в поведении твоей дочери. В таком возрасте все тянутся к играм. Подрастет, начнет понимать — будет хорошо учиться и хорошо работать.

— Твоими устами да мед пить. Я в ее годы — это после войны как раз было — летом в пионерские лагеря не ездил, а на свиноферме подпаском работал и, когда осенью шел в школу, так учеба в радость была.

— Я тоже с детства работаю. В инженеры через мозоли пробился. Теперь иное время, мы материально лучше живем и прочее…

— Что прочее? Нас захлестывает дух горьковских дачников?!

— Нет, почему? Время меняется, и люди меняются. Мои ребята тоже не очень-то работать любят.

— И я ж об этом, — горячо затряс рукой архитектор. — Давай не отставать от времени! — и он весело захохотал.